Рой - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/83
• Следующая

Тимофея от такой наглости аж подбросило:

– Ух т-ты… И ружье ты за борт не выбрасывал?!

– Нет, – бакенщик повертел головой. – Ты что? Никто же не видел. Я тебя застукал с трактором на нефтепроводе, мужики видели, подтвердят. А ты со зла меня оговариваешь.

Стиснув зубы, Тимофей выдвинул кирзовую наганную кобуру со спины на живот и скомандовал:

– Шагай вперед. И не дергайся.

Бакенщик пошел. Тимофей увидел его морщинистую, дряблую шею, грязноватый ворот рубахи, узкую, сутулую от сидения в лодке спину – жалкая была спина. Сажин считался застаревшим бобылем, хотя летом у него жила какая-то женщина, будто приезжая жена: говорят, есть теперь и такие…

– А побегу, неужто стрелять будешь? – спросил бакенщик, не оборачиваясь. – Неужто рука подымется?

– Давай попробуем, – хмуро буркнул Тимофей. – Беги.

Сажин усмехнулся и, заложив руки за спину, побрел вдоль улицы.

Тимофей прекрасно знал, что не сможет выстрелить и что наган, положенный ему для самообороны, не больше чем украшение или пугало. Однажды он задержал двух браконьеров с мясом лося, взял с поличным. Браконьеры похватали ружья и попятились к кустам, держа его на прицеле. А в кустах побежали. Тимофей вынул револьвер и ринулся догонять. Едва он достиг кустов, как оттуда ударил выстрел и картечь посекла ветки над головой. Волна ярости и какого-то безрассудства окатила голову. Он пригнулся и пошел прямо на невидимого стреляющего. Но браконьеров в кустах уже не было, они вырвались на луговину и убегали к реке. Ружья были в руках, причем один постоянно оглядывался и вскидывал стволы – то ли припугивал, то ли в самом деле хотел выстрелить..

И нервы не выдержали. В очередной раз, когда браконьер поднял ружье, Тимофей упал на колени, вскинул револьвер и поймал его на мушку. Оставалось лишь надавить на спуск, но именно в этот миг, когда отчетливо увидел человека, вернее, его грудь, перечеркнутую мушкой, и каким-то неведомым чувством понял, что если выстрелит, то обязательно попадет, причем уложит наповал, – именно в это мгновение он понял, что не сможет стрелять, потому что убьет.

И в других ситуациях, когда было необходимо применить оружие, в памяти тут же возникала человеческая грудь, поднятая на мушку. Подчиняясь неуправляемому инстинкту, Тимофей палил в воздух. Даже когда выстрелом в упор ему продырявили полу дождевика и борт лодки, он не смог подавить этот инстинкт. Рука поднялась, но только в воздух, и револьверный барабан опустел в мгновение ока, избавляя его от искушения.

Ни одна живая душа не знала об этом. Он скрыл ту историю с погоней, даже своей жене не рассказал.

Тимофей сдал бакенщика дежурному, рассказал ему о трубе и обо всем, что произошло. Дежурный посадил Сажина в «телевизор» – комнату шириной в решетчатую дверь – и стал названивать начальнику милиции, чтобы вызвать следствие и сообщить радостную весть…

Дома Тимофея ждал хор: пять дочерей ревели в один голос, сидя и стоя в разных углах квартиры, и только младшенькая, груднячка, вертела головенкой и лупала синими глазами.

– Что за шум, а драки нет? – весело спросил Тимофей и встал посередине избы. – На кого протокол составить?

И рев мгновенно смолк, словно выключился. Дочери бросились к отцу, облепили со всех сторон, а старшая, восьмилетняя, невеста уже – как он ласково думал о ней, – с разбега бросилась на шею и, повиснув, потянула к полу.

Но зато с места в карьер заревела младшенькая.

– Ребенка напугал! – взметнулась жена. – Чего орешь, протоколыцик?

Тимофей понял, что Валентина не в духе. Он потрепал, пощекотал небритым подбородком своих девок, достал из рюкзака горбушку, которая тут же была поделена с веселым гвалтом.

Жена хмыкнула, расстегнула пуговицы на кофте и дала ребенку грудь. Дочь мгновенно умолкла, надув щеки и поглядывая на отца плутовскими глазенками. Тимофей, не разматывая портянок, подошел к ней и потрепал за носик-пуговку.

