Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 106

• Предыдущая
• 106/217
• Следующая

— Прочти ее, Лабиен, — засмеялся Цезарь. — Не понимаю, почему ты не можешь узнать того, что знают уже все, даже муж этой женщины.

Люди рассаживались по местам, но Цезарь продолжал стоять, пока Цицерон не признал его право продолжить выступление.

— Почтенные отцы, вы показали, что девять человек должны умереть, — сказал Цезарь ровным голосом. — То есть, согласно аргументу, выдвинутому Марком Порцием Катоном, это наихудшее наказание, которое может наложить на преступника государство. В данном случае этого должно быть достаточно. Я хотел бы предложить остановиться на смертной казни. Не следует конфисковать имущество. Жены и дети приговоренных больше никогда не увидят мужей и отцов. И это тоже достаточное наказание за то, что они пригрели предателя на своей груди. По крайней мере, они должны иметь необходимые средства, чтобы жить.

— Мы все знаем, почему ты выступаешь за милосердие! — истошно завопил Катон. — Ты не хочешь брать на попечение этих беспризорников, троих Антониев и их мать-проститутку!

Луций Цезарь, брат «проститутки» и дядя «беспризорников», бросился на Катона с одной стороны, а принцепс Сената Мамерк — с другой. Бибул, Катул, Гай Пизон и Агенобарб кинулись защищать Катона. Замелькали кулаки. Метелл Целер и Метелл Непот присоединились к драке. Цезарь стоял, ухмыляясь.

— Я думаю, — сказал он Лабиену, — что должен попросить защиты трибуната!

— Как патрицию, Цезарь, тебе не положена защита трибуната, — серьезно отозвался Лабиен.

Не зная, как остановить драку, Цицерон решил прервать заседание. Он схватил Цезаря за руку и стал выталкивать его из храма Согласия.

— Ради Юпитера, Цезарь, иди домой! — умолял он. — Какой же ты можешь быть проблемой!

— Это как посмотреть, — сказал Цезарь, презрительно глядя на Цицерона и оставаясь стоять на месте.

— Иди домой, пожалуйста!

— Только если ты дашь мне слово, что конфискации не будет.

— Я с радостью даю слово! Только уйди!

— Я ухожу. Но обязательно прослежу, чтобы ты сдержал слово.

Цицерон победил, но та речь Цезаря все время вертелась у него в голове, когда он брел со своими ликторами и солдатами гарнизона к дому Луция Цезаря, где все еще находился Лентул Сура. Он послал четверых преторов, чтобы забрать Гая Цетега, Статилия, Габиния Капитона и Цепария, но чувствовал, что Лентула Суру он должен взять сам. Все-таки этот человек был некогда консулом.

Слишком ли велика цена? Нет! Как только изменники умрут, Рим сразу успокоится. Всякая мысль о восстании исчезнет. Ничто так не отпугивает, как казнь. Если бы Рим почаще прибегал к казни, преступлений было бы меньше. Они сами во всем признались, так что судить их — это напрасно тратить время и государственные деньги. Беда с судебным процессом заключалась в том, что на него легко оказать тайное давление, при условии, что кто-то готов вложить достаточно денег и потратиться на присяжных. Тарквиний обвинил Красса. И хотя по логике вещей Красc никак не мог принимать участия в заговоре — в конце концов, ведь это он первый предоставил доказательства, — семя было посеяно в голове Цицерона. Что, если Красc действительно был вовлечен, а потом передумал и умело организовал эти письма?

Катул и Гай Пизон обвинили Цезаря. И Катон — тоже. Ни у кого из них не имелось ни малейшего доказательства, и все они — непримиримые враги Цезаря. Но семя брошено. Что там говорил Катон насчет заговора Цезаря с целью убить Луция Котту и Торквата почти три года назад? Ходил такой слух. Впрочем, в то время также говорили, что виновным был Катилина. Луций Манлий Торкват доказал свое неверие в эти слухи, защитив Катилину на суде, когда того обвинили в вымогательстве. Тогда даже намека не было на Цезаря. И все же… Встречались случаи, когда римские патриции плели заговоры, желая уничтожить близких родственников. Например, тот же Катилина, который убил своего собственного сына. Да, патриции — это совсем другой народ. Патриции не подчиняются законам, кроме тех, которые они уважают. Вот, скажем, Сулла: первый настоящий диктатор Рима — и патриций. Лучше, чем все остальные. Определенно лучше, чем Цицерон, уроженец Арпина, чужак, презираемый всеми «новый человек».

