Слово - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/110
- Следующая
— Офицерик! А говорил — книгу ищет, — донеслось вслед, и Гудошников понял, что это про него.
Его привели в помещение уездного ЧК и посадили под замок. Объяснений никто слушать не хотел, котомку и документы забрали. Гудошников свирепел от бессилия и, посидев в камере минуту, начал барабанить в дверь.
— Горяч, парень, горяч! — донеслось до него из угла камеры. — До утра будем сидеть. Не долбись. Ложись, хоть поспим в тепле.
Все было в жизни Гудошникова. Университет, война, революция, опять война, госпиталь, инвалидность и тиф, который свалил его сразу же после того, как поджила отнятая нога. После тифа на лице один нос остался, два мутных глаза и выпирающие вперед оголенные зубы с высохшими, превратившимися в нитку губами. Но всегда Гудошников оставался свободным. А тут схватили, не разобравшись, бросили в камеру. И кто? Свои!
Он отстегнул протез и, привалившись к косяку, стал долбить им дверь. Протез был крепкий, с кованной железом «ступней», тренированные костылями руки не знали устали. Охрана камеры не выдержала и пяти минут. Едва скрежетнул замок, Гудошников ударил двери плечом и, отбросив милиционера протезом, оказался в коридоре. Милиционер выхватил наган и попятился.
— Где начальник?! — задыхаясь от возмущения, крикнул Никита. — Живо начальника сюда!
Трясущимися руками он с горем пополам запихал культю в мягкую полость протеза и затянул ремни. Милиционер растерянно крутил головой, но нагана не убирал.
— Товарищ Муханов?! — неуверенно позвал он. — Товарища Муханова надо! Тут один…
Гудошников взглянул вдоль коридора и, сплюнув, выругался. По коридору торопливо шел командир эскадрона его, Гудошникова, полка, Серега Муханов. Скрипела наглухо застегнутая кожаная куртка, по-морскому, у бедра, болтался револьвер в кобуре.
— Муханов! Ну-ка объясни, в чем дело? — спросил Гудошников, словно они только вчера расстались. — Пусть твои орлы вернут мне маузер и документы!
Муханов остановился, дернул головой.
— Товарищ комиссар?.. Гудошников? Ты как здесь?!
— Это у тебя спросить надо — как, — отрезал Гудошников. — Почему это ты героев гражданской войны бросаешь за решетку!
Милиционер опустил наган и опешил.
— Ну, что встал? — напирал Гудошников. — Если ты здесь начальник — прикажи, чтобы отдали маузер и документы.
— Вещи и документы быстро ко мне! — опомнившись, распорядился Муханов, затем крепко пожал руку Гудошникова. — Ты извини, Никита… Товарищ комиссар, по ошибке тебя задержали…
— Ничего себе! — возмутился Никита. — Ты бы меня еще по ошибке в расход пустил!
— Да ну, — виновато улыбнулся Муханов. — Разобрались бы… Пошли ко мне!
В комнате с деревенскими лавками вдоль стен Муханов усадил гостя за стол, а сам присел напротив.
— Фу, черт, как оплошали. Ну ты прости меня, товарищ комиссар.
— Да хватит тебе! — оборвал его Никита. — Как барыня, извиняешься… Ты-то, Муханов, как здесь очутился? Что это я тебя раньше здесь не встречал?
— А ты был у нас?
— Бы-ыл, — отмахнулся Гудошников. — За помощью приходил, а ваш дежурный отправил меня, частное лицо, говорит… Муханов, ты же в Питере был?
Бывший комэск вдруг погрустнел, насупился, и Никита увидел перед собой усталого, обозленного человека, мало чем похожего на удалого кавалериста Серегу Муханова. Носил когда-то Муханов закрученные в шильце усы, сапоги в гармошку и саблю с золотым темляком. Теперь и усы обвисли, и сапоги сношенные, а вместо сабли — наган в кирзовой кобуре…
— Я уж год как здесь, — проговорил Муханов. — Начальник уездной ЧК…
— Вот мать твою… — по-кавалерийски выругался Никита. — Что же я раньше тебя не встретил? Ты мне вот так, по горло, нужен, Муханов! Помощь твоя нужна, гада одного взять!.. Эх, ну что же раньше ты мне не попался!..