– Чуть заревела – грудь суешь, – сказал нарочито ворчливо. – Потом ночами спать не будет, и сама с ней…

– Я и так не сплю! – бросила жена. – На тебя бы такую ораву навесить… Воспитатель нашелся. Бродяга…

Девчонки лакомились хлебушком, посланным зайчиком, глядели весело, лезли к отцу. Тимофей сел на табурет, раскрутил портянки и вдруг подумал, что жизнь у него – как этот кусок хлеба. И радости, и сладости-то в ней – лишь наскучавшиеся дети; остальное же все пропахло бензином, речной тиной, дымом, провоняло чужой рыбой и путом. Он, как всегда, пожалел, что нет у него сына. Сейчас бы посадил на колени, дал бы револьвер посмотреть, пощелкать курком, или бы пошел с ним колоть дрова: чурки валялись с весны, почернели, запрели – колуном не возьмешь…

– Дай поесть, – попросил он. – С утра голодный…

– Где был, там и проси, – буркнула жена.

Старшая дочка кинулась к печи, загремела посудой; вторая стала резать хлеб, третья достала ложку, прибор с перцем и горчицей – отца после рейдов всегда кормили всем миром.

– Я раньше никак не мог, – виновато сказал Тимофей. – Между прочим, трубу нашел. И пушкаря. Знаешь, кто стрелял?

– Не мог он! – передразнила жена. – А я могу? Одна с оравой? Они вон тебя каждый вечер ждут!.. Дрова не колоты, сена не хватит… Ты накосил отавы? Накосил?

– Накосил, – соврал Тимофей. – Стожок поставил воза на два.

– Хоть бы не врал-то, – отмахнулась Валентина. – Коса, грабли дома лежат – накосил…

В сенцах длинно заскрипели половицы: видно, теща откуда-то пришла и теперь стоит под дверью, слушает.

– Ну чего ты разворчалась? – добродушно спросил Тимофей. – Я говорю, трубу нашел, из которой сигнал подавали, и ружье… А дрова я переколю. Поем вот и махом, до ночи!

– Во как сыта! – жена показала на горло. – Только и слышу посулы… А ребятишки без отца растут! Где ты шатаешься?

– На работе был…

– Я не знаю: на работе, по бабам ли, – жена дернула головой. – Настрогал ребятишек полну избу, а сам болтаешься!

Тимофей понюхал наваристый борщ, зажмурился и взял ложку. Девчушки расселись вокруг стола, глядели – наглядеться не могли.

– Мы с тобой еще одного строганем. Сына! – сказал Тимофей и подмигнул жене. – Чтобы мужик в доме был.

– Хватит! Спасибо! Под ружьем не заставишь! – Валентина отняла дочь от груди, унесла в спальню.

Теща умышленно громко затопала ногами, прихлопнула сеночную дверь и вошла.

– Ох, умаялась, – сказала она и села, растопырив грязные руки. – Ботву собирала… У всех огороды-то убраны, токо у нас стоит… У свата был?

– Не был, – буркнул Тимофей.

Теща побултыхала руки под умывальником, пошла к внучке в спальню, заворковала оттуда:

– Ах ты, моя голубушка. Глазоньки-то какие светлые, а личико румяное, а губки-то розовые…

– Ишь, дети-то, глядят как на диковину на батю своего., – сказала жена. – Глядите-глядите, а то сейчас опять хвост трубой и…

– И побегу! – рассердился Тимофей. – У меня работа такая, служба! Мне деньги платит государство!

Он хлебанул несколько ложек, зажевал огурцом, чтобы унять пожар во рту, и увидел сопливый нос третьей по счету дочери.

– Опять? – строго спросил он и поймал ее за нос. – Ну?

– Больсе не будю-у! – пропищала дочка, но глаза сияли. Тимофей вытер пальцы штаны и взял ложку.

– Смотри, Марья, – предупредил он. – Сопливую-то замуж не возьмут.

– Не Марья она – Наташа, – поправила жена.

– Я – Натаса, – сказала дочь и показала на сестренку: – Она – Малья.

– Дожился, папаша, – не отступалась Валентина. – Забыл, как детей зовут.

– Да где ж их упомнить? – засмеялся Тимофей. – Ты и сама путаешь… Слышь, а стрелял-то Сажин. Помнишь, заезжали как-то?.. Он, стервец… В милицию сдал… От бати тоже ничего? Слышь, с батей плохо у нас. Надо ехать к нему, разобраться.

– Вечно у вас так, – отмахнулась жена. – Вы, Заварзины, хорошо-то жили когда? Как люди? Путаники… Порода у вас такая.

– Ах ты, солнышко наше ясное, – доносилось из спальни. – Лебедица ты белая! Ишь, вся в мамочку родимую, как две капли воды…

• Предыдущая
• 24/83
• Следующая