Ледник - Йенсен Йоханнес Вильгельм - Страница 15
- Предыдущая
- 15/35
- Следующая
Но следующей зимой он добыл-таки огонь!
Однажды он, по обыкновению, сидел и разбивал камни, почти одурев от запаха гари, который начал действовать на него одурманивающе, – его так и клонило ко сну, хотелось спать, спать без просыпу… Вдруг под руки ему попался камень, который сразу дал крупные искры. Дренг ударил по нему еще, посильнее, и из камня так и брызнул огонь голубыми искрами, целые снопы искр, которые, прежде чем погаснуть, извивались некоторое время в воздухе огненными змеями. Огонь! Огонь!
Дренга как будто обдало жаром, его охватила смертельная усталость, и пришлось ему с минуту посидеть не шевелясь. Руки бессильно повисли, он не смел повторить удар и, умоляюще поводя глазом вокруг, остановил его на солнце, которое тускло блестело вдали, словно жмурясь от холода, потом окинул взглядом весь засыпанный снегом остров и белый, пустынный Ледник. Никогда еще Дренг не видел всего своего мира так ясно, как сейчас; теперь он впервые осознал этот мир – какой он есть. И глубоко вздохнул.
Затем Дренг опять ударил по камню и увидел, как посыпались на снег крупные, словно живые, искры; они падали и потухали, оставляя в снегу маленькие углубления с черной угольной точкой на дне. Дренг раза два всхлипнул; слабость овладела его сердцем при этом переходе от полной безнадежности к счастью, в которое он все еще не смел поверить. Но оно было в действительности. И Дренг встал, сосредоточенный, охваченный важностью минуты, и, едва переводя дух, быстро сложил костер. Он еще с тех пор, как хранил огонь в первобытных лесах, знал, что для этого требуется: трут, чтобы поймать искру и дать ей разгореться в огонь, и топливо, чтобы поддержать огонь. Через несколько минут костер горел ярким пламенем.
Сначала Дренг дал искре упасть на сухую губку трута, которая тотчас же начала тлеть в том месте; образовалось огненное пятнышко, которое все расползалось, чернея в середине и пламенея по краям; тогда он стал осторожно раздувать этот трутовый уголек; тот потускнел, и послышалось шипение. Дренг быстро насыпал на трут стружек и перестал дуть; в ту же минуту показался язычок пламени, маленький голубовато-желтый пух с горячим дыханием, помедлил немножко, то вытягиваясь, то сжимаясь, спрятался и вновь высунулся вместе с дымом, когда Дренг опять принялся дуть. Дул он изо всех сил, и, когда перестал, пламя с жадным треском охватило стружки, и они разом загорелись! Дренг Зажег от них ветвь. Вот он – огонь! Дренг держал его в руках и никому не был обязан его появлением; огонь был достоянием Дренга – огонь, огонь!
Моа услыхала чьи-то крики около жилища, чудовищно-радостный рев и пение; потом земля загудела у нее над головой под чьими-то пляшущими стопами, словно там прыгал медведь, то дыбом, то на четвереньках. Да неужто это голос мужа? У нее помрачилась душа, и она выползла наверх в полной уверенности, что пришел конец и Дренгу, и им всем. Она нашла его на крыше жилища, на которой он отплясывал, размахивая горящей веткой. Увидев огонь, Моа радостно осклабилась и застыла на месте, повернув носки внутрь, хохотала и жмурилась, словно ослепленная. Она поняла, что случилось. Ну да – ее супругу и божеству угодно было создать огонь! Это даже не особенно удивило ее. Чего он не мог? А как хорошо-то. Моа щурилась на огонь, мигала и смеялась. А Дренг так и бесновался, так и ревел от радости: Моа, Моа! Дети тоже выползли наверх, зачихали на морозе, а увидев огонь, вытянули шеи и стали придвигаться поближе, насторожившись.
Какой день выдался! Сплошной день, без начала и без конца. Огонь был торжественно освящен жертвоприношением – вяленым мясом и старым салом; первая жертва задымилась на морозном воздухе. Дивный оживляющий чад! Как он радовал семью, разжигая аппетит, суля изобилие и забвение – с набитыми желудками и ртами!
Огонь набрался сил и свирепо обвивал топливо всеми своими пожирающими языками, прикрывал добычу всем своим призрачным диким телом, которое вытягивалось, высоко взметывалось на воздух, расщеплялось на отдельные языки, пряталось и снова высовывалось. Топливо шипело и трещало, огненные языки свирепо дышали, вздувались, гудели и изрыгали дым, который поднимался высоко вверх и свивался в облако.
Чудо, да и только! Но величайшим чудом было то, что костер грел, грел не на шутку; от него становилось жарче, чем летним днем, он был ближе, чем солнце. Дренг смотрел, как дети его смеялись, глядя на костер, и как на их грубых, жалких лицах проступало новое счастливое выражение; смотрел, как они тянулись ручонками к теплому огню, желая поласкать его за его доброту, а потом со страхом отскакивали. Не очень-то он подпускал к себе! И Дренг громко смеялся: небось они живо научатся отличать хорошее от опасного. Моа посматривала на всех; ее лицо, в морщинах, но с молодыми глазами, было озарено огнем радости. Она уже достала свою работу, которую бросила было по случаю чрезвычайного события, и принялась доплетать нужную корзинку. Вечером был разведен огонь в самом жилище! Костер, разложенный на земляном полу, в первый раз дал им возможность осмотреться в своем помещении; до сих пор они хозяйничали там на ощупь. Для семьи, живущей на Леднике, настали новые времена.
Дренг осмотрел чудесный камень, из которого можно было добыть ударами кремня сколько угодно огня. Камень был увесистый, ярко-желтого цвета, блестел против света и в изломе отдавал запахом сырого лука. С первого взгляда следовало догадаться, что это был настоящий огненный камень. Никогда еще Дренгу не приходилось держать в руках ничего важнее и драгоценнее этого камня, порождавшего в нем совсем новую радость обладания, будившего мощное желание господства и удовлетворявшего это желание. Этот камень делал Дренга всемогущим; это было первое сокровище его рода и всего человечества. Теперь Дренг не только раздобыл огонь, но мог, в случае если бы этот огонь погас, добыть его вновь в любое время! Вот чего не могли обитатели первобытных лесов! У них был только священный костер, от которого приходилось запасаться огнем и осторожно переносить его, в виде тлеющих головней, в корзине, с места на место. Случись тому костру погаснуть, им было не зажечь его снова. У них не было искры. А Дренг добыл ее. И он решил устроить для своего огнива особое хранилище из самых тяжелых гранитных глыб, какие только в силах был своротить.
Настала ночь, и все в жилище уснули, сытые и спокойные, разнеженные теплом; все, кроме Дренга; он не мог уснуть. Важная находка этого дня взбудоражила в нем всю кровь, и радость горячей волной струилась по его жилам; он лежал и озирался вокруг неестественно возбужденным взглядом, как будто напряжение пришло уже после того, как цель была достигнута путем долгого безнадежного труда. Огонь тлел, не давая света, приглушенный в яме на полу и бережно прикрытый золой. Сквозь маленькое отверстие, которое Дренг проделал для дыма в крыше, между большими камнями, виднелась маленькая приветливая звездочка.
Низкая, прикрытая камнями яма, где помещался Дренг со всем, что ему принадлежало, была пропитана запахом огня и горелого дерева, из которого вылетел весь его летний дух, и Дренгу чудилось, что он вновь очутился в первобытном лесу, пропитанном острыми запахами прорастания и цвета, между смолисто-росистыми пальцами. Перед его взором вертелись ослепительные солнечные круги, и ему чудилось, что он привольно плавает в море дикого блаженства, высоко-высоко над вершинами деревьев. Видел ли он павлинов или сам был сияющим радужным павлином и несся над лесом в солнечном тумане, распустив свой хвост, усеянный чародейскими глазами? Или вернулись к нему его детские годы, и царские леса вновь покрыли землю, а Ледник, покрывший оставленную землю, – был только дурным сном?
До слуха долетали знакомые ночные звуки – глухое подземное трение ползущего льда о скалистую почву, шум падения ледяных глыб и завыванье северного ветра в пустынных ущельях; или это – шум дождя в вершинах первобытного леса, вздохи и протяжный скрип высоких деревьев? Кровь шумела у него в ушах, он едва отличал звуки извне от звуков внутри себя самого. Грудь его судорожно колебалась от радости, когда он вспоминал о своем сокровище; перед взором его ходили солнечные круги, и он терял всякое чувство времени. Он не узнавал себя самого; не сознавал действительности. Он ли это так бесконечно долго и все ожесточеннее и ожесточеннее боролся с зимой, видя, как дети его мерзнут, и не зная, чем согреть их, – пока наконец сердце его не отвердело, как тот кремень, который он разбивал на куски?.. Пусть бы вся земля окаменела – он все-таки выбил бы из нее огонь! Но он ли это добыл теперь огонь? Да! Теперь он опять ощущал в своей груди сердце, чувствовал горячие струи, которые текли в его груди и почти душили его…
- Предыдущая
- 15/35
- Следующая
