Долина Новой жизни - Ильин Федор Николаевич - Страница 46

• Предыдущая
• 46/105
• Следующая

– Прошу извинить меня, mesdames, я не делаю никаких сравнений. Я хотел только сказать, что здесь все отвергается, а между тем я убежден, что и такие глупости, как макароны, играют важную роль в жизни человека. Что же касается любви… О, я боюсь об этом говорить, я произнесу тогда целую речь. Женщины без любви – это что-то отвратительное, я бы сравнил их с пищей без соли или с шампанским, утерявшим или никогда не имевшим игристости. Нет, они гораздо хуже – я не подберу подходящего сравнения.

– Уж не говорите ли вы так потому, что на себе испытали разочарование в такой женщине? – заметил Фишер.

– Я сомневаюсь только в одном: была ли это вообще женщина? – пробурчал в ответ Мартини.

– Я надеюсь, это было давно, – осторожно вставил Карно.

– Да, да, это было давным-давно. Я вспомнил об этом только к случаю, сказал Мартини и выпил до дна стакан холодного пива.

Фишер попыхивал своей сигарой и задумчиво говорил:

– Непредвиденное обстоятельство, катастрофа. Бог знает, останется ли в силе наш договор.

В это время к нашей компании присоединился Чарльз Чартней. Элегантный, как всегда, свежевыбритый, пахнущий духами, он стоял перед нами, стройный и моложавый, и держал в руках шляпу.

– Каковы новости? – обратился к нему хозяин. – Все приходящие приносят нам печальные известия.

– Печальные известия? Я не согласен, я назвал бы их – интересные известия. Мы живем в стране, полной всяких диковин чудес. Мы зрители, а они актеры. Я доволен. Последнее время мне было что-то скучно.

Он вынул папироску из золотого портсигара, закурил и сел на стул, заложив ногу за ногу. Вид у него был самый беспечный и веселый.

– Философ! – воскликнул Мартини.

Карно сказал:

– Я всегда завидую мистеру Чартнею, его спокойствие и выдержка поражают меня.

Я вспомнил, как этот спокойный человек реагировал на известие о смерти Гаро. Я заметил:

– Под внешним спокойствием иногда скрывается буря.

– Я думаю, – продолжал Чартней, – что в этой стране могут жить только люди, мыслящие подобно мне. Другим не следует оставаться здесь.

– Хе, хорошо сказано, – вскочил со своего места Мартини. Он приблизился к Чартнею и многозначительно зашептал:

– Если бы кто-нибудь из нас захотел удрать отсюда, вы не отказались бы помочь?

Чартней откинулся на спинку стула.

– Вы думаете, что это невозможно? В мире ничего нет невозможного. Надо хорошо обдумать план, разработать все детали, предвидеть все возможное и даже невозможное – тогда успех обеспечен.

Мартини отскочил от него.

– Но ведь это слова, и ничего конкретного!

– Неужели вы думаете, что здесь, за столом, среди разговора, я могу сказать вам что-либо иное, кроме общих фраз? – с сознанием полного достоинства отвечал Чартней.

Во время этого разговора Анжелика пристально смотрела на элегантного англичанина. Во мне зашевелилось подозрение, что он ей понравился своим уверенным тоном и выдержкой. Ни на чем не основанная ревность всегда приносила мне много мучений.

Чартней, вероятно, заметил этот устремленный на него упорный взгляд. Он слегка пододвинулся к Анжелике и произнес, подчеркивая слова:

– Лично я не собираюсь бежать, но считаю это возможным для тех, кому явится необходимость.

На следующий день я получил приглашение на большое заседание в кабинет Куинслея Старшего.

Такого многочисленного собрания я не видел раньше. Все скамьи амфитеатра были заняты; на свободном пространстве стояли стулья запоздавшие помещались на них. За столом на возвышении восседали Вильям Куинслей, Макс Куинслей и шесть членов правительства, самые авторитетные ученые из местных жителей. Многочисленный секретариат был налицо. Старик Куинслей уже не сидел в кресле, он попросту лежал, откинувшись на спину. Закрытые глаза, ввалившиеся щеки, бледность лица и полная его неподвижность создавали картину смерти.

