Там избы ждут на курьих ножках... - Вихарева Анастасия - Страница 31

Благодетельница, сидевшая у Спасителя одесную на Престоле Славы, проводила с ними долгие беседы, объясняя, что чужое добро ничем не хуже того, которое лежит у них в кармане, и что истинно добро их теперь на небе, вроде и есть, а на самом деле получается, что нет. И что половица половице рознь, а пространный путь ведет к погибели. И, как хотят они, чтобы она обращались с ними, то так же должны обращаться с нею, не жалея для казны и не рассматривая другие половицы. А когда разбойники плакали и жаловались, что в казну положить много не поучается, ибо железо на виду и люди прячут от них добро, Благодетельница только руками разводила: зачем с Манькой разговоры разговаривали и сидели за столом? Надо было сразу закатать ее в железо! Прославиться перед нею хотели? Умом блеснуть? Вас, разбойников, пруд пруди — и тому любовью должна дать, кто радеет в большем объеме!

Что случилось с разбойниками после, Манька в точности не знала. По возможности разбойничьи вертепы обходила стороной. Боялась, что не снести ей железа. Но было ей не то сон вещий, не то видение, не то опять же по радио слышала, будто разбойники крепко-накрепко зареклись ее слушать и проклинали на чем свет стоит. Да водили хороводы и песни пели во славу Идеальной Женщины, которая не раз прорекала им презирать Маньку с головы до пят, чтобы не ходить в обиженных. