Под властью пугала - Каламата Мичо - Страница 53

• Предыдущая
• 53/76
• Следующая

Автобус прибыл на место после полудня. Взяв чемодан, Шпреса направилась к дому. Чемодан был тяжелый, приходилось то и дело менять руку. Когда Шпреса остановилась в раздумье, как же она дотащит чемодан до дому, сзади вдруг кто-то сказал: «Давай донесу» – и, не ожидая ответа, подхватил чемодан.

– Не надо, дядя Вандель, я сама донесу.

– Сказал, донесу!

Вандель, рабочий-кожевник, жил рядом с семьей Петани. Это был человек суровый и неприступный. Одет он был бедно, однако держался независимо и каждому мог сказать все, что о нем думает. Случилось однажды, местный бей кликнул его понести чемодан, так Вандель не только не понес, но и обругал бея на чем свет стоит. Бей растерялся, он никак не мог сообразить, почему рабочий, таскающий изо дня в день тюки с кожей, отказывается понести ему, почтенному бею, какой-то чемодан!

– Кто тебе сообщил?

– Директорат.

– Не падай духом, такая уж жизнь.

– Отец и мама знают?

– Да, знают, дочка. Их субпрефект вызвал к себе обоих, да так прямо все и выложил. Им горе – ему удовольствие.

– Они очень убиваются?

– Мы все и то убиваемся, что ж о них-то говорить – родители, одно слово.

Глаза Шпресы наполнились слезами.

– Бедная мама!

Он как будто почувствовал, что она вот-вот расплачется, и с укором повернулся к ней:

– Не смей плакать! Чтобы недруги радовались, да? Подними голову!

Дальше они шли молча. Люди, попадавшиеся им навстречу, бросали на Шпресу жалостливые взгляды и молча, кивком головы, здоровались с ней.

Все казалось Шпресе не таким, как прежде: город выглядит уныло, на улицах грязь, ветер раскачивает голые ветви деревьев, прохожие в обтрепанных пальто сгорбились от холода. У нее сжалось сердце.

– Ты насовсем приехала?

– Да.

– Значит, и тебя не оставили в покое!

У входа в дом он поставил чемодан на ступеньку.

– Пожалуйста, входите, дядя Вандель.

– Нет. Как-нибудь в другой раз.

Он резко отвернулся, но Шпреса успела заметить слезы у него на глазах.

Она взяла чемодан и поднялась по ступенькам. Дверь была незаперта. Родители были на кухне. На миндере – узкой лавке вдоль всей стены – сидели по-турецки Кози и Пилё Нуши.

Увидев мать, Шпреса бросила чемодан и с протяжным криком кинулась к ней на грудь. Мать, не сдержавшись, тоже разрыдалась. Господин Демир нахмурился.

– Хватит! – вдруг крикнул он. – Сказал я тебе, не потерплю в доме слез!

Шпреса поздоровалась за руку с Кози и Пилё и безмолвно села на миндер. Отец выглядел очень подавленным.

– Тебя исключили?

– Не знаю еще. Сказали, что исключат, если не подам прошение королю. Даже бумагу гербовую принесли.

– И ты написала прошение? – гневно выкрикнул Демир.

– Нет. Я швырнула бумагу ему в лицо, схватила чемодан и уехала.

Учитель пристально посмотрел на дочь.

– Иди-ка поздоровайся и со мной! – вдруг позвал он. И поцеловал Шпресу в лоб.

– Пусть делают, что хотят! – проговорила госпожа Рефия.

– Тетя мне посоветовала обратиться к господину Зетиру, чтобы он похлопотал, а я решила, не надо.

– Правильно решила.

Шпреса сразу же взвалила на себя всю работу по дому. Мать проводила все дни на кухне, сидя на своем обычном месте у очага. Там она принимала женщин, приходивших выразить свое сочувствие. Гостей отца проводили к нему в кабинет, сам он оттуда не выходил. В школе он больше не преподавал, его уволили.

В первые дни никто не приходил к ним, кроме Кози, Пилё да Ванделя. Потом появилось несколько родственников. Они пришли, когда стемнело, и прошмыгнули в дом как-то робко и виновато, словно совершали нечто недозволенное. Но через несколько дней люди словно освободились от страха и хлынули все разом. Приходили по одиночке, по двое, группами – казалось, весь город решил побывать в их доме. Стали появляться посетители из деревень.

