Финт хвостом - Молзберг Барри - Страница 25

– Иногда я тебе завидую, – сказал Блур, когда они отдыхали после довольно простой трапезы из бобов с мини-сосисками, съев после нее по яблоку. – Ты холостой.

– А? – нейтрально спросил Хендерсон.

– Ну, сам понимаешь, свобода. Можно делать все, что хочешь. – Блур ухмыльнулся, пошевелив бровями.

Хендерсон задумался над ответом:

– Наверно, да, хотя у меня ни на что подобное времени нет.

– Неужели? – сказал Блур. И в первый раз Хендерсон задался вопросом, не подозревает ли он его. – Я думал, что с твоей работой остается много свободного времени, и что пока вокруг тебя вьются цветущие молодые студентки, ты можешь, ну, ты понимаешь, выгадать пользу, пока позволяет здоровье.

Он вытряхнул сигарету из мягкой пачки «Кэмел» и продолжил:

– Только я начинаю подозревать, что для меня это уже пройденный путь. Сам знаешь. Мне сорок шесть, и я уже не в такой хорошей форме. Я не знаю, удовлетворяю ли я Элизабет. – Он пристально посмотрел на Хендерсона, затем зажал сигарету губами и повернул колесико зажигалки. – Она еще молода.

– Вряд ли дело в возрасте, – сказал Хендерсон.

– Нет, вряд ли дело в нем. – Блур стряхнул пепел на примус. – Вот посмотри на себя. Ты старше нас обоих.

– Вместе взятых. – рассмеялся Хендерсон, но это был нервный смешок. Он не мог себе представить, что Блур его не заметит и не начнет выяснять отношения, если уже не начал.

В течение нескольких минут единственным звуком в ночи, кроме уханья совы, было шипение сигареты Блура. Затем он заговорил снова.

– Я хочу тебя кое о чем спросить, – сказал он, и у Хендерсона сжалось нутро. – А ты бы… скажи, если думаешь, что я не должен такое спрашивать… но ты бы переспал с Элизабет, если бы она захотела?

Хендерсон потерял дар речи. Блур затушил сигарету.

– Ладно, не надо было такое спрашивать. Забудь, что я сказал, ладно?

Хендерсон все еще не мог подобрать слова.

– День был долгий, – сказал Блур. – Думаю, нам обоим надо поспать. Завтра мы должны найти эту чертову кошку, и чем раньше встанем, тем больше шансов у нас будет.

С этими словами он заполз в тесную двухместную палатку.

– Я немного посижу, – сказал Хендерсон, потому что не мог заставить себя забраться в палатку, пока Блур еще не спал. – Я скоро.

Хендерсон проснулся на рассвете, дрожа от голода и холода, и обнаружил, что Блур уже встал. Его спальный мешок был свернут и сложен в мешочек, а рюкзак стоял рядом, наготове. Хендерсон вылез из спального мешка и сделал глоток из бутылки минеральной воды, которую держал у себя. Он натянул кое-какую одежду и без особого энтузиазма сделал пару отжиманий. Блур появился, когда он отливал на краю поляны, и вскоре они отправились в путь, не осмелившись сказать друг другу ничего, кроме «доброе утро».

В середине утра они наткнулись на кролика или, вернее, на его шкуру. Кто-то съел все мясо – вокруг валялись оставленные косточки, и отбросил шкуру, умело вывернутую наизнанку. Блур взял ее и поднял так, что шкура снова вывернулась, как кукла-перчатка.

– Дикая кошка, – сказал он.

– Правда?

– Они бывают свирепые, – добавил он, поворачивая кроличью шкурку так, чтобы голова, которая все еще была цела, перевалилась из стороны в сторону. – Имей в виду, у домашней кошки это получается также просто.

Они продолжали двигаться дальше вглубь леса. Блур оставался впереди, а Хендерсон изо всех сил вглядывался в мягкий свет между стволами высоких сосен, потому что чем скорее они найдут кошку, тем скорее смогут вернуться домой. Удивительным образом его беспокоило, что он не может подойти к телефону и спросить, как она себя чувствует. Цикл у нее обычно заканчивался довольно быстро и шел два, самое долгое – три дня, и хотя болей почти не было, они с Хендерсоном всегда радовались появлению менструации как доказательству того, что им все сошло с рук еще на месяц. Они принимали меры предосторожности, но из-за обстоятельств все-таки волновались, когда дело доходило до трех недель.

