Профилактика - Ильин Владимир Леонидович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/106
• Следующая

Я оторопело слушал ту околесицу, которую нес сидящий рядом со мной тип. А когда смысл его слов дошел до меня, я повернулся и взял его за грудки.

— Что ты сказал, гад? — задыхаясь, выдавил я. — Ты предлагаешь, чтобы я усыпил свою мать, да? Как бродячую собачонку?! Да ты хоть знаешь, что она для меня значит?

Он задергался, пытаясь освободиться, и просипел:

— Ты чего? Мы же с тобой... договорились!

Руки мои сами собой разжались.

— Договорились? — повторил я. — О чем?

— Придурок! — с презрением сказал он. — Совсем с ума сошел? Вспомни: неделю назад, когда ей стало совсем скверно, ты сидел здесь, рыдал, как истеричка, и ныл: «Ефим, помоги мне!.. Она не должна так мучиться!» И помнишь, что я тебе тогда сказал? — Я угрюмо молчал. — Что, разумеется, я тебе по старой дружбе помогу... Что когда ее состояние окончательно выйдет из-под контроля, я позвоню тебе, и ты сам сделаешь ей укол... А теперь ты, значит, передумал? Ну что ж, это твое дело... Только знай: вчера она пыталась выброситься из окна палаты. Головой вниз. И если бы не сердобольные бабы, оказавшиеся случайно рядом с ней, она бы так и сделала. Возможно, это было бы лучше для всех нас. Но мы ведь не можем толкать ее на самоубийство, да и с нас — то есть, конечно, прежде всего с дежурного врача — потом спросят... Так что выход — только один. Один укол — и она заснет. Тем более что это не яд какой-нибудь, а обычное снотворное, только чуть больше обычной дозы. Ты же сам знаешь — она тебе первая спасибо за это скажет!..

Я молчал. Мысли мои путались и плясали, как сумасшедшие.

Неужели мне в этом варианте суждено стать убийцей? Причем не кого-нибудь, а собственной матери? А что скажет сестра? И отец, если он тоже жив? Завтра я, возможно, унижу их, но смогу ли я посмотреть им в глаза, если совершу этот тяжкий грех?

— А сестра? — машинально спросил я вслух.

— Какая сестра? — не понял Ефим. — Наша Ленка, что ли? Не бойся, баба она надежная — авось, не первый день У нас работает. К тому же, я ее отправлю с поста...

— Нет, — сказал я. — Моя сестра. Которую зовут Алла...

Он вытаращился на меня с открытым ртом.

— Ну, ты даешь, Алька! — произнес он немного погодя. — У тебя уже точно крыша поехала!.. Какая может быть Алла, если я еще с универа помню, что она погибла вместе с твоим отцом в авиакатастрофе, когда тебе было шесть лет?!

Ах, вот оно что. Значит, в этой жизни судьба поменяла слагаемые местами, и не мама тогда полетела с отцом отдыхать, а отправила вместо себя Алку... Представляю, как она потом мучилась всю жизнь, как проклинала себя за это!..

— Слушай, — сказал Ефим устало, — через пару часов наступит утро. Решай быстрее.

— Я хочу сначала посмотреть на нее, — сказал я, глядя в пол.

Ефим встал и подошел к сейфу, стоявшему рядом с письменным столом. Открыл его и достал оттуда коробочку с одноразовым шприцем. Взял какой-то пузырек и воткнул в его резиновую пробку иглу шприца.

— Это тебе — на всякий случай, — пояснил он, протягивая коробочку с наполненным шприцем. — Чтобы не возвращаться лишний раз, если все-таки надумаешь...

Я взял коробочку с такой опаской, словно опасался заразиться от нее какой-нибудь инфекционной заразой. Повертел в руках. Положил в карман халата.

Нет, я все равно не сумею воспользоваться этой штукой, даже если захочу. За время Круговерти я хотя бы поверхностно, но многому научился. Вот только уколы мне еще ни разу не приходилось делать.

— В вену? — спросил я.

— Там гидрохлорид морфина, — буднично сказал Ефим. — Пятикратная доза. Должно хватить. Как ты знаешь, можно вводить и подкожно. Рекомендую выбрать на теле такое место, где след от укола не будет бросаться в глаза...

— Действует мгновенно? — спросил я.

