Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович - Страница 63
- Предыдущая
- 63/174
- Следующая
– А?!
Медленно опустил руку, с недоумением осмотрел свой камень и разжал пальцы. Камень соскользнул с ладони и гулко ударился о голыши, обкатанные несильной волной Светлихи.
Вроде недолго, всего какое-то мгновение, стоял так Курганов. Но вот уж оказалась возле него Марья и окатила диковато-презрительным взглядом.
– Вы что же, а? Ты, Фрол, что выстраиваешь?
Голос ее прозвучал неожиданно мягко, с материнским укором.
Плотно облепленная розовым ситцевым платьишком, с мокрыми, спутанными волосами, она пахла свежей, словно только что из темного, глубокого колодца, водой. Почему-то именно только об этом думал Фрол, смотря в ее смягчившиеся, даже немного виноватые глаза. И еще он подумал, что она, пожалуй, не тяжелее того камня, который он только что выронил из рук.
– Вот так… – произнес Анисим, вставая. – Пойдем, Марья.
И они пошли в деревню. Шагали рядом. Анисим смотрел себе под ноги, а Марья все оглядывалась и оглядывалась. Потом они исчезли за домами.
«Значит, не трепал Демид насчет Анисима», – жгла и жгла Фрола одна и та же мысль.
Засунул руки в карманы так, что затрещала материя.
– Эх!..
И подхватила Фрола Курганова прежняя угарная волна.
… В тот день по распоряжению Марьи конфисковали имущество Меньшиковых. Одурев от самогонки, Фрол оказался под вечер в ограде Филиппова дома. Филька, синь синем, простоволосый, сидел на высоком крыльце, невидящими глазами смотрел перед собой. Теплый июньский ветер свободно гулял по огромному двухэтажному дому, хлопал дверьми, резными ставнями.
– Филя… Филя, поешь хоть, родимый мой, а!.. Ну, поешь ты, ради Господа! – ныла жена Филиппа, остроносая и острозубая, как щука, Матрена, ползая у ног мужа.
– Тятька… пойдем в дом, тятенька-а-а! – размазывала по лицу грязные слезы дочка Филиппа Меньшикова Наташка.
Недалеко возле крыльца, под забором, лежал вниз лицом Демид.
– Ага, растрясли вас, сволочей! – злорадно закричал Фрол. Он, шатаясь, стоял посреди двора, заложив руки в карманы. Демид, не вставая, поднял с земли черное, как чугун, лицо.
– Уйди отсюда… пока цел, – процедил он.
Но Фрол опустился перед ним на корточки:
– Пойдем выпьем, а? Я угощаю сегодня…
– Над чем смеешься, сволочь? Над горем человеческим?!
– Я над собой, может, смеюсь, понял? Какое у тебя такое горе? У вас горшки да тряпицы, а у меня душу всю, сердце вытрясли, сердце, понял?! В грязь кинули да растоптали! И кровь с него, как с помидора под сапогом, понял?! У тебя есть сердце, а? Э-э…
Махнув рукой, Фрол встал.
– А тряпки – тьфу! – плюнул он. – Да и люди разве вы? – И вышел на улицу.
Потом Фрол уже не знал – то ли день, то ли ночь на дворе, не чувствовал, воду пьет или самогон. Мелькали перед ним то испуганное лицо Марьи Вороновой, то свирепое – Анисима Шатрова, то красное, как распаренная тыква, – Филиппа Меньшикова. Кто-то говорил ему: «Сгоришь от вина, Фрол»; кто-то шептал ему в ухо: «Марья-то с Анисимом сейчас на кровати играет»; кто-то бил Фрола в грудь, пинал в лицо, и снова испуганное лицо Марьи, ее истошный крик: «Убьешь человека! Отойди сейчас же, отойди, говорю!..»
Потом кто-то куда-то тащил Курганова, лил на лицо что-то холодное. И снова табачный дым в пустой горнице Меньшиковых, снова голос Демида:
– Ишь, испугалась она за тебя, отняла. Только все это комедь. Не за тебя она испугалась, а за него, за Анисима. Убил бы он тебя – тюрьма ему. За плечи обняла его и повела. А куда? Известно… Нам все известно. Баба – она что? Днем пуглива, а ночью блудлива.
– Измолочу! – тыкал Фрол кулаком в мягкое Демидово лицо.
– Балбес! Я рассказываю, как тебя молотил Аниська… ногами по роже.
– Ага, это он бил меня, он? – рычал Курганов.
– А ты других помолоти. Филипп тебе давно сказал – от нее не убудет, – шепотом свистел в ухо Фрола Демид. – А отомстишь все же ей, ить смеется она над тобой. И ему, – убил бы тебя кабы. Вот… А потом, если хошь… Анисим-то плюнет на нее потом… Пей вот давай…
– Анисим по пятам ходит за ней. Караулит он ее, – хрипел Курганов.
