Долина Новой жизни - Ильин Федор Николаевич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/105
• Следующая

– Смотрите, Мартини, смотрите, что это такое?

Под каждым ящиком висела рамка со вставленной в нее карточкой. На каждой из них были написаны имя и фамилия. На третьей слева значилось: «Леон Гаро». Остальные имена были для меня неизвестны.

Мы стояли над этим ящиком, и руки и ноги наши тряслись мелкой дрожью, волосы шевелились на голове. Мы видели в ящике, в жидкости, плавающий мозг Леона Гаро. Какой ужас! Следовательно, на нем производит свои опыты Макс Куинслей.

Теперь мне стала понятна найденная рукопись с ее вопросами и ответами.

Я сказал, заикаясь, с трудом управляя своим языком:

– Он убил его и теперь еще издевается.

В горле у меня сразу пересохло.

Мартини скорее, чем я, оправился от потрясения, он сверкал глазами.

– О, что бы я дал, чтобы отомстить за эту кровь!

У меня явилась мысль воспользоваться этим аппаратом и попытаться узнать от Гаро или, вернее, от его гениального мозга, все, что с ним произошло в последние дни. Едва я заикнулся об этом, Мартини гневно проскрежетал:

– Вы хотите продолжать эксперименты? К чему они могут привести? Я не сомневаюсь, что Гаро убит, я не позволю надругаться над его благородными останками.

Мартини толкнул ногой конторку, и она своим падением разбила ящик Гаро и два соседних. Они упали с подставок, и жидкость расплескалась вокруг. Я не видел, что случилось с мозгом, я бросился вон из лаборатории.

Через минуту ко мне присоединился Мартини. Он был бледен, руки его дрожали, но голос его был спокоен. Он шептал:

– Я сделал то, что должен был сделать на моем месте всякий порядочный человек. Ничего другого нельзя было придумать. Для сокрытия своего преступления я открыл окно и разбросал вокруг все бумаги и книги, лежащие на подоконнике. Пусть думают: ветер открыл, окно и наделал бед.

– А ключ? – спросил я.

– Ключ лежит на месте.

Мы спустились вниз, не встретив никого на своем пути. Мартини приступил к своим работам, а я отправился к себе. На моем столе лежала бумага с предложением вернуться к постоянной службе.

«Значит, маневры все же окончены», – подумал я.

– Анжелика, дорогая Анжелика, я опять с вами! Три дня, проведенные в Детской колонии, показались мне такими долгими!

Она бросилась мне навстречу.

– Милый, – прошептала она, – я не хочу больше расставаться с вами.

Я осыпал поцелуями ее руки. Взгляд ее быстро скользил по мне.

– Вы отчего-то печальны или чем-то недовольны, – сказала она.

– Я счастлив.

– Значит, что-нибудь случилось?

Я понял, что моя возлюбленная обладает такой проницательностью, что от нее нельзя ничего скрыть, но все же мне не хотелось открывать причину своего беспокойства.

– Эта история на маневрах глубоко взволновала меня, – отвечал я, стараясь не смотреть ей в глаза, – меня мучит мысль, что, может быть, я не совсем избавился от болезни, которой страдал во Франции.

– Разве у вас есть какие-либо симптомы?

– Нет, нет, я совершенно здоров, но я ношу в себе почки от этих проклятых эмбрионов, а теперь выяснилось, что в них есть зачатки различных заболеваний.

Она усадила меня на диванчик и, тесно прижавшись, говорила так успокоительно, что если бы я и в самом деле сильно беспокоился о своем здоровье, я перестал бы думать о нем.

– Для нас, – сказала она, – все это несчастье может иметь хороший конец. Макс Куинслей, конечно, должен быть очень озабочен всем случившимся, и ему не до нас, а выиграть время во всяком деле очень важно.

Ее глаза смотрели с такой уверенностью в будущее, что у меня защемило сердце. Я был настроен совсем не так оптимистически.

Она угадала мои сомнения и, приникши к моему уху губами, прошептала:

– Я люблю вас, и если вас не станет, я не хочу больше жить. Я не вынесу этого несчастья.

В это время в дверь постучали. Мадам Фишер приглашала нас к столу.