Осматриваясь по рядам, я увидел Петровского, Чартнея, Кю, Гри-Гри, Ли-Ли, Шервуда, Педручи, Крэга, Тардье и всех других, кто занимал здесь более ответственные посты. Фишер и Мартини прибыли сюда вместе со мной, и мы сидели рядом. Карно занял место несколько позади.

Председательствовал Макс Куинслей. Он встал, и весь зал затих, так что можно было слышать шелест бумаг, перелистываемых секретарем. Куинслей начал с отчета о маневрах. Он воздал должное качеству и количеству вооружения, подвижности и работоспособности войск, уменью штаба, общей подготовленности и потом только перешел к изложению грустного факта, испортившего все величие маневров. Он говорил:

– Двадцать семь тысяч смертей, пятьдесят восемь тысяч заболеваний – это такие цифры, которые показывают, как нам серьезно надо отнестись к происшедшему. Что это за заболевание? Известны ли нам его причины? Могли ли мы предвидеть его и что мы намерены делать, чтобы в будущем это явление не повторялось? Вот главные вопросы, которые встают перед нами. Комиссия из самых видных представителей науки потратила много времени, и я могу от лица ее сообщить вам ответы! 1). Врожденная слабость сосудистой системы и ее малая сопротивляемость различным неблагоприятным влиянием у людей целых разрядов, выращенных в инкубаториях, установлены безусловно. Подробности будут доложены следующим докладчиком. 2). Выяснение причин этой неустойчивости сосудистой системы являлось для нас крайне важным. Мы и раньше полагали, что получение поколений из половых элементов, взятых от эмбрионов, с течением времени может ослабить эти самые элементы. Нам казалось, что, может быть, эти половые элементы должны получаться от взрослых людей вследствие того, что они могут укрепиться в организме человека во время его жизни. Для этой цели мы в Долине Новой Жизни на всякий случай оставили несколько разрядов женщин. Однако тщательная проверка показала, что половые элементы, взятые из половых желез эмбрионов, выращенных на свободе, обладают большей крепостью. Таким образом, искать причину нашего заболевания в этом направлении не приходится. Тогда поневоле надо обратить внимание на произрастание эмбрионов в инкубаториях. Тут, может быть, кроются причины их слабости. Было два мнения: первое заключалось в том, чтобы путем усиленного питания совершенствовать поколения, другое, более осторожное, содержало сомнение, не кроется ли опасность в этом усиленном питании. Сторонники первого мнения одержали верх, и многие отряды были взращены при таких условиях. Вот именно из них некоторые и пострадали. Часто бывает, что хорошие побуждения приносят больше вреда, чем пользы… Я лично принадлежал к более осторожным. 3). Ответ на третий вопрос вытекает из предыдущего. Мы должны устранить ошибки, указанные выше, и, принимая во внимание, что во всем этом печальном событии нет и не может быть злого умысла, а есть только вина, причиной которой является излишняя увлеченность некоторых лиц, причастных к взращиванию эмбрионов, я полагаю, что руководство этим делом должно быть передано в другие руки.

Я обернулся к Петровскому.

Было ясно, что вина сваливалась на него. Он сидел бледный, вытянувшись вперед, обхватив руками колени; глаза его были прикованы к Куинслею. Многие из сидевших вокруг оглядывались на Петровского. Некоторые, конечно, сочувствовали ему и прекрасно угадывали смысл речи Куинслея. Внезапно старый Вильям Куинслей, неподвижно лежавший в кресле, с трудом приподнялся и, протянув руку перед собой, задыхаясь произнес:

– Виновных нет. Пока я жив, я не допущу несправедливости. Сказав это, он тяжело опустился в кресло. Свистящее, прерывистое дыхание было слышно по всему залу.

Макс Куинслей нагнулся к старику и что-то ему сказал, подавая в то же время в небольшом стакане лекарство.

Речь следующего оратора касалась подробностей, добытых комиссией по изучению заболеваний, и я не считаю нужным приводить ее, тем более что многое осталось для меня неясным. После, из разговоров со своими знакомыми, я убедился, что весь материал, представленный собранию, был так искусно подобран и обработан, что получалось представление о полной непричастности лаборатории Куинслея, хотя все знали, что теоретическая разработка вопроса производилась именно там.

• Предыдущая
• 46/105
• Следующая