Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович - Страница 77
- Предыдущая
- 77/174
- Следующая
– Ну как же… Слышали, слышали, – сказал Морозов. – Гляди, как бы с ней беды тебе не нажить.
– Какой беды?
– Да я так, Господи… – быстро проговорил Устин. – Я к тому, что они, Никулины, все какие-то… Антип сам придурок, всем известно. Клашка вон одержимая чем-то. Все Федьку моего ждет. Мне за сына лестно, конечно, но… Без малого ведь двадцать лет прошло.
– Так разве это плохо, что ждет?! Не каждая умеет…
– Оно все хорошо на время. А все же гляди с Зинкой-то. Уволил бы, да и дело сторона…
– За что же увольнять ее? Работает она хорошо.
Помедлив, Устин проговорил:
– Ну и ладно, коли так… Дело твое, понятно. Доведись до меня – я бы подальше от нее держался.
– Почему это? – Смирнов откинул воротник.
– То да се – не растолкуешь все, как говорит старик Шатров. Ребенка она имеет, а от кого? Непонятно. Квартиру отдельную заимела. Да… Женщина молодая, тело горячее. А от горячего – хе-хе! – лучше подальше…
– Ты думаешь, что говоришь?! – воскликнул Смирнов.
– Да шутя я, – сказал Морозов. Но через полминуты уронил еще раз свое: – Хе-хе…
Лошадь шла крупной и ровной рысью. Дорога стала наезженнее и чуть ухабистее. Вдали показались первые дома станционного поселка. Они будто всплывали из-за мглистого горизонта и покачивались, как поплавки на водной глади.
Неожиданно в сердце Петра Ивановича возникла режущая боль, и он даже вскрикнул, на какое-то мгновение потерял сознание и привалился к плечу Устина. Но тотчас пришел в себя и почувствовал, как Морозов отталкивает его со словами:
– Ты, оказывается, гнилей внутри, чем кажешься с первого взгляда.
Вот теперь в его голосе прозвучало незамаскированное, откровенное злорадство. Вот теперь Петр Иванович верил, что там, возле конюшни, разговаривал с Фролом Устин.
Лицо Петра Ивановича покрылось крупными каплями пота. Он лежал в санях, опираясь на левый локоть, чувствовал, как дрожит и слабнет его рука. Выезжая из «Рассвета», он надеялся, что припадок начнется не так скоро. И вот…
– Я уж наслушался сегодня… твоих речей обо мне, – сказал Смирнов, пересиливая боль. – Насчет собаки, в которую палкой… И что окочурился бы на полдороге… так не беда.
– Вот как! – воскликнул растерянно Устин и хлестнул лошадь.
– Не могу лишь в толк взять, с чего такая ненависть у тебя ко мне…
Морозов нервно рассмеялся, проговорил неловко, сбиваясь:
– Ты уж скажешь – ненависть. Оно, может, так… В общем, каждый вонюч в душе, если разобраться. Вот и я…
Сердце теперь рвало на части. Лошадь стремительно несла сани по улицам поселка, но Петру Ивановичу казалось, что они тащатся шагом и что он трижды успеет умереть, прежде чем они доедут до медпункта.
– Ты не притворяйся, – задыхаясь, проговорил Смирнов, – и объясни мне весь твой разговор с Кургановым у конюшни. Всю махинацию с этим сеном в Пихтовой пади объясни. И еще – что значит: «Если лошадь не идет в оглобли, ее кнутом по морде хлещут»? Что значит твоя угроза Курганову: «Я еще поговорю с тобою особо»?
– Объяснить?! – закричал вдруг Устин и повернулся к Смирнову всем телом. Под телячьей шапкой сверкнули черные молнии. – Нет, это ты мне объясни, об чем с Захаром вы вчера… Слышал ведь я его слова, что глаз с меня теперь не спустит. Тридцать лет копает все под меня, скрадывает, как зверя. Да чего меня скрадывать?! А теперь ты еще… роешься, как свинья под деревом! Ишь завел: «Откуда ты родом?» А тебе-то что? А тебе зачем?! Да и будто не рассказывал тебе Захар, будто не знаешь…
Устин, наклонившись над Смирновым, обдавал его горячим дыханием. Заросшее черными волосами лицо его было перекошено, кажется, вдоль и поперек.
Петр Иванович уже плохо понимал, о чем кричит Морозов.
Лошадь остановилась наконец возле медпункта. На низенькое крылечко вышел человек в белом халате, и Петр Иванович узнал молоденького врача Елену Степановну Краснову, которая недавно работала в районной поликлинике вместе с его женой, а нынешней осенью переехала на эту станцию.
