Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 105
- Предыдущая
- 105/217
- Следующая
И Катон действительно попытался плюнуть в Цезаря. Большинство сенаторов сидели с открытыми ртами, пораженные этой полной ненависти обличительной речью. Все знали, что Катон и Цезарь не испытывают симпатии друг к другу. Большинству было открыто, что Цезарь наставил рога Катону. Но этот брызжущий ненавистью поток необоснованных оскорблений? Это обвинение в заговоре? Какой бес вселился в Катона?
— У нас пятеро виновных под охраной, которые признались в своих преступлениях и в преступлениях шестнадцати других, еще не пойманных нами. Где тут необходимость суда? Суд — это трата времени и государственных денег! Почтенные отцы! Где бы ни проходил суд, всегда остается возможность взяток. Другие присяжные в других случаях, таких же серьезных, как этот, оправдывали подсудимых, хотя их вина была налицо! Другие присяжные тянули жадные руки, чтобы загрести большие состояния, получаемые от таких, как Марк Красc, друг Цезаря и его финансовый спонсор! Катилина правит Римом? Нет! Цезарь будет править — с Катилиной в качестве своего конюха и с Крассом, который будет вести себя в казне как хозяин!
— Надеюсь, у тебя найдутся доказательства, — мягко сказал Цезарь, хорошо знавший, что спокойствие доводит Катона до безумия.
— Не волнуйся, я достану доказательства! — гаркнул Катон. — Там, где есть правонарушение, всегда можно найти доказательство! Посмотрите на доказательства, которые были представлены нашим пятерым предателям. Они видели их, слышали их и признались во всем. И я найду доказательства участия Цезаря в этом заговоре и в заговоре трехгодичной давности! Я говорю, что для пятерых суда не требуется. Ни для одного из них. Они не должны избежать смерти! Цезарь, как всегда, философствует, требуя милосердия. Смерть, говорит он, просто вечный сон. Но точно ли мы это знаем? Нет, мы ничего не знаем! Никто до сих пор не вернулся с того света, чтобы сообщить нам, что же с нами происходит после того, как мы умираем! Смерть дешевле, чем суд и ссылка. И смерть конечна, у нее нет продолжения на земле. Пусть эти пятеро умрут сегодня!
Цезарь снова заговорил, и опять голос его звучал спокойно:
— Если измена не является perduellio, Катон, то смерть не будет законным наказанием. И если ты не хочешь судить этих людей, то как ты можешь решить, виновны ли они в perduellio или maiestas? Кажется, ты говоришь о perduellio, но так ли это?
— Сейчас не время и не место для словесных игр, даже если таким путем ты пытаешься добиться снисхождения, Цезарь! — рявкнул Катон. — Они должны умереть, и они должны умереть сегодня!
И он все продолжал говорить, не обращая внимания на время. Катона понесло. Разглагольствование будет долгим, пока он с удовлетворением не увидит, что его скучное топтание на месте утомило всех до предела. Палату трясло, Цицерон чуть не плакал. Катон собирался продолжать до захода солнца, и тогда голосование нельзя будет провести сегодня.
За час до захода солнца в Палату бочком пробрался слуга и тихо протянул Цезарю сложенный листок.
Катон тут же ухватился за это.
— Ага! Изменник обнаружил себя! — ревел он. — Он сидит, получая предательские записки у нас на глазах, — вот степень его высокомерия, его презрения к членам этой Палаты! Я говорю, что ты предатель, Цезарь! Я говорю, что в этой записке — доказательство!
Пока Катон гремел, Цезарь читал. Когда он поднял голову, выражение его лица было странным… Сострадание? Или радость?
— Прочти это всем, Цезарь, прочти всем! — визжал Катон.
Но Цезарь покачал головой. Он сложил записку, встал, прошел к тому месту, где сидел Катон, на среднем ярусе, с другой стороны, и с улыбкой передал ему записку.
— Думаю, ты предпочтешь не оглашать ее содержания, — сказал он.
Катон плохо читал. Ему потребовалось много времени, чтобы разобраться в этих бесконечных сплошных загогулинах, разделенных только колонками (иногда слово продолжалось и на следующей строчке, что создавало дополнительную трудность). И пока он бормотал и гадал, сенаторы сидели, благодарные за эту относительную тишину, с ужасом ожидая, что вот-вот Катон начнет все сначала. А вдруг записка действительно будет объявлена предательской? Внезапно из горла Катона вырвался вопль. Все вскочили. Катон смял клочок и бросил его в Цезаря.
