Первый ученик - Яковлев Полиен Николаевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/49
• Следующая

В проходе между рядами остановились Попочка и классная дама, прозванная гимназистками Гусеницей.

Ha Попочке и Гусенице, прежде всего, лежала обязанность заботиться о том, чтобы гимназисты и гимназистки ни в коем случае не подходили друг к другу.

— Не вертитесь, глядите прямо перед собой, — шипела Гусеница, подходя то к одной, то к другой гимназистке.

— Боюсь, Минаев, что шея у вас заболит, — язвил Попочка. — Глядите-ка лучше прямо перед собой.

— Шея болит у того, кого бьют по шее, — спокойно сказал Минаев и переглянулся с товарищами.

— Го-го-го! — захохотали те. — Интересно, кто же это заслужил, чтобы его по шее стукнули?

— Да уж, наверное, есть такой, — многозначительно заметил Лебедев.

Но остроты прервал директор. Он вошел в зал вместе с начальницей гимназии, отцом Афанасием, Шваброй и другими преподавателями. Все они расположились в первом ряду.

— Аполлон Августович, — спросил на ухо батюшка, — а этот фокусник, простите, не из шарлатанов ли каких? Я как-то видел одного фокусника, так тот, действительно, был виртуоз. Такая, знаете ли, ловкость рук… На глазах публики разорвал бубновую даму, зарядил ею пистолет, выстрелил в стенку и…

— Дело не в фокусах, — перебил директор. — Наша задача — отвлечь учащихся от улицы, от тех безобразий, которые творятся там.

— Совершенно верно, — согласился батюшка. — Времена настали не те, что давнопрошедшие. Фабричный люд больно поразнуздался. Того и гляди, с красным флагом пойдут по городу.

— Вот именно, — сказал директор, — а Лебедевым, Минаевым и прочим это большой соблазн.

— Поистине большой. Понимаю, Аполлон Августович, — улыбнулся батюшка. — Следовательно, в том-то и фокус, чтобы отвлечь на фокус…

Ему так понравился каламбур, что он наклонился к начальнице и повторил его, несколько видоизменив:

— Не в том фокус, — сказал он, — чтобы посмотреть фокус, а фокус в том, чтобы гимназисты не фокусничали.

Начальница улыбнулась и хотела что-то ответить батюшке, но в это время на эстраду вышел сам Жорж Буцкин, и все устремили на него глаза.

— Милостивые государи и милостивые государыни, — поворачивался во все стороны Буцкин. — Я имел честь давать сеансы в крупнейших городах Европы…

— Африки и Австралии, — осторожно добавил Медведев.

Буцкин сделал вид, что не слышит, а Попочка зорко побежал глазами по рядам гимназистов, отыскивая виновника.

Виновника не нашлось, а Буцкин продолжал врать:

— И за свои сеансы я получил — вот! — провел он рукой по груди, увешанной дюжиной подозрительно поблескивающих жетонов.

— Браво! — как по, команде, заорали из задних рядов гимназисты, и весь зал дружно захлопал в ладоши.

Приняв аплодисменты за чистую монету, Буцкин любезно раскланялся.

— Итак, — сказал он, — я начинаю. Будьте добры, вооружитесь карандашами, пишите на отдельных листочках любые фразы. Не разворачивая записки, я прочитаю каждую из них. Прошу вас, мадемуазель, — повернулся Буцкин в сторону Лили Хариной, гимназистки седьмого класса. Та почувствовала на себе взгляды гимназистов, покраснела и замахала руками.

— Нет-нет, только не я, — испуганно сказала она.

Тогда Буцкин обратился к ее соседке:

— Может быть, вы?

Та тоже вся вспыхнула и быстро спряталась за подруг.

— Может, мадам изъявит желание что-нибудь написать? — расшаркался Буцкин перед Гусеницей, и зал сейчас же огласился хлопками и возгласами гимназисток:

— Серафима Ивановна! Просим! Просим!

Гусеница, посмотрела на начальницу, та утвердительно кивнула ей головой.

— Прошу, прошу, — еще раз обратился Буцкин к присутствующим и замер в ожидании.

Сотни рук полезли в карманы за записными книжками я карандашами. Даже Швабра достал перламутровый карандашик и стал писать что-то.

