Слово - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 24
- Предыдущая
- 24/110
- Следующая
— О княжеских походах, — вздохнул Сергей. — Эх, товарищ комиссар. Я, конечно, малограмотный, но все-таки понимаю, что за штука — история! И литературу тоже понимаю, — он стал расхаживать от стола к двери: привычка военных — ходить и думать. — Ты прав, время сейчас такое… Вон начальника лесосплава ломом закололи! Лесопилку подожгли, убытков на сто тысяч!.. А беспризорников сегодня видел?.. Не знаю, товарищ комиссар, как ты, а я спать не могу. Они мне во сне снятся. Приходят будто, тянут руки и говорят — дядя, арестуй нас, мы хоть в камере выспимся.
— Ладно, не рассказывай, — отрезал Гудошников. — Видел… Только ты не понял меня, Муханов… Ничего, разруху мы осилим. Это временно, если еще интервенции не будет. И дети учиться станут и жить в нормальных условиях. Ничего!.. И бандитов искореним. Ты вот, Серега, и покончишь с бандитизмом. А как с вещами, которые мы потом уже не восстановим? С книгами как?.. Это же… как тебе сказать… История нашей страны! От нее нельзя отказываться! Есть сейчас лихие головы, кричат — долой всю дореволюционную культуру, создадим свою, пролетарскую!.. А на чем создадим?.. Нам нельзя отрываться от нашей истории, без нее мы будем как бродячие собаки вон на свалке… Через эти книги мы связаны с нашими древними предками!.. А их вон мужик в телеге на базар привозит и продает! Копченую рыбу и — историю! Между прочим, книги эти еще беспризорнее и беспомощнее, чем дети…
— Не ожидал от тебя, товарищ комиссар, — после паузы сказал Муханов и сел к столу. — Обидно даже… Значит, по-твоему, какая-то древняя поповская писанина сейчас важнее, чем дети? Чем эти голодные ребятишки?
— Ты так вопрос не ставь! — Гудошников стукнул по столу. — Важнее… Все важно!
— Э, нет! — озлился Муханов. — Ты прямо говоришь — для тебя книги… А сегодня надо не книги, а детей спасать! Это живые люди, комиссар! Они есть хотят, спать хотят. Мы ради них с тобой воевали, если на то пошло. Чтобы им жилось хорошо. Они и есть наше светлое будущее!.. А книги твои подождут. Вот устроим детей, уничтожим бандитов, тогда ищи, собирай сколько тебе влезет. И денег тебе на это дадут.
— Хорошо, Муханов, но эти же дети и спросят потом с нас, почему мы не спасали книги. Они захотят знать историю! А ее памятников уже не будет. Близко локоть, а не укусишь!.. Да, сейчас кажется, пока не надо, успеем еще, но запомни мои слова, Муханов: хватимся, придет время, каяться будем. Было-то всего: нагнуться и подобрать, — Гудошников перевел дух и добавил: — А мы пока топчем. Товарищ Ленин говорит: без старого мы нового не построим.
— С тобой невозможно, — поморщился Муханов. — Ты сразу — говорил, говорил… Товарищ Ленин говорил вообще, а не по этому случаю. И Ленин, кстати, о детях в первую очередь заботу проявляет. Я сердцем чую — о них надо хлопотать в первую очередь.
— Обо всем надо хлопотать, — упрямо повторил Гудошников. — Я лично ничем не могу помочь этим ребятишкам…
— Нет, можешь! — отрубил Муханов. — Ты если сюда попал, так возьми и организуй детский дом! Помещение есть. Отдадим бывший монастырь. А ты — человек образованный, герой войны. Да за тобой ребятишки толпами ходить будут!
Гудошников насторожился. Вспомнился сарай, слезящиеся от дыма глаза мальчишек, куски крепко соленой рыбы в грязных ручонках, грязный таз с водой, умело скрученные цигарки… У лысого мальчишки, предводителя компании, видно, был стригущий лишай: струпья еще не сошли. А самый маленький, лет восьми, плакал во сне… Вернее, нет, скулил, как щенок, — звук исходил откуда-то из груди — может быть, оттого, что не умел или слишком много плакал. Наевшись рыбы, мальчишки ночью жутко страдали от жажды, а воды уже не было, и Гудошников слышал, как шелестели пересохшие губы и языки.
Звук этот показался Гудошникову страшным.
Ночью он сходил к колодцу, принес воды и, расталкивая детей, поил их, полусонных, зябнущих — ком подпирал к горлу…
— Мне поручено организовать детский дом, — спокойнее продолжал Муханов. — Борьба с беспризорностью теперь в ведении ЧК… Я бы взялся, не откладывая, но ты видишь, какая обстановка в уезде? Белофинны еще лезут… А кому поручить?
— Не заставляй меня делать выбор, — глухо проговорил Гудошников.
— Я не заставляю, я прошу, — глядя в пол, ответил Муханов. — Не будь ты моим комиссаром, я бы нашел на тебя управу, я бы тебя заставил.
В это время дверь распахнулась, и в комнату вошел милиционер с повязкой на лбу, в окровавленной шинели.