Как раз перед тем, как остановиться и поесть, около 6 часов вечера, они наткнулись на ласку. С него содрали шкуру так же чисто, как и с кролика. Блур торжествующе поднял ее, словно почуяв успех и деньги.

– Сам Кёртин не смог бы сделать лучше, – сказал он, выворачивая шкуру.

– Что ты имеешь в виду?

– Этим он и занимается. Сдирает шкуру с животного, мертвого, конечно, затем использует тушу, чтобы сделать форму, обычно из стекловолокна, если только не попадается кто-то совсем мелкий.

Во время обеда из консервов Блур продолжил:

– Он пригласил меня провести день в его мастерской, когда собирался заняться пумой, которую получил из зоопарка. Пума умерла от старости и ему было поручено сделать из нее чучело для какого-то музея в Уэльсе. По-видимому, на большую кошку уходит несколько недель, но я был там в тот день, когда он ее свежевал.

Блур отодвинул бумажную тарелку и закурил сигарету. Тени вокруг поляны сгущались по мере того, как небо постепенно лишалось дневного света.

– Он подвесил тушу вверх ногами на цепь, прикрепленную к балке. Удивительно, как легко с нее снялась кожа. Чуть тянул – и она снялась на дюйм или около того, потом он брал скальпель и осторожно освобождал ее от жира и хрящей. Странно видеть ободранную тушу с выпученными глазами и неприкрытыми мышцами и сухожилиями. В каком-то смысле это красиво.

Хендерсон поставил на примус чайничек как повод отвести взгляд от Блура, чье лицо приняло выражение смешанного отвращения и восхищения.

– А что он делает с тушей? – спросил Хендерсон.

– Звонит живодерам, которые приходят и забирают её. Если туша мелкая, вроде птицы или ласки, он выбрасывает ее в поле. Наверно, вокруг его мастерской полно жирных лис.

– Значит, чучело, которое мы видим в музее, вовсе не животное, это просто шкура с гипсом внутри?

– Именно. Обычно он использует монтажную пену. Такого тигра можно поднять одной рукой, настолько легким получается чучело.

– И тебя это не разочаровывает?

– Вовсе нет. Все зависит от того, что ты считаешь животным: тушу или шкуру. Потому что, как только ты освежевал зверя, у тебя с одной стороны остается кусок мяса, а с другой – шкура, которую, по сути, ты и видел, пока она была жива.

– Но ведь под шкуру никто не заглядывает.

– А разве кто-нибудь поступает иначе? – сказал Блур с гримасой, вынимая сигарету изо рта. – Что бы ты предпочел увидеть в музее или в своей гостиной, если уж на то пошло: окровавленную тушу или набитую шкуру? Я знаю, что мне нравится больше.

Хендерсона не до конца убедила логика Блура. Ясно, что тщательно подготовленная, ухоженная вещь в стеклянной витрине была привлекательнее, но если выбросить бьющееся сердце зверя в мусорное ведро и соскрести с черепа все следы его мозгов, как можно называть его зверем, пусть и набитым?

– А моя жена? – внезапно спросил Блур из тени. – Ты не находишь ее привлекательной?

Хендерсон огляделся в поисках ответа, но, в конце концов, пролепетал:

– Даже не знаю. Я… ты сам понимаешь, я не рассматривал ее в этом свете. Это ведь твоя жена.

– Но она красивая женщина. Признайся, ты находишь ее привлекательной?

– Ну да, конечно, она симпатичная. Но я не пойму, какое это имеет значение.

– Просто хочу подчеркнуть, – сказал Блур, посасывая сигарету и распаляя ее горящий кончик, который подполз ближе к его губам. – Видишь ли, мы смотрим только на поверхность вещей.

Голубое пламя на примусе вспыхнуло и погасло.

– Черт, – сказал Хендерсон. Вода не успела закипеть. – У тебя есть еще одна канистра с бензином?

– Вон там. – Блур указал на свой рюкзак. – В боковом кармане.

Хендерсон зашел с левой стороны, порылся в одном из карманов и ничего не нашел.

– Брось мне фонарик.

Блур бросил ему тонкий фонарик, который держал в кармане куртки, и Хендерсон заглянул в рюкзак.

Его поразила краснота.

В не застегнутое отделение на молнии было засунуто несколько скомканных салфеток, все в пятнах засохшей крови. Какой-то инстинкт подсказал ему скрыть свое открытие от Блура, но при виде крови его сердце бешено заколотилось, и ему пришлось стоять над рюкзаком даже после того, как он нашел новую канистру.