Откровение Егора Анохина - Алешкин Петр - Страница 30

• Предыдущая
• 30/66
• Следующая

– Ну что, пошли!

Он шевельнул поводья, шагом направился к Антонову. Спешить некуда. Оба эскадронных Угарова отстали, смешались с красноармейцами. Пехота Антонова поднималась на бугре в зеленях, поняли, должно, что боя не будет, но винтовки еще держали наготове. Издали Егор узнал в щуплом всаднике под знаменем Антонова, который ждал, поблескивал острыми, умными глазами, вглядываясь в Анохина. Конь его, словно чувствуя состояние хозяина, весело помахивал хвостом. На алом знамени белой краской полукругом написано: «Да здравствует трудовое крестьянство!»

– Вот мы и встретились, Степаныч, – сказал с усмешкой Егор. – Помнишь, ты говорил, не дай Бог со мной в бою встретиться?

Антонов, наверное, только теперь узнал его, но имени, должно, не вспомнил.

– А-а, масловский коммунист?

– Да, Егор Анохин… Брат мой у тебя был.

– Он и сейчас у меня… А ты что, комиссаришь у красноты?

– Накомиссарился досыта, – вздохнул Егор. – Я, Степаныч, как лошадь жил – куда повернут, туда и бег… Да рази я один?.. Вижу теперь – с тобой по пути. Не встрень щас, все равно бы я тебя отыскал…

– Степаныч! – крикнул кто-то из отряда Антонова. – Это наш комэск, Анохин! Мы говорили тебе о нем.

Егор догадался, что это один из бойцов его эскадрона, из тех, что ночью удрали из риги, когда ночевали в Еланине.

– Значит, готов служить у меня?

– Да.

– Боевые командиры мне нужны, – сказал Антонов и повернулся к красноармейцам, которые сбились в кучу, молчали, крикнул: – Товарищи, вы видели своими глазами, как большевики грабят крестьян! Да что там грабят! Убивают, если кто вздумает защитить свое добро. И все это делают вашими руками! Вашими руками забирают последнее зерно, обрекают на голод, вашими руками льют кровь! Точно так же и в ваших селах руками таких же, как вы, измываются над вашими отцами, сестрами. Те из вас, кто был на фронте, знают, что даже царские генералы не трогают пленных, и только здесь, на тамбовской земле, большевики умываются кровью пленных мужиков. Знаю, что и вы лили кровь невинных людей, но мы вас не тронем… Я верю, те из вас, у кого еще есть душа, есть совесть, есть сердце, останутся со мной, станут защищать мирных крестьян. А тех, что не захотят, я отпускаю с миром! Только оружие и коней мы возьмем. Оружия у нас мало. Кто согласен защищать трудовое крестьянство – откачнись направо, кто не желает – налево!

Шелест прошел средь красноармейцев, но все они остались на месте. Кто-то крикнул:

– У нас одна дорога! Примай к себе, Степаныч!

– Все остаетесь?

– Да!.. Примай нас, Степаныч! – ответили хоть не стройно, но единодушно.

– Спасибо, братцы! Выбирайте себе командира сразу сами!

– А чо выбирать? Пущай Анохин остается! – выкрикнули из первых рядов.

– Бывшего командира своего забирайте. Судите сами!

Угарова вытолкали вперед. Он без фуражки, темные волосы растрепаны, под глазом синяк, кожаная тужурка разорвана.

– Я готов!.. – выкрикнул он тонко, вскидывая голову. – Готов принять смерть за счастье трудового народа!

Кое-кто из антоновцев засмеялся, раздался одобрительный голос:

– Задиристый, петушок!

А плечистый антоновец с кожаной сумкой на ремне через плечо (Егор узнал Ишкова, неразговорчивого партизана, обедавшего у них в избе), смеясь, сказал:

– Тогда нам по пути. Мы тоже бьемся за счастье трудового крестьянства!

– Вы бандиты! – выкрикнул Угаров. – Вы пьете кровь крестьян!

– Как же это мы сами у себя кровь пьем, а? – улыбаясь насмешливо, громко спросил Ишков так, чтоб слышали все красноармейцы. – Иль, может, ваш Ленин из крестьян? Аль из рабочих? Аль Троцкий крестьянствовал? Шлихтер?.. Трудяги, да! Пролетарьят… Они хоть знают, с какой стороны к косе подойти? Аль как молоток в руки взять? Диктатура пролетарьята? – язвил Ишков. – Какого пролетарьята? Ослепили дураков… А если за Троцкого, за то, чтоб он вместе с Лениным кровь продолжал из крестьян сосать, смерть принять хочешь? Это мы могем…

– Он безобидный, Степаныч! Болтун только, – выкрикнули из отряда красноармейцев. – Это он со страху несет! Вы проверьте, сухие ли у него штаны?