— В хуторе, — тяжело выговорил он, — перестрелка была… Наши все целы… А вашего Шлюнько убило, наповал…
Муханов вскочил, взмахнул руками, но, ничего не сказав, опустился на лавку.
— Мы его сюда привезли, — добавил милиционер. — Куда положить?
— Погоди, — остановил его Муханов. — Я посмотрю на Шлюнько… Тогда в морг… Живым хоть одного взяли?
— Раненый есть, — доложил милиционер. — Двоих убили в перестрелке, а один сам себя, из нагана… Все не олонецкие, чужие. Похоже, офицерье…
— Раненого показать фельдшеру и допросить, если можно, — распорядился Муханов. — Я сейчас приду.
Когда они снова остались вдвоем, Гудошников тяжело вздохнул, подпер голову руками.
— Ладно, — сказал он. — Найду книгу — останусь здесь, помогу.
Муханов горько усмехнулся и встал, застегивая кожанку.
— Через неделю ударят морозы… Куда им, ребятишкам?
— Иначе — не имею права.
Сергей глянул на него исподлобья, поджал губу.
— Хорошо, — не сразу согласился он. — Тогда я тебе сам помогу найти эту… твою дорогую книгу. Что-нибудь придумаем. Жилякова твоего тряхнем как следует…
Никакой особой помощи от олонецкой ЧК Гудошников не ждал и обещаниям Муханова не очень-то поверил: у него своих дел невпроворот. Небольшой отряд из чекистов и приданных им красноармейцев вместе с начальником уезжал куда-то с раннего утра, возвращался поздно, а то и вовсе пропадал дня на два-три. По ночам Сергей вел допросы, подолгу беседовал с какими-то людьми, запершись в своем кабинете, или сидел в засадах. Гудошникова он поселил в подвальной комнате здания ЧК, где спал иногда сам, наказал дежурным выдавать ему солдатский паек (паек убитого в перестрелке Шлюнько) и словно забыл о своем бывшем комиссаре. Несколько дней Никита терпеливо ждал, когда освободится Муханов и они «тряхнут» Жилякова, но, так и не дождавшись, снова отправился в самостоятельные розыски.
О смерти владельца диковинной рукописи Христолюбова Никита узнал вскоре после приезда в Олонец. Дом купца Микитова он разыскал без труда, но самого купца уже давно не было в городе, а комнаты заселяли теперь рабочие, приехавшие на лесопильный завод. И только старушка из бывшей прислуги купца вспомнила одинокого старика, жившего когда-то в этом доме. И, вспомнив, всплакнула.
— Он, горемычный, три дня после смерти лежал, пока хватились да двери сломали. Умирал — воды подать некому было…
— Где его вещи? — спросил Гудошников. — Кому передали вещи?
— Вы что же, родственник его? — спросила старушка. — За вещами приехали?
— Родственник, — сказал Гудошников.
— Э-э, да какие теперь вещи найдешь? — вздохнула она. — Нынче время такое — люди теряются — не найдешь. Вот батюшка наш, Алексей Иванович Микитов, как пропал в переворот, так доселе нету. А жалованья мне не заплатил…
— Может быть, кто на похороны приезжал? — спрашивал Никита, чувствуя безнадежность. — Родственники, друзья?
— И не помню, батюшко, не помню, — охала старушка. — Нынче так все меняется, память-то и схватывать не поспевает… Может, и был кто… А какие вещи-то у старика были? Похоронили в заплатанной рубахе… Какие были, так на продукты сменял, поди… Гол как сокол старичок-то был.
— Может, какие вещи людям раздавали, кто хоронить помогал, — напирал Гудошников. — Как это по обычаю положено…
— Хоронили-то его извозчики, — вспомнила старушка. — Отвезли на кладбище да закопали… Может, что и брали — кто знает?
В комнатах Христолюбова жила многодетная семья погорельцев. О бывшем хозяине квартиры ничего толком не знали: помер какой-то старик, их переселили сюда — вот и все. С позволения новых жильцов Гудошников обшарил в квартире все углы, поднял несколько половиц и даже стены простучал. Никаких тайников, конечно же, не было, а вот сундук, о котором упоминалось в письме Жилякова, стоял на месте. И погорельцы подтвердили: переехали сюда — сундук был, только пустой. И в доказательство выгребли из него свои скудные пожитки. Никита посмотрел внутрь, пощупал рукой темные от времени стенки… Вот здесь еще недавно лежала рукопись. Ее можно было вынимать из сундука, класть на место: она была реальной, видимой… Тихая, щемящая злость овладела Гудошниковым. Почему раньше молчал профессор Крон? Он знал о рукописи еще в девятнадцатом, но почему молчал?! Он, активный деятель археографической комиссии, тогда еще существовавшей? Почему даже Гуляеву, давнему приятелю и сподвижнику, и словом не обмолвился о письме из Олонца? Хотел быть единоличным первооткрывателем дохристианской письменности на Руси либо вовсе не желал, чтобы такое открытие произошло?
- Предыдущая
- 24/110
- Следующая
