Ледник - Йенсен Йоханнес Вильгельм - Страница 14

• Предыдущая
• 14/35
• Следующая

Дренг сам ввел в свой быт немало разных улучшений, из-за которых трудно было сниматься с места, где семья уже обжилась. Так, он начал обзаводиться домашними животными. На охоте ему часто удавалось захватить живьем какое-нибудь животное – жеребенка дикой лошади, самку северного оленя. Он приводил их домой и держал на привязи вблизи своего жилья. Эти пленники служили про запас, на случай недостатка дичи. С течением времени затея эта все разрасталась, и Дренг обзавелся целым стадом диких лошадей, оленей и коз, расплодившихся в неволе. Ночью на них стали нападать волки, и Дренг устроил загородки и плетни. По осени он большую часть своего скота резал и вялил мясо на зиму. Но некоторых животных, ставших совсем ручными и как бы членами семьи, оставлял зимовать. Моа и дети кормили их травой, которую собирали летом и сушили. Почти ручных лошадей и оленей, впрочем, не очень трудно было водить за собой, тем более что животные даже мирились с тем, что Моа навьючивала на них часть своих пожитков, и таким образом они еще и приносили пользу. Дети же особенно быстро сдружились с родившимися в неволе маленькими лошадками, такими ласковыми, почти не дикими, и придумали садиться на них верхом во время кочевок.

Шествие двигалось в следующем порядке: во главе шел с кремневым топором в руках Дренг, всегда грозный и готовый в любую минуту отразить нападение. У него был только один глаз, но этот единственный глаз видел все, мигом схватывал каждую мелочь на целую милю вокруг. Загораживавшие путь большие камни Дренг на ходу сворачивал руками, а затем откатывал в сторону ногой, не останавливаясь и не спуская глаз с горизонта. За Дренгом следовала Моа со своей поклажей, дети и животные в трогательном согласии – малые верхом на больших. Шествие обычно поливал дождь, а на горизонте мигал зеленый глаз Ледника, такого родного, знакомого им всем и все-таки гнавшего их с места на место! Да, так кочевал человек каменного века со всем домашним скарбом и домочадцами.

Но наконец кочевки прекратились. Прожив целый год на скалистом плоскогорье, они не захотели двигаться оттуда, и Ледник обложил их со всех сторон.

Плоскогорье занимало пространство в несколько миль и было довольно ровным, но настолько высоким, что Ледник не мог переползти через него, а растекался вокруг. Образовался как бы остров, со всех сторон окруженный льдом; на этом острове семья Дренга и осталась жить, а Ледник все ширился и двигался вперед.

И семья Дренга росла; мальчиков и девочек было уже столько, что число их превысило родительский запас чисел и даже понятие «много». Но каждый в отдельности давал о себе знать, ел за настоящего человека – независимо от того, был он пронумерован или нет. Моа, упражнявшая раньше свои собирательные способности на вещах преходящих, теперь нашла себе задачу и, казалось, намеревалась произвести на свет целый народ. Каждый год, с наступлением короткого лета, украшавшего скалистый остров цветами и листвою деревьев, из корзинки за спиной Моа высовывалась новая пушистая головка.

Старшие повырастали, и у Дренга уже появились почти взрослые сыновья; и они тоже начинали зорко осматривать горизонт, озаренный зеленым блеском Ледника, и чуть раздувать ноздри, как будущие великие звероловы.

Впрочем, Дренг и его семья вряд ли выжили бы на северном скалистом острове среди льдов, вряд ли вынесли столько суровых зим, прерывавшихся лишь коротенькими дождливыми летними промежутками, если бы Дренг, вынужденный много суровых зим обходиться без помощи огня, наконец не добыл-таки его вновь.

Но и тут подтвердилось то, чему учила Дренга вся его жизнь в борьбе с невзгодами, а именно, что бытие человека обновляется лишь после того, как истощатся все надежды. Огонь появился в самый разгар зимы и крайней нужды. И появился не от удара молнии, не в виде упавшего камня, вообще – не как благодать свыше. Жалкий, покинутый божеством Дренг сидел среди льда и до тех пор добивался огня, колотя камнем о камень, пока огонь не вспыхнул. И все же это было великое чудо, что огонь вспыхнул у него под руками, великая победа, навеки обогатившая Дренга и давшая ему господство на земле.