Засмеялись, загалдели и красноармейцы и партизаны.

– Выпороть и выгнать! – приказал Антонов. – Пускай и дальше Шлихтеру зад лижет… Продает русский народ.

В деревнях Пречистенское и Ахтырка отряд Антонова остановился на ночлег. Степаныч написал приказ, и Ишков, высокий, широкоплечий, с густой русой бородой, похожий всей своей статью, удалью, чувствующейся в его горящих глазах, на кулачного бойца, стоял на верхней ступени крыльца, раздирал рот, горласто бросал слова приказа в столпившихся у избы партизан и жителей Пречистенского. Они заполнили всю широкую улицу перед избой, и не разобрать было, кто из них партизан, а кто местный житель: одеты одинаково. Антонов приказом своим распускал по домам всех вильников: так называли восставших крестьян, не имевших оружия. Сражались они с вилами в руках. Вильникам приказано было вернуться в свои деревни, распустить Советы, создавать волостные и сельские комитеты Союза Трудового Крестьянства, во главе которых должны стать самые авторитетные крестьяне, избранные на сходах. Организовывать при комитетах народные милицейские команды, военные команды ВОХРа, главная обязанность которых охранять покой и мирный труд крестьян, не допускать в села грабительские продовольственные отряды, разоружать их, если появятся.

Сам Степаныч стоял позади Ишкова, слушал, смотрел улыбчиво в толпу. Рядом с ним – гладковыбритый мужчина в демисезонном черном пальто, в кепке, похожий на уездного чиновника средней руки. Лицо у него добродушное, голубоглазое и тихое, покоем от него веяло, добротой. Когда Ишков закончил и шагнул назад на крыльцо, к Антонову, этот самый человек, похожий на чиновника, вышел вперед, снял кепку, обнажил лысеющую голову. Вокруг Егора негромко зашелестели, заговорили, повторяя два слова: «Наумыч» и «Батько», и он догадался, что это председатель Союза Трудового Крестьянства Плужников Григорий Наумович. Говорил Наумыч просто и негромко вроде, но слышно его было хорошо, хотя Анохин был в середине толпы. И если, слушая крик Ишкова, крестьяне переговаривались, то теперь замолчали, замерли, слышно было, как каркала ворона в саду за избой, беспрерывно чирикал воробей на крыше и у кого-то в катухе гоготали потревоженные гуси.

– У меня часто спрашивают такие вот, как вы, простые труженики: как же это случилось, что народ, только что освободившийся от одной неволи, попал в другую, еще более горькую, еще более тяжкую? А вот как! Когда народ восстал, свергнул старый режим и завоевал свободу, была радость, было ликование, был праздник. Все верили: прошли навсегда тяжелые дни страданий и несчастий, что теперь свобода в руках народа, а свободный народ сумеет устроить себе счастливую жизнь, такую жизнь, чтоб всем жилось хорошо. Но устроить новую свободную жизнь целого многомиллионного народа – дело очень большое и трудное. Нужно много знаний, много житейской опытности, мудрости, много терпенья, чтобы сделать как следует это большое и трудное дело. Ведь только в сказке скоро, «по-щучьему велению» дело делается – «тяп да ляп и вышел корабль». А народу, опьяненному победой революции, не терпелось, хотелось сразу получить то счастье, которое он желал, скорее увидеть своими глазами тот рай, какой должен наступить на земле. Тут-то и появились большевики и стали убеждать народ, что только они знают, как создать рай без замедлений, и если народ пойдет за ними, рай скоро наступит. Народ поверил, пошел, вот они его и взнуздали. Устроить рай на земле легко, говорили большевики, давно б его устроили, да вот беда, мешают им те, которым выгодно держать народ в неволе, пить его кровь. Это буржуи и контрреволюционеры, то есть все те, которые против большевиков. Это враги народа. Народ должен круто, без пощады расправиться с ними, истребить их, разграбить их имущество, иначе народ будет вечно мучиться в неволе, никогда не попадет в рай!.. Это обман! Через убийства и грабежи нельзя попасть в рай и устроить себе счастливую жизнь. Убийцам и грабителям место на каторге или в тюрьме, а не в раю: не могут быть счастливы те, у кого на совести кровь!

• Предыдущая
• 30/66
• Следующая