— Почти... Конечно, если бы ты сдержал свое обещание и раздобыл кенфентинал, было бы лучше. Эффект почти мгновенный, а следов в моче — никаких. Но, на худой конец, и морфин сойдет. Слушай, я что-то начинаю сомневаться, что сидел с тобой за одним столом в универе! Или ты так время тянешь?

— В какой палате она лежит? — спросил я, поднимаясь. Коробочка со шприцем жгла тело даже через одежду.

Мне уже было все равно, что обо мне подумает этот мой «бывший сокурсник».

— Там же, где и всегда, — равнодушно сказал Майзлин, беря пульт от телевизора и прибавляя громкость звука. — В девятой... Да ты и так не ошибешься. Это ее крики ты слышал, когда мы шли по коридору...

Я молча направился к двери, но он вдруг преградил мне дорогу.

— Подожди, — сказал он. — Там с ней Ленка сейчас... Я ее отправлю куда-нибудь на полчаса.

Пока Ефима не было, я тупо глядел в экран телевизора.

...Стоя на оживленной улице, человек с микрофоном говорил, глядя на меня:

«Сегодня мы решили узнать, что же для людей является самым большим несчастьем. И вот что нам отвечали наши сограждане».

Смена кадра.

Женщина в теплом пуховом платке, с морщинистым лицом и вставными железными зубами:

— Несчастье? Господи, спаси и сохрани!.. Ну, наверное — тяжкая болезнь.

Смена кадра.

Парень в яркой куртке, с белозубой улыбкой до ушей:

— Если «Спартак» в следующем матче проиграет «Зениту»!..

Смена кадра.

Мужчина в костюме и галстуке:

— Если я завтра лишусь работы, то это будет для меня самым крупным несчастьем!..

Смена кадра:

«Провести остаток жизни в инвалидной коляске».

Смена кадра:

«Если коммунисты снова придут к власти!»

Смена кадра:

«У всех людей планеты — одно несчастье. Посмотрите, что творится с экологией! Озера высыхают, леса гибнут, повсюду — сплошная химия».

Смена кадра:

«Смерть».

Смена кадра:

«Конечно, смерть».

Смена кадра:

«Если я умру».

Смена кадра:

«Если бы в мире существовал Бог».

Вместо очередной смены кадра камера дала крупным планом лицо того, кто сказал это: человек средних лет, немного похожий на американского киноактера, — фамилию его я не помнил.

«Но почему? — удивился тележурналист. — Вы имеете в виду, что Бог устроил бы человечеству Страшный суд?»

«Нет, — покачал головой мужчина в кадре. — Наоборот, он бы всячески пытался спасти людей от самих себя».

Повернулся и пошел, не оглядываясь, прочь. Камера оторопело смотрела ему в спину.

«Интересная точка зрения, не правда ли?» — послышался из-за кадра голос репортера.

Тут вошел Ефим и хлопнул меня по плечу.

— Ну, Алька, путь свободен, — объявил торжествующе он.

И я пошел.

Когда я вернулся к «себе», было все еще темно.

— Ну, как съездили, Альмакор Павлович? — поинтересовалась женщина, привставая со своего места за барьером дежурной. — Как. мама-то себя чувствует?

— Теперь ей хорошо, — устало сказал я.

Может быть, ей действительно теперь будет хорошо? В другом мире, в другом варианте своей судьбы? Надеюсь, что сегодня она проснется там, где с ней будет папа, и Алка, и я, и мы будем жить дружно и счастливо. Возможно, когда-нибудь ей тоже надоест Круговерть, и тогда она проклянет меня за то, что я сделал, но надеюсь, что я об этом никогда не узнаю.

— Ну, и слава богу, — вздохнула медсестра. — А я-то уж, признаться, подумала, что... На вас ведь прямо лица нет, Альмакор Павлович!

— Устал я.

— Жалко, что отдохнуть вам уже не придется, — посетовала она. — До конца дежурства совсем немного осталось, скоро надо готовить данные к утреннему обходу... Я вам там на стол положила сведения за ночь, посмотрите сами, хорошо?

— Хорошо, — кивнул я.

Потом спросил:

— Скажите, а у нас кенфентинал имеется?

— Откуда? — удивленно сказала она. — Он же только под расписку идет... А зачем он вам понадобился?

— Да не мне, — возразил я. — Понимаете, маме все хуже и хуже, а эти сволочи в шестой уже не хотят на нее лекарства тратить... Вот я и договорился, что достану — специально для нее. Знаете, когда она спит, то совсем не чувствует боли...

• Предыдущая
• 49/106
• Следующая