Дренг давно уже знал, что огонь каким-то непостижимым образом скрывался в камне или в окружающем кремень воздухе; Дренг чуял дух огня, когда откалывал от большого кремня осколки для своих ножей или обтесывал крупное оружие; чуял сильный запах гари, будивший в нем так много воспоминаний – о тлеющих под золою угольях, о первобытных лесах, булькающих болотах, грозе… И он усвоил себе особую привычку, которую Моа подметила, но не могла понять: обрабатывая кремни, он непременно нагибался лицом к камням и как будто впивал в себя что-то, широко раскрыв рот и раздувая ноздри. В эти минуты Дренг чуял дух огня, и не мудрено, что мысли его направлялись тогда путями, по которым Моа не могла следовать за ним. Случалось также, и даже нередко, что огонь показывался, особенно когда Дренг обтесывал кремень в темноте; из камня невзначай выскакивали, вспыхивали и в одно мгновение гасли искры, похожие на брызги радуги или на каких-то маленьких вестниц из мира звезд; они вспыхивали и пропадали под руками Дренга, оплодотворяя его мысли.

Но с тех пор, как Ледник сомкнулся вокруг жилища Дренга, зимы становились все суровее, мороз крепчал и все кругом превращалось в лед, который трескался и звенел в разреженном воздухе; наконец стало так холодно, что Моа и детям приходилось все время лежать дома, под целой горой теплых шкур. Тут-то Дренга и обуяло вдруг отчаянное упорство, как в то первое время, когда он остался голым и одиноким, лицом к лицу с холодом, грозившим лишить его жизни. Теперь, сейчас же, нужно было совершить что-то, сделать невозможное!..

И он взялся за то, что было под рукой и лучше всего знакомо ему, – стал отбивать от глыбы кремня осколок за осколком. Изо дня в день, и при слабом свете солнца, и в тумане сидел он, закутанный до бровей в шкуры, у входа в свое жилье и дробил кремень за кремнем. Он не давал себе отдыха, глядя, как они дымились в щиплющем морозном воздухе. Груды осколков и щебня росли вокруг него, а он, не переставая, дробил и дробил… Так прошел первый день. Солнце, далекое, тусклое и холодное, как кусок льда, закончило свой путь по небу и склонилось к краю земли за нескончаемыми снежными полями; надвинулась ночь с северным сиянием и большими мерцающими звездами; каменное жилище Дренга занесло снегом, и только темная дыра в том месте, откуда тянуло теплом, говорила о присутствии там живых существ.

Стадо северных оленей прошло мимо по скрипучему снегу, хрустя лодыжками; они шли, понурив заиндевевшие морды, приостанавливаясь и испуская странный хриплый гортанный звук pay, – это их разговор. А северное сияние полыхало над Ледником и разливалось по небу, словно чей-то безумный, беззвучный смех. Плеяды хмуро мерцали, то показывая все свои звезды, то затягиваясь дымкой.

На другой день, едва забрезжил рассвет, Дренг опять уселся у входа в свое жилище и без устали, не особенно надеясь на успех, бил камни; лицо у него совсем застыло, только ноздри продолжали вздрагивать и раздуваться. Бешеная работа согревала его, но – это и был весь результат. А бедная Моа думала, что холод заколдовал его. Но Дренг продолжал свое. Раз огонь был здесь – значит, можно было и выбить его наружу! В каком-нибудь камне он наверняка сидит, и пусть даже в этом и состоит проклятое счастье Дренга, что камень, заключающий в себе огонь, должен попасться ему в руки последним из всех, и пусть камней тут хватит хоть на целый век – Дренг состарится, одряхлеет за этой работой, а своего добьется! Когда запас камней истощался, он принимался таскать к своему жилью новые и перекатывать туда из ближних мест все глыбы, какие только можно было сдвинуть с места, а потом разбивал их. Но огонь все не давался. И лютая зима прошла.

Летом Дренг насобирал камней отовсюду, где только мог найти их, и перед его жильем вырос целый холм из камней. Все лето он почти только тем и занимался, что бродил под холодным проливным дождем да отыскивал и таскал домой камни, камни и камни, чем в конце концов довел до слез даже обычно такую сдержанную Моа. Она и дети без устали собирали запасы, хотя на их острове и не оставалось уже почти ничего съедобного. Ручных зверей больше не было. Как же быть? Чем жить? Дренг не дотрагивался до своего охотничьего оружия, и когда Моа смотрела на него влажными глазами, отвечал ей каким-то чужим, неузнающим взглядом. Он стал на себя не похож – грязный, заскорузлый, весь в каменной пыли и облепленный щебнем чуть ли не до самых бровей; единственный глаз дико сверкал воспаленным белком, а в пустую впадину другого глаза набились грязь и пыль. Порою и самому Дренгу начинало казаться, как Моа, что мороз вселился ему в душу.

• Предыдущая
• 14/35
• Следующая