Местные власти вначале как-то не обращали внимания на это паломничество. Они были заняты празднованием Двадцать восьмого ноября: церемониями по случаю двадцатипятилетия, речами, вечерами, банкетами. Потом вдруг встревожились. Шеф окружной жандармерии был взбешен и потребовал принять меры против всех, кто приходит с соболезнованиями. Но субпрефект воспротивился.

– Нельзя выступать против местных обычаев, – заявил он. – Это произведет плохое впечатление. Пусть ходят. Походят и перестанут.

На самом деле он мучился в нерешительности, не зная, как поступить, а запросить начальство не осмеливался, боялся показаться смешным. Было решено послать жандарма Камбери при полном обмундировании, пусть патрулирует улицу возле дома, с тем, однако, чтобы никого не смел задерживать. Появление этой одиозной фигуры у дверей учительского дома вроде бы вызвало колебания у некоторых, но не остановило потока людей, направлявшихся сюда, чтобы выразить сочувствие. Господин Демир и сам удивлялся, как же много у него, оказывается, друзей. Впрочем, приходило много совсем незнакомых, он их видел впервые.

Как-то Шпреса случайно услышала разговор двух мужчин, навестивших отца.

– Вот уж не знал… – произнес один из них, сходя с крыльца.

– Что не знал?

– Что у Демира Петани столько друзей.

– Скажи лучше, у фашизма – врагов, – поправил второй.

Однажды вечером в проливной дождь снова появился Пилё Нуши, а с ним Рауф и какой-то незнакомец. Госпожа Рефия пригласила их в гостиную и, как обычно, велела дочери сварить кофе. Поставив на огонь кофейник, Шпреса, стоя, наблюдала, как Агим, сидевший тут же за столом у плиты, делал уроки. Вдруг в дверях появился Пилё. Он знаками вызвал ее в коридор.

– Запри дверь на ключ, – шепнул он.

– А кто это?

– Это товарищ Скэндера.

Вернувшись в гостиную с чашечками кофе, Шпреса внимательно взглянула на незнакомца. Это был высокий черноволосый юноша с приветливым лицом. Родители Шпресы разговаривали с ним так свободно, словно знали его давным-давно.

– А это Шпреса, сестра, – сказал Пилё.

– Очень рад. – Юноша встал, пожал протянутую Шпресой руку и задержал ее в своих ладонях. – У тебя был замечательный брат, настоящий революционер и герой, он погиб во имя Албании.

Взяв чашечку с кофе, он, прежде чем поднести ее к губам, сказал:

– Будьте все здоровы!

– Чтобы все его друзья были здоровы!

Выпив в молчании кофе, он поставил чашку на стол и заговорил, обращаясь к госпоже Рефии:

– В таких случаях очень трудно говорить, трудно подобрать слова, да и что ни скажешь, все равно не умерить боль, которую испытываете вы, мать Скэндера, вся его семья. Но наш Скэндер не просто умер, он пал смертью героя во имя нашей родины, за свободу нашего народа. Мы, его товарищи, тоже скорбим и хотели бы видеть его живым и здоровым, но война есть война. Его гибель потрясла нас, умножила нашу ненависть к врагам Албании, мы поклялись, что выполним его заветы, добьемся осуществления его высоких целей и идеалов…

Слова юноши поразили Шпресу. Еще никто из тех, что приходили выразить свое сочувствие, не говорил так, и Шпреса чувствовала, как душа ее распрямляется, освобождаясь от давившей тяжести, и дело погибшего брата становится понятней и ближе. Мать тоже слушала с неотрывным вниманием, сидела молча, пристально глядя на гостя сухими глазами. Отец медленно крутил цигарку, Рауф и Пилё были поглощены тем, что говорил темноволосый юноша.

Он продолжал:

– Вы, дорогие отец и мать, потеряли любимого сына, мы потеряли друга, Албания лишилась своего героя, отважного борца, но мы, его товарищи, станем на его место. Он погиб, но по его пути пойдут тысячи других. Мы поклялись довести борьбу до конца, пока не освободим свой народ и не сделаем Албанию такой, о какой мечтал Скэндер, – свободной, богатой, счастливой. Вот почему вы, самые близкие ему люди, которых он любил больше всех, должны высоко держать голову и ни на мгновение не забывать, что вы – семья Скэндера Пета ни, борца за свободу.

Сделав короткую паузу, он вытащил из кармана письмо.

• Предыдущая
• 53/76
• Следующая