Погода была прекрасная. После пронесшейся грозы жара не возобновлялась. Обедали под большим развесистым деревом, среди клумб пахучих цветов. Ничто не говорило, что мы находимся в Долине Новой Жизни.

Семья Фишера, весь обиход ее жизни напоминали семьи и обычаи любого провинциального городка Германии. Сам Фишер заткнул себе салфетку за воротник и сосредоточенно кушал. Его жена угощала нас, не забывая присматривать за самым маленьким из своих детей, который все время шалил и неумолчно болтал. Старшие, с передничками на груди, сидели чинно, неумело работая ножами и вилками.

Когда обед кончился и дети ушли, разговор перешел на текущие события. Фишер рассказывал о том, что он наблюдал во время маневров. Затем он сообщил, что окружающие Куинслея советовали ему тотчас же прервать маневры, как только были получены первые сведения о заболеваниях и смертях, но он не желал их слушать. Когда количество жертв перевалило за десять тысяч – тогда только он приказал дать отдых войскам. Пострадало несколько разрядов. Лазареты были переполнены. На третий день маневры продолжались, и, несмотря на большую осторожность, опять пострадали многие.

– Я думаю, – сказал Фишер, – все это должно поколебать самую идею воспроизведения человеческого рода из половых желез, взятых от эмбрионов. Мне всегда казалось, что при таком способе каждое следующее поколение должно получаться более слабым.

Мадам Фишер перебила ученую речь своего мужа простым замечанием:

– Все они никогда не представлялись мне настоящими людьми. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день они исчезнут с лица земли.

– Ну, это уж чересчур, – возразил Фишер. – Среди них есть много прекрасных работников и ученых. Способности их велики и разнообразны. Но чтобы быть вполне справедливым, я должен добавить, что у них нет инициативы. Я не представляю их себе без руководства со стороны лиц, прибывших сюда извне.

– Значит, их мозг устроен несколько иначе, чем наш? – спросил я.

– Это сказано слишком сильно. Средний уровень умственных способностей, я сказал бы, у них выше, таланты редки, а гениальности я не знаю.

– Трудно сказать, что важнее: высокий средний уровень или богатство талантов, – сказал я.

– Этот вопрос, как я слышал, занимает Куинслея, и он уделяет много внимания работе мозга, – отвечал Фишер.

Мое лицо вспыхнуло от негодования при этих словах. Передо мною предстала картина, виденная вчера в лаборатории. Анжелика заметила это и, взяв меня за руку, тихо спросила:

– Что с вами?

Меня выручил приход Мартини и Карно.

Друзья приближались по дорожке сада, одетые в белые легкие костюмы.

Против обыкновения, Мартини был серьезен и даже угрюм. Когда они заняли места за столом и хозяин налил им в стаканы легкого местного пива, Карно нагнулся к нам поближе, осмотрелся из предосторожности, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и заговорил полушепотом:

– Я узнал из верных источников, что дело обстоит гораздо хуже, чем предполагалось. Некоторые разряды здешних людей обречены на вымирание; допущены роковые ошибки; но это не все: последние обследования учеников младшего возраста, а также детей показали прогрессирующее падение умственных способностей. Время восприятия впечатлений и время запоминания удлиняется, сообразительность понижается. Увеличению веса тела у новорожденных не соответствует их умственное развитие, наоборот, физическое их развитие, улучшающееся в последних выводках, ухудшает развитие мозга.

Фишер развел руками и безнадежно опустил голову.

– Это новый удар Куинслею.

– Слух идет от Тардье, он только что закончил отчет о последних испытаниях. Конечно, колебания наблюдались и раньше, но такого резкого падения до сих пор не было.

Мартини обвел всех торжествующим взглядом.

– Что я всегда говорил! Я не биолог, но во мне говорил простой здравый смысл. Нельзя безнаказанно калечить природу. Женщины, любовь, макароны и прочее так же необходимы, как воздух и вода, – проговорил он серьезным тоном.

– Благодарю вас за любезность! – воскликнула фрау Фишер. – Вы сравнили женщин с макаронами.

• Предыдущая
• 45/105
• Следующая