— А я, товарищ комиссар, на месте не сижу, — недовольно отозвался Сергей. — Я из седла не вылажу… Два дня назад убили начальника сплава и подожгли лесозавод… Банды кругом, белофинны лезут… А у меня в ЧК — полэскадрона не наберется, ну, еще милиция…
Он замолчал, и стало слышно, как стучат большие напольные часы, совершенно лишние в убогой обстановке комнаты. За дверью, в коридоре, гремели сапоги, доносились брань и непонятный говор. Милиционер принес котомку и маузер Гудошникова, молча положил на стол и вышел. Никита заглянул в котомку, нащупал орден, привинченный к френчу, проверил документы, маузер и успокоился.
— Мне доложили, что офицера взяли у беспризорников. — Муханов тряхнул головой, словно отгоняя невеселые мысли. — Ты как в сарай попал?
— Ночевать было негде. Дожил я тут в Олонце до ручки: ни денег, ни крыши над головой.
— Погоди-ка… Ты что, на жительство сюда приехал?
— На какое жительство? — отмахнулся Никита. — Приехал искать одну очень древнюю книгу… Как тебе объяснить… Рукопись, понимаешь? Написанную еще до крещения Руси, неким старцем Дивеем… Рукописью владел Николай Николаевич Христолюбов, ваш олонецкий житель. Но он в девятнадцатом умер от чахотки, а рукопись исчезла. Жиляков знает, где она, но молчит, сволочь!
— Погоди, кто такой — Жиляков?
Глядя на Муханова, Гудошников сообразил, что тот ничего не понял, и принялся рассказывать, как встречался с профессором Гуляевым, как потом отправился в Олонец, чтобы «нагнуться и поднять», но вот уже два месяца ищет людей, близких Христолюбову, чтобы узнать, куда делась рукопись.
Однако чем больше распалялся Гудошников, чем больше напирал он на редкость неизвестного письма, тем сильнее скучнел и терял интерес Сергей Муханов. Он встал, расстегнул кожанку и задумчиво облокотился на сейф. За дверями кто-то истерично кричал, требуя прокурора и защитника, мерно стучали и посверкивали маятником часы.
— Понимаешь, Муханов, если я сейчас не найду эту книгу — она пропадет, — тише, без прежнего энтузиазма, сказал Гудошников. — Пойми ты, эта вещь не имеет цены… Не в смысле денег, а как национальное достояние, как история русского народа!.. Я смогу доказать, что письменность на Руси возникла не с христианством, а намного раньше, на несколько веков. Представляешь, как это меняет дело?.. Эх, не представляешь… Хорошо, растолкую: не попы научили письменности русский народ, а сам народ, понимаешь? Чувствовал потребность в письме — вот и научился писать. А то ведь что получается у нас, Серега: пришли на Русь попы и вроде как революцию совершили, из невежества народ вытащили! Ты понял, какую заслугу приписывает себе христианство? Вот и поборись потом с религией, когда у них в руках такой исторический козырь… Но козырь-то — ненастоящий!
— Это я понимаю, — после некоторого раздумья сказал Муханов. — Мы тут тоже боремся с религиозным дурманом, монастырь вот закрыли, а всех дармоедов оттуда по погостам расселили.
— И правильно, — подхватил Гудошников. — Только я не о том пока, Серега… Закрыть монастырь — одно дело, надо же народу показать, что религия — ложь, глаза ему открыть, вселить чувство национальной чести. А доказательство — рукопись, но сейчас такое время, Серега, что она может пропасть, и все…
— Ты извиняй меня, комиссар, я почти неграмотный, — развел руками Муханов. — Я бывший фельдфебель, две войны прошел — некогда было учиться… Слушаю тебя и не узнаю. Раньше все было попроще… Как ты говорил: светлое будущее надо начинать строить сегодня, уже здесь, на фронте, в конном строю. Сегодня ему угрожает враг, мы должны защитить революцию… А завтра нас ждут новые дела, и ничуть не легче войны, так что не успокаивайтесь, товарищи. Мы и революцию делали для того, чтобы строить… Еще какие-то стихи читал… Я каждое твое слово понимал, в рот тебе заглядывал и сейчас еще часто вспоминаю. Верно ты говорил: дела, не легче войны.
— Я от своих слов не отказываюсь, — Гудошников приподнялся. — Могу повторить еще…
— Да я верю тебе, товарищ комиссар, — перебил Сергей. — У меня сомнения в другом… Я думаю сейчас, что важнее для революции и для светлого будущего… Про что хоть там говорится, в книге этой?
— Если бы я знал! — бросил Никита и, подумав, добавил: — Может быть, летопись, может быть, сказание о княжеских походах… Взялось ведь откуда-то «Слово о полку Игореве»!
- Предыдущая
- 23/110
- Следующая