Надо последить за Крассом, решил Цицерон. Но еще пристальнее следует понаблюдать за Цезарем. Например, долги Цезаря. Кто больше всех выиграет в том случае, если долги будут отменены? Разве это не достаточная причина поддерживать Катилину? Как еще ему выпутаться из этого положения, грозившего полным крахом? Чтобы погасить все долги с процентами, Цезарю придется завоевать территории, до сих пор не тронутые Римом, а Цицерон считал такое невозможным. Цезарь — не Помпей. Он никогда не командовал армиями. И Рим никогда не захочет, чтобы он получил специальное назначение! Чем больше Цицерон думал о Цезаре, тем более он убеждался: да, Цезарь принимал участие в заговоре Катилины! Хотя бы потому, что победа Катилины означала его освобождение от груза долгов.

Возвращаясь на Форум с Лентулом Сурой (которого он опять вел за руку, как ребенка), Цицерон встретился с другим Цезарем. Не такой одаренный и не такой опасный, как Гай, Луций Цезарь был все же страшным человеком: в прошлом году — консул, авгур, в будущем — весьма вероятный цензор. Он и Гай были двоюродными братьями, они любили друг друга.

Луций Цезарь остановился. Не веря глазам своим, он смотрел, как Цицерон ведет за руку Лентула Суру.

— Сейчас? — спросил он Цицерона.

— Сейчас, — твердо ответил Цицерон.

— Без подготовки? Без милосердия? Без ванны, чистой одежды, без успокоения духа? Разве мы дикари?

— Это необходимо сделать сейчас, — с жалким видом сказал Цицерон, — до захода солнца. Пожалуйста, дай пройти.

Луций Цезарь нарочито отошел в сторону.

— Да сохранят меня боги от того, чтобы чинить препятствия римскому правосудию! — фыркнул он. — Ты уже сообщил моей сестре, что ее муж должен умереть без ванны, без чистого белья?

— У меня не было времени! — крикнул Цицерон первое, что пришло ему на ум.

О-о, это было ужасно! Он же только выполняет свой долг! Но как он скажет это Луцию Цезарю? Как он сможет сказать?

— Тогда я лучше пойду в ее дом, пока он еще принадлежит Суре! — резко проговорил Луций Цезарь. — Несомненно, завтра ты соберешь Сенат, чтобы отобрать у нее все имущество.

— Нет, нет! — чуть не плача, возразил Цицерон. — Я дал слово твоему кузену Гаю, что конфискации не будет!

— Великодушно с твоей стороны, — сказал Луций Цезарь.

Он посмотрел на своего шурина, хотел что-то сказать, но передумал, покачал головой и отвернулся. Ничто не могло помочь. К тому же он считал, что Лентул Сура не в состоянии что-либо услышать. Шок лишил его способности соображать.

Не в состоянии унять дрожь после этой встречи, Цицерон стал спускаться по лестнице Весталок на Нижний Форум, полный народа. Далеко не все из собравшихся были профессиональными завсегдатаями Форума. Когда ликторы прокладывали для старшего консула дорогу в толпе, Цицерон замечал знакомые лица. Неужели это — молодой Децим Брут Альбин? Нет, это не может быть Публий Клодий! Отверженный сын Гелия Попликолы? Почему они смешались с простыми людьми, живущими на задворках Рима?

Нечто витало в воздухе, и природа этого «нечто» пугала и так уже колеблющегося Цицерона. Глухой ропот, мрачные взгляды, угрюмые лица; люди нехотя расступались, давая дорогу старшему консулу и его жертве, ведомой за руку. Ужас охватил Цицерона. Ему захотелось убежать отсюда. Но он не мог. Это был его долг. Он обязан проследить, чтобы все было сделано сейчас. Он — отец отечества. Он один спас Рим от шайки патрициев.

За лестницей Гемония, которая вела в крепость на вершине Капитолия, находилась полуразвалившаяся (и единственная в Риме) тюрьма Лаутумия. Ее первым и самым древним строением была Туллианская подземная тюрьма, Карцер, построенный Сервием Туллием. В стене, выходившей на кливус Банкиров и на Порциеву базилику, имелась единственная дверь — толстое деревянное убожество, всегда закрытое на замок.

• Предыдущая
• 106/217
• Следующая