Любовные похождения князя - Сувестр Пьер - Страница 23
- Предыдущая
- 23/70
- Следующая
Все очень напоминало лавку старьевщика. По стенам висели несколько рваных афиш и перьевых набросков, а также миниатюра в громадной раме.
Зрелище было хаотичным и красочным. Мике с любопытством вертелся по сторонам, чему не препятствовал его собеседник, который, казалось, совсем не спешил. Наконец он поинтересовался:
– С кем имею честь?
Мике извинился за молчание:
– Простите, сударь, я в самом деле у господина Жака Бернара?
– Он перед вами, – ответил субъект в длинном поношенном сюртуке.
Мике продолжал:
– Меня зовут Мике, я артист…
– Драматический артист? – переспросил Жак Бернар. – Бывший постановщик в труппе Барзюма?
И, заметив удивление комедианта, Жак Бернар продолжал:
– Я прекрасно знаю вас, сударь!
Мике, в свою очередь, внимательно пригляделся к собеседнику. Его физиономия показалась ему смутно знакомой.
– Вроде, – замялся он, – я вас тоже где-то видел…
Жак Бернар сделал неопределенный жест, которым, как могло показаться человеку предубежденному, скрыл легкое беспокойство.
– Все может быть, сударь, – ответил он, – хотя меня это и удивляет. Мы могли встречаться в театральных кулисах, в кафе, на улице…
Мике не удавалось припомнить, где он видел этого типа, лишь смутно кого-то ему напоминающего.
Он походил на какого-то знакомого, но кого именно, Мике не мог понять…
Конечно! Будь на месте актера бродяга Бузотер, этот вопрос был бы разрешен незамедлительно. Жак Бернар был никем иным, как загадочным типом, несколько дней тому назад повстречавшимся бродяге на берегу Сены, которого он, за мзду в двадцать су, водил на набережную Отей показывать трагическую комнату, где произошла таинственная драма, совпавшая с исчезновением рабочего Мориса.
Но Мике не был Бузотером и не имел возможности распознать стоявшего перед ним субъекта.
Кроме того, особой необходимости в этом не было. Актер выполнял поручение, которое он, больше не мешкая, изложил.
– Сударь, – произнес он, – меня привело сюда следующее: мадам Алисе, директриса журнала, носящего название «Литерария», недавно узнала, что вы являетесь единственным владельцем и душеприказчиком поэта Оливье, столь печально погибшего во цвете лет…
При этих словах Жак Бернар изобразил на лице сострадание, машинально опустил голову, и, казалось, тыльной стороной руки смахнул слезинку в уголке глаза; Мике, рассудив, что приличия требуют помянуть покойного, прервался, чтобы прошептать:
– Бедный Оливье! Верно?
– Бедный Оливье! – отозвался Жак Бернар.
Выдержав паузу, Мике вновь заговорил.
Он изложил свое поручение, с первых же слов Жак Бернар ухватил суть. Наследник, словно зазывала, предлагающий клиенту товар, затараторил:
– У меня тут кое-что осталось, черт, вы вовремя явились, сударь! Судя по тому, как идут дела, еще день – два и все бы разошлось! Посмотрим… Желаете веселое? Грустное? Длинное? Короткое? Стихи? Прозу? Либретто оперы? Пятиактную драму? Слащавый роман для юных девушек или пикантную повесть для издания в Бельгии? У меня все есть, дело только за вами, сударь!..
Мике, опешив, выслушивал предложения, которые делались тоном приказчика в бакалейной лавке, нахваливающего патоку, оливки и чернослив.
Артиста так и тянуло расхохотаться, но он робел; тем временем его собеседник, устроившись за захламленным столом, с жаром рылся в бумагах, казалось, нисколько не замечая комизма ситуации.
Мике собрался с духом:
– Сударь, думаю, «Литерарии» прекрасно подошли бы несколько приличных стихотворений, сентиментальных и с печатью истинной поэзии…
– У меня есть то, что вам нужно! – заявил Жак Бернар. – Как раз в этом духе и на хороших условиях… По пятьдесят сантимов за строчку, стихи, проза, на ваш вкус! Вы, наверное, скажете, что стихотворная строчка короче и потому в количественном отношении менее выгодна, по сравнению с прозой, но стихи писать труднее, и они идут у нас дороже. Понятно?
Мике, все больше шалея, кусал себе губы, чтобы не покатиться со смеха. В основном договорившись, он на всякий случай поинтересовался:
– А нет ли у вас одноактной пьески для двух или трех действующих лиц?
– Для какого рода публики? – осведомился Жак Бернар.
– Как вам, сударь, сказать, – ответил Мике, – для публики светской, изысканной, элегантной… Не помню, говорил ли я вам, что мадам Алисе вскоре устраивает вечер у себя в журнале, дабы почтить светлую память поэта Оливье? Эту пьеску можно было бы разыграть на празднике с одним или двумя товарищами…
Актер остановился. Жак Бернар, который изучал его прищурившись, сделал знак замолчать.
– Скажите-ка, – добродушно заметил он, – все это замечательно! Но не могу ли я получить небольшой аванс?
– Какой? – смешался Мике.
– Денежный, черт побери! Понимаете, я несколько поиздержался, кроме того, не купаюсь в золоте.
Мике извинился, что упустил из внимания такой важный момент. Он поддакнул:
– Конечно, дорогой сударь, я незамедлительно переговорю с мадам Алисе, она, разумеется, с большим удовольствием пришлет вам небольшой задаток…
Приободрившись, Жак Бернар весь просиял:
– Замечательно, по рукам! По рукам! Вот два стихотворения, можете взять… Уж поверьте, это лучшее, что есть у Оливье в таком жанре! Теперь о пьесе, мне надо поискать, завтра вечером я ее вам вышлю… Полноте, десяток луидоров не пропадет… Уверяю, будете довольны!..
Мике охотно согласился; сочти мадам Алисе условия неприемлимыми, сделку не поздно было разорвать…
Наконец актер поднялся и направился к дверям; Жак Бернар на мгновение удержал его.
– А как, сударь, насчет этого? – спросил он.
«Ну и торгаш!» – подумал актер.
– Знаете, я тоже пописываю, – предложил Жак Бернар, – если вдруг вам понадобится, если мадам Алисе пожелает…
Мике сделал уклончивый жест. Жак Бернар не стал настаивать.
– Да, понимаю! – прошептал он, заранее примиряясь с ответом, который ему, человеку опытному, нетрудно было предугадать. – Понимаю, я менее известен, чем Оливье.
Больше он не упорствовал…
Отвешивая бесконечные поклоны и лебезя, Жак Бернар проводил Мике до дверей.
Но как только актер распахнул дверь, сверкнула молния и грохнул взрыв. Мике вскрикнул, но тут, за наполнившим комнату облаком едкого дыма, раздался насмешливый голос фотографа Сигизмона:
– Сказал же я, никуда вы не денетесь! Так оно и вышло, господин Жак Бернар! Вы уже в аппарате!..
Фотограф поспешно ретировался бегом через грядки. И дожидался актера в проезде Дидо.
– Ну, как я его, по нахалке! – заявил Сиги Мике.
Следом за Мике в сад осторожно выскользнул Жак Бернар. Он прямиком направился к изгороди, за которой все еще давал о себе знать, ожесточенно колошматя по кастрюлям, сторож владения.
– Папаша Никола, – обратился он к старику, – если меня будут спрашивать, гоните всех в шею, меня ни для кого нет.
– Можете на меня положиться, – отозвался старый сторож, – вы что думаете, я в восторге: шляются туда-сюда по саду! Кур пугают, овощи топчут! Я и без вашего распоряжения послал бы всех к чертовой матери!
Жак Бернар вернулся в дом, закрылся на ключ; оставшись в одиночестве, в полном одиночестве, таинственный субъект подошел к зеркалу, самодовольно взглянул на свое отражение, улыбнулся себе и вслух произнес:
– И правда, здорово я придумал! На сей раз шутка даст мне немного разжиться… И как!.. Мне в руки идет целое состояние!
На миг Жак Бернар глубоко задумался, затем продолжал:
– Итак, что мы имеем, оценим ситуацию… Две недели тому назад, по известным только мне причинам вынужденный скрываться, я, перебиваясь с хлеба на воду, жил под именем Оливье – именем, которое мне не принадлежало, поскольку Оливье никогда не существовало – на скудные гонорары, добываемые тяжким ремеслом поэта. И вот случайно я узнаю, что знаменитое преступление на набережной Отей, преступление, жертвой которого пал некто Морис – фикция, инсценировка, подстроенная самим убийцей! Трах! Мне приходит гениальная идея! Морис жив, с другой стороны, раз он пожелал выдавать себя за покойника, у него должны быть причины больше не появляться под этим именем… Это я понимаю сходу! И тут же, без проволочек, задумываю воспользоваться ситуацией. Прежде всего я подкладываю письма в комнату исчезнувшего. Эти письма кого хочешь собьют с толку. Все как один верят, что Мориса на самом деле звали Оливье, что Морис был поэтом Оливье. Таким образом, убитым считается не Морис, а поэт Оливье, то есть я. И тут трах! Я меняю имя! Называю себя Жаком Бернаром! Предусмотрительно завещав сочинения Оливье Жаку Бернару, я становлюсь собственным наследником, а поскольку творчество покойников пользуется большим спросом, под видом Бернара бойко торгую рукописями, от которых, останься я Оливье, в жизни бы не избавился.
- Предыдущая
- 23/70
- Следующая