У гимназисток же не оказалось ни бумаги, ни карандашей. Этим сейчас же воспользовались гимназисты, чтобы перейти строго запрещенную им черту. Минута — и в сторону гимназисток потянулись десятки рук. Кто любезно предлагал огрызок карандаша, кто клочок белой бумаги, вырванной из записной книжки, кто то и другое вместе. А еще через минуту-другую в сторону гимназисток вместе с клочками чистой бумаги полетели секретные записочки…

— Итак, господа, — продолжал неутомимый Буцкин, — кто уже написал?

— Я, — вскочил Медведев и подошел к эстраде.

— Положите вашу записочку сюда, — протянул ему Буцкин лакированную шляпу.

— Нет, — сказал Медведев, — вы угадайте мои мысли так, без записки.

— Делайте, что вам велят-с, — оборвал Медведева Швабра, — и не умничайте.

Медведев повернулся и пошел на место.

— Итак, господа, — сказал вновь неутомимый Буцкин, — прошу всех класть записки сюда, ко мне в шляпу.

И с этими словами он стал обходить ряды присутствующих.

— Мерси! Мерси! Довольно! — раскланялся Буцкин и вбежал на эстраду.

Все в зале замерли в ожидании. Однако, если на лицах одних отразилось простое любопытство, то на лицах других заиграла загадочная улыбка. Лебедев, Минаев и многие, дружившие с ними, осторожно переглядывались и подмигивали друг другу. Что-то таинственное происходило и в рядах гимназисток восьмого класса.

— Прошу соблюдать тишину, — сказал Буцкин, помешивая в шляпе красивой палочкой, увитой золотой и серебряной бумагой. — Вот я беру одну записку и, не разворачивая ее, подношу ко лбу. Внимание! Айн, цвай, драй! — Буцкин описал в воздухе нечто вроде восклицательного знака и, закрыв глаза, задумался…

— «Се-год-ня хо-рошая по-го-да!» — крикнул он. — Ну-с, кто написал эту записку?

— Я, — отозвался из коридора швейцар Аким, подкупленный Буцкиным.

Все оглянулись, засмеялись.

Аполлон Августович уничтожающе посмотрел на Акима. Аким моментально скрылся.

Буцкин приложил ко лбу следующую записку и, закатив к потолку глаза, воскликнул:

— «Классические науки облагораживают юношество!» Кто это написал?

— Я, — удивленно сказал Швабра. — Браво!

— Замечательно, — поддакнул батюшка. — Ловко и остроумно.

— «Не морочьте нам голову, не отбивайте хлеб у Швабры», — крикнул Буцкин и торжествующе посмотрел на зал. — Кто написал эту записку?

В зале окаменели.

Буцкин пожал плечами.

— Не понимаю, — смутился он, — почему такое замешательство?

Зал грохнул со смеху. Бедный Буцкин, действительно, не понимал. Он не знал, о какой швабре идет речь, и стоял растерянный, не замечая знаков, которые ему делал батюшка.

Швабра опустил глаза, покраснел и нервно потирал руки.

— «Меня пленили твои уста», — продолжал «угадывать» мысли Буцкин. — Чья записка?

Гимназистки зашевелились…

— Твоя? Твоя? — стали спрашивать они друг друга, но никто не захотел признаться, и автора не нашли.

— Дальше! — крикнул кто-то.

Но дальше у Буцкина фокус не вышел. Следующей запиской была такая, которую огласить он не согласился бы ни за что на свете. Он растерялся, умолк и не знал, что делать. Потом, подумав, сбежал с эстрады и, сдвинув брови, подошел к директору.

— Вот, — сказал он, подавая ему записочку. — Разве так можно работать? Я полагал, что в гимназии… Я был в Вене, я был в Париже…

— Позвольте, позвольте, — остановил его директор и стал вместе с батюшкой читать поданную ему записку.

Они одновременно прочитали ее и испуганно посмотрели друг другу в глаза.

На клочке белой бумаги кто-то умышленно искаженным почерком вывел карандашом: «Долой самодержавие!»

Скомкав записку и сунув ее в карман, Аполлон Августович вскочил на ноги и строго сказал Буцкину:

— Довольно! Сеанс окончен!

И вдруг крикнул всему залу:

— Марш по домам!

— По домам? Почему? — раздалось из всех углов.

— А яичницу в шляпе жарить?

— А кролика глотать?

— Что мы даром по двадцать копеек давали?

— Неправильно!

— А в чем дело? — будто ничего не понимая, спросили старшеклассники. — Вы хоть объясните нам.

— Представление окончено! — повторил директор. — Но я еще поговорю с вами. А сейчас — по домам!

• Предыдущая
• 41/49
• Следующая