Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис - Страница 45

• Предыдущая
• 45/80
• Следующая

– Кто такой этот поразительно высокий рыцарь, который словно в волнах плывет меж моих всадников?

– Ваша светлость! Это – Рикардос, король Запада, – был ответ. – Он славится сильным пловцом.

– Он тонет! Тонет! – воскликнул император, когда красные перья затуманились.

– Нет, ваше величество: вернее, он ныряет. Тут император услышал крики умирающих, увидел бледные лица, обращенные к нему. Вдруг вся масса его войска словно расщепилась, рассеялась и пропала, как искры над кузницей. В короткое время свершилось многозначительное событие. После такого дела в солнечное утро киприотам уж не приходилось больше воевать. Никозия пала. Император Исаак, закованный в серебряные цепи, из своей темницы слышал крики толпы, приветствовавшей нового императора – Ричарда.

Все эти дела свершились в первую же неделю мая. И прибыл тогда к королю Гюй де Люзиньян с дурными вестями из Акры и еще худшими о себе самом. Филипп стоял перед Акрой, а с ним и маркиз Монферрат. За Монферрата стояли король французский и эрцгерцог австрийский. С помощью этих молодцов, да с похищенной женой бывшего короля Балдуина в качестве документов, он заявлял свои права на престол иерусалимский. А на короля Гюя Люзиньяна не обращал никакого внимания даже по имени. Гюй сказал, что осада Акры была шутовством. Король Филипп болен или воображает, что болен; Монферрат ведет переговоры с Саладином; французские рыцари открыто посещают сарацинок; герцог Бургундский пьянствует.

– Что ж ему, бедному дуралею, больше делать? – заметил Ричард и прибавил: – Но вот что я могу обещать тебе: никогда не бывать Монферрату королем иерусалимским, пока я жив! И не потому только, что я люблю тебя, а потому, что я люблю закон. Я прибуду в Акру как только покончу с делами, которые мне надо здесь свершить.

Ричард намекал на свою женитьбу. Маленькая мадам Беранжера, как и подобало, поместилась в императорском дворце в Лимазоле, и с нею – королева Сицилии Жанна; в числе ее женщин была красавица Жанна, хотя бедняжка уж не была красивой девицей. Даже Беранжера, особа не особенно умная, заметила это и относилась к ней с холодным презрением. День шел за днем, а Ричард, занятый своими делами, словно позабыл о ней и думать или, по крайней мере, не давал о себе знать. Положение Жанны сильно мозолило глаза будущей королевы. И вот королева Жанна собралась с духом и, отправившись к брату своему, дала ему понять, что ей нужно поговорить с ним наедине.

– Я не допускаю, чтоб у короля были личные дела, – возразил Ричард. – Это не входит в дорожную сумку короля. Впрочем, все равно скажите, сестрица, что у вас за новости?

– Возлюбленный мой государь! – начала Жанна. – Вы, кажется, что-то посеяли и в скором времени должны увидеть жатву.

Король рассмеялся.

– Бог свидетель, сеял я довольно на своем веку. Но по большей части не было всходов: кажется так. И мои жатвы неважны. Ну, в чем же дело, сестрица?

– Прелестный государь! – промолвила королева. – Не знаю, право, как вы примете это. Ваша возлюбленная, пикардийская дама, ожидает, и в скором времени, ребенка… Сестра моя Беранжера очень обижается.

Король Ричард весь задрожал; но от лихорадки ли, которая никогда не покидала его надолго, или же от радости, или от сердечной тревоги, кто знает?

– О, сестрица! – воскликнул он. – О, сестрица, вы в этом твердо уверены?

– Я была в этом уверена еще тогда, как виделась с ней осенью в Мессине. Но теперь и спрашивать нечего.

Король вдруг оставил сестру и направился на половину будущей королевы. На балконе сидела Беранжера, а с ней все ее дамы, только Жанна немного в стороне. Как только доложили о приходе короля, все вскочили на ноги.

Не глядя ни направо, ни налево, он пристально посмотрел на Жанну, и его резкое лицо загорелось, а глаза лихорадочно заискрились. На эти знаки Жанна отвечала тем же: она также была в сильном возбуждении. Ричард прикоснулся усами к ручке Беранжеры и увел с балкона Жанну, сказав ей:

– Пойдем, милая моя!

Этого, собственно, не полагалось, но Ричард, привыкший всегда творить свою волю, пошел своей дорогой и на этот раз. А взволнованный Ричард мог двигать горы и побольше, чем церемония. Он помчался по коридору, а Жанна, сколько могла, старалась от него не отставать, повинуясь руке, которая вела ее, впрочем, не против ее воли. Несомненно, она беременна и, несомненно, гордится своим положением. То была прегордая женщина!

Очутившись одни, эти люди, любившие друг друга так горячо, обменялись безмолвным взглядом, говорившим о том, что они натворили. Он весь сиял от любви, она орошалась слезами. Если только души говорят между собой на земле, душа Ричарда в этот миг шептала:

– О, чаша драгоценная! В тебе хранится залог любви моей.

А другая душа отзывалась:

– О, вино кипучее! Я полна тобой!

Он подошел и обвил ее стан рукой. Он чувствовал, как бьется ее сердце; он угадывал, что она им гордится; он чувствовал, что она трепещет, и сознавал, что побежден. Он чувствовал под своей рукой округлые формы, налитые силой и надеждой на будущий плод. Вновь проснулось в нем отчаяние, что он может лишиться ее, и им вновь овладела ярость, он слабел, а в ней так и бурлила горячая кровь. Он требовал всего, она же – ровно ничего. Он, царь людей, был связан; она, покинутая наложница, Жанна Сен-Поль, была свободна. Вот как Господь, ратоборец против сильных мира, уравновешивает весы нашего мира!

С Жанной Ричард был, однако, необыкновенно нежен: он взял себя в руки, укротил в себе зверя и, по мере того, как он работал над собой, в нем подымалось чувство милосердия: сердце смягчало кипучую кровь. Словно бальзамом умащивалось его пылавшее лицо, и он как будто просачивался в его душу. Он тоже ощутил близость Бога; и его осенила своими трепетными крыльями чистая молодая любовь – эта лучшая сила, которая нуждается только в одном – в самопожертвовании.

Он, как ребенок, забормотал:

– Жанночка! Милая моя! Так это правда?

– Я – мать сына, – ответила она.

– Слава Тебе, Господи!

– Да, это Он даровал мне, сказала она. Лицо ее обратилось туда, где мог быть Бог. Ричард склонился над нею и поцеловал в губы. Долго и трепетно обменивались они поцелуями, не как влюбленные, а как супруги, упивающиеся взаимной отрадой. Но вот к нему вновь приступило его неотступное горе, и с горечью он вымолвил:

– Дитя, дитя! Ты овдовела, хоть мы еще оба живы. А ведь в твоей власти было стать матерью короля! Она прильнула головой к его груди и промолвила:

– Каждая женщина, которая дает жизнь ребенку, – мать короля; но не каждой женщине дано быть матерью сына короля. Мне же дано и то, и другое: я вдвойне благословенна Богом.

– О, Боже! – вскричал он, весь объятый горем. Господи! Видишь ли, Жанна, в какие сети запутал я нас обоих, тебя – в одни, себя – в другие! Ни я не могу помочь тебе, связанной по рукам святым делом, ни ты сама, попавшая в ловушку по моей вине. Что мне делать? О, грехи мои, грехи! Я кричал: «Да!» А Бог вступился и сказал: «Нет, король Ричард, нет!» Грех – мой, а бремя греха – твое. О, не ужасно ли это?

Подняв глаза, Жанна улыбнулась ему прямо в лицо и сказала:

– Неужели ты думаешь, что такое уж это тяжелое бремя – быть матерью твоего сына? Неужели ты думаешь, что после этого люди могут отнестись ко мне грубо? Неужели ты можешь допустить, что в моей дальнейшей жизни не будет воспоминания, которое усладит мне долгие дни?

С величайшей гордостью смотрела на него Жанна, все время не переставая улыбаться. Закинув руки кверху, она соединила их, как венец, над его челом.

– О, моя драгоценная жизнь! О, моя гордость, мой повелитель! – ворковала она. – Пусть будет со мной, что будет! Я теперь богата превыше всех моих желаний: мое смирение не было угодно Богу. Пусти же меня воздать Ему хвалу!

Но он не пускал ее и все глядел на нее пристально, борясь с самим собой.

– Жанна! Я принужден жениться! – вдруг воскликнул он.

– В добрый час, господин мой! – отозвалась она.

• Предыдущая
• 45/80
• Следующая