— Забери, ты, презренный развратник!
Но записка не долетела до Цезаря. Когда она упала почти рядом с Филиппом, тот поднял ее и немедленно расправил. Лучший чтец, чем Катон, он почти сразу же загоготал и передал записку вниз, будущим преторам. Письмо двигалось от сенатора к сенатору, в сторону Силана и к курульному возвышению.
Катон понял, что потерял аудиторию. Одни хохотали, читая записку, другие умирали от любопытства.
— Как это типично для Сената! Нечто низкое и мелочное сразу же становится важнее, интереснее, чем судьба предателей! — разорялся он. — Старший консул, я требую, чтобы Палата повелела тебе в условиях действия senatus consultum ultimum немедленно казнить пятерых изменников, находящихся под охраной! И распространить смертный приговор еще на четверых — Луция Кассия Лонгина, Квинта Анния Хилона, Публия Умбрена и Публия Фурия, как только кого-то из них поймают.
Конечно, Цицерон очень хотел прочитать записку Цезаря, как и все присутствующие, но он воспользовался шансом.
— Благодарю тебя, Марк Порций Катон. Я проведу голосование по твоему предложению. Пять человек, находящихся под нашей охраной, следует немедленно казнить, а четверых других, которых ты назвал по имени, предать смерти немедленно, как только их поймают. Кто за смертный приговор, встаньте справа от меня. Кто против — слева.
Будущий старший консул Децим Юний Силан, муж Сервилии, взял в руки записку до того, как Цицерон предложил голосование.
Брут только что прибежал и сказал мне, что мой низкородный сводный брат Катон обвинил тебя в измене, признав при том, что не обладает никакими доказательствами! Мой самый дорогой и любимый человек, не обращай внимания! Это чистая злоба, потому что ты украл у него Атилию и наставил ему рога, не говоря уж о том, что, как я знаю, она сказала ему, что он — сущая pipinna по сравнению с тобой.
Помни, что Катон — не более чем грязь под ногами патриция. Он всего лишь потомок рабыни и вздорного старого крестьянина, который подлизывался к патрициям, чтобы его сделали цензором. Добившись своего, сладострастный старикашка намеренно губил столько патрициев, сколько мог. Наш нынешний Катон хотел бы вытворять то же самое. Он ненавидит всех патрициев, но тебя — в особенности. И если бы он знал, что существует между нами, Цезарь, он еще больше возненавидел бы тебя.
Будь смелым, не обращай внимания на вредный сорняк и всех его приспешников. Один Цезарь служит Риму лучше, чем полдюжины Катонов и Бибулов. Это могут подтвердить все их жены!
Силан смотрел на Цезаря с мрачным достоинством — больше никаких эмоций нельзя было разглядеть. Лицо Цезаря выглядело печальным, но сожаления в нем не было. Затем Силан поднялся и встал по правую сторону от Цицерона. Он не будет голосовать за Цезаря.
Немногие проголосовали за предложение Цезаря, хотя далеко не все встали и по правую сторону. Метелл Целер, Метелл Непот, Луций Цезарь, несколько плебейских трибунов, включая Лабиена, Филиппа, Гая Октавия, обоих Лукуллов, Тиберия Клавдия Нерона, Луция Котту и Торквата, стояли слева от Цицерона. Вместе с ними были около тридцати заднескамеечников. И Мамерк, принцепс Сената.
— Я заметил, что Публий Цетег — среди тех, кто голосует за казнь его брата, — сказал Цицерон, — и что Гай Кассий — среди тех, кто голосует за казнь его кузена. Почти единогласно.
— Негодяй! Он всегда преувеличивает! — проворчал Лабиен.
— А почему бы и нет? — спросил Цезарь, пожимая плечами. — Память коротка, а дословная запись склонна отражать такие заявления, как это, поскольку Гай Косконий и его писцы не захотят перечислять имена.
— Где записка? — спросил Лабиен.
— Она у Цицерона.
— Ненадолго! — сказал Лабиен, повернулся, подошел к старшему консулу с воинственным видом, выхватил у него записку и отдал Цезарю. — Вот, она принадлежит тебе.
- Предыдущая
- 105/217
- Следующая