До крови закусив губу, Петр Иванович полез из кошевы, собрав последние силы.
– Давай, давай, ройся! – еще раз крикнул ему в лицо Морозов, обдавая тяжелым запахом из заросшего черными волосами рта. – Захар вон, говорю, всю жизнь… А ты, я думаю, и подавно не докопаешься! Ты просто не успеешь… не успеешь, понятно?
Это было последнее, что слышал Петр Иванович. Он еще сообразил, что Морозов сдернул с него тулуп, что Елена Степановна и откуда-то взявшийся густо заиндевевший Митька Курганов ведут его на крыльцо медпункта. И, теряя сознание, стал проваливаться в мягкий, согревающий сухим теплом омут.
Но не успел он коснуться дна этого омута, как чернота начала рассеиваться, а его самого какая-то сила принялась выталкивать вверх. Вот где-то далеко-далеко замаячил сквозь туман врач или медсестра. Петр Иванович отвернулся от человека в белом халате и увидел, как желтый солнечный свет играет в морозных стеклах небольшого оконца.
Сердце его билось ровно, боль исчезала. Чувствовалась только во всем теле смертельная усталость.
– Сколько часов я… давно я здесь? – спросил Петр Иванович.
– Да с полчаса всего, – проговорил тот, кто сидел рядом, голосом Митьки Курганова.
Смирнов повернул голову. Митька почему-то виновато улыбался. Он даже не пошевелился, но на его широченных плечах все равно затрещал больничный халат.
– Ты откуда здесь взялся? – удивленно спросил Петр Иванович.
– Да батя… «Иди, говорит, на станцию, как бы в дороге что не случилось…» – опять виновато улыбнулся Митька.
– Кто? – привстал даже Петр Иванович. – Фрол… Петрович?!
Митька вскочил с табуретки.
– Да вы лежите… лежите. Ну да, батя мой… Я встал на лыжи, пошел. А доктора вызвали куда-то к больному. Она мне: «Ты посиди немного возле Петра Ивановича, теперь ничего опасного…» Вот я и сижу.
Голос Митьки успокоил Смирнова. Он снова посмотрел на морозное окно, облитое жидким солнечным светом, и спросил:
– Поезд ушел?
– Минут десять назад простукал.
– Следующий когда?
– После обеда будет. Да вы лежите, лежите! – опять торопливо проговорил Митька, видя, что Смирнов встает.
– Теперь-то уж ничего, – успокоил Курганова Петр Иванович. – Доктор правильно сказала, она знает.
Ноги Петра Ивановича все-таки дрожали. Он посидел немного на кровати. Потом прошел в соседнюю комнату, где был телефон, позвонил жене, что задерживается на станции в связи с одним делом, о котором надо обязательно написать в газете, и что приедет после обеда. Вернувшись к Митьке, сказал смущенно:
– Видишь, обманывать жену приходится. Как думаешь, хорошо это?
– Ну, мало ли что бывает… Это ничего…
Петру Ивановичу что-то не понравилось в Митькином ответе. Он внимательно посмотрел на него, вспомнил неожиданный утренний вопрос Анисима Шатрова: «Про Митьку-то што думаешь?»
Кто-то заскрипел на крыльце, и Смирнов, забыв про Митьку, кинулся, как мальчишка, к кровати.
Вошла Елена Степановна.
– Спасибо тебе, Митя. Теперь иди домой. Я уже здоров, с первым поездом уеду. Ничего со мной не случится теперь.
– Да, можете идти, – сказала Митьке и врач. Она сняла шубку и теперь поправляла коротенькую, девичью еще прическу. – Благодарю вас за помощь.
Митька неуклюже поднялся, потянул с себя стеснявший его халат.
– Давайте я помогу вам, – сказала Елена Степановна. – Хотя постойте, постойте! – воскликнула она и повернула Митьку к себе лицом. – Ведь вы, кажется… Курганов Дмитрий? Из колхоза «Рассвет»? Как это я раньше вас не узнала…
Митька посмотрел на нее сверху вниз, по-медвежьи переступил с ноги на ногу. От нее резко пахло лекарствами.
– Ну, из колхоза…
– Это вы осенью испугались прививки против тифа и сбежали в тайгу?
Серые глаза с коричневыми зрачками глядели на него строго и чуть насмешливо.
– Ничего я не испугался, – опустил свой чуб Митька. – А кожу зря прокалывать не дам.
– А я и разговаривать теперь не стану. Ну-ка, проходите в мой кабинет. Живо, живо!
- Предыдущая
- 77/174
- Следующая