– Не караулит. Пока не рассвело – айда к ней, постучимся тихонько, без шуму… Тряпку в рот – да на утес. А я помогу. Там кричи, не кричи потом – тихо, глухо…
– Не откроет она. Не дура.
– Мне не откроет – тебе откроет. «Пропадаю, скажи, зарезал Аниська, кровью захлебываюсь…»
Фрол ничего не помнил – ни дороги к домишку Марьи Вороновой, ни того, как стучался к ней. Очнулся от тревожного голоса Марьи за дверью:
– Кто?
– Зарезал Аниська, помираю… – шипел Демид в самое ухо.
– Помираю… – повторил Фрол покорно. – Зарезал Аниська…
Вскрикнула за дверью глухо Марья Воронова, забренчала торопливо задвижкой. Распахнула дверь. И снова закричала Марья дико и пронзительно, увидев Меньшикова:
– Фрол?!
Метнулась она назад. Оттолкнув Фрола, рванулся в темные сени Демид, следом за ним Филька. Откуда взялся Филька – непонятно. Когда они пошли к Марье, он остался там, на крыльце.
– Девчонке рот затыкай, балда!
Это кричал уже Филька.
«Зачем девчонке-то?» – тупо подумал Фрол. Стоя на крыльце, он слышал возню в комнате, затем в сенях.
А потом угар становился гуще и удушливее, хотя Фрол трезвел и трезвел помаленьку. И это было самое страшное.
Филька сам нес связанную тонкой веревкой Марью, Демид вынес сверток поменьше и крикнул Фролу:
– Айда на утес! У берега лодка у нас…
Шагая в темноте за Демидом, спотыкаясь и покачиваясь, Фрол думал: «Чего он несет такое? Что у Марьи взять можно?»
И вот на утесе Филька, тяжело дыша, сбросил ношу с плеча, поднял острый обломок от скалы, перекрестился.
– Разверни-ка ей голову, Демид.
Демид положил свой сверток на камни, сдернул платок с Марьиной головы.
– Ну вот оно, возмездие Божье, – снова перекрестился Филька. – Дыхни еще разок, попробуй напоследок скус воздуха. Помозжил я гадюкам ползучим головешки, теперь ходячим… Привел Господь…
В это время выплюнула Марья тряпку изо рта, простонала:
– Фрол, человек ведь ты! Ты все-таки человек, я знаю…
Словно разрезала его надвое Марья своим криком.
– Ну, бей, бей скорее! Почему у тебя руки-то трясутся? Бей!! – кричала Марья уже в лицо Фильки. Глаза ее горели в темноте, металось в них белое, прожигающее насквозь пламя.
– Отвернись хоть от смерти… Отвернись…
– Ты боишься! Вы всегда будете бояться нас, всег…
Филька наступил сапогом на Марьино лицо, придавил ей рот, как доской, заорал:
– Демид, заверни ей бошку!.. Закрой проклятые глаза!
Младший Меньшиков накинул Марье платок на голову. Она кричала сквозь платок:
– Фрол, запомни – они всегда будут нас бояться… Как черви боятся воздуха, как совы боятся света…
В это время послышался приглушенный детский плач.
– Филька! Демид!! – закричал наконец Фрол, сбрасывая через силу оцепенение.
Поняв только теперь, что происходит, он бросился к Фильке, но Демид кинулся наперерез, толкнул его с разбегу плечом, Фрол откатился почти к самому обрыву утеса, быстро приподнялся на колено, вскакивая… Фялька, в страшном молчании закусив губы, поднял обеими руками над Марьей камень…
Обмяк, распластался, так и не успев встать, на холодных камнях Фрол Курганов. Он уже ничего не видел, не слышал, как простонала еле внятно Марья последним стоном:
– Фрол… дочку…
– Демидка! – захрипел Филька, выхватывая нож с наборной костяной ручкой. – Кончай со змеиным выползком! А то сам я…
– Сей… час, сей… час, – икая, произнес Демид, трясущимися руками запихал сверток в какую-то расселину, принялся закидывать ее камнями, пожухлой травой.
Детский плач доносился все глуше и глуше. Потом его не стало слышно вовсе…
Фролу опять словно кто налил кипятку под череп. Нет, не кипятку – кто-то налил туда несколько пудов горячего жидкого свинца, потому что Фрол, как ни старался, не мог приподнять горевшую голову. А когда все же приподнял, то увидел – Филька спокойно, точно выкапывал из земли полевые саранки, ковырял ножом у Марьи в глазах…
- Предыдущая
- 63/174
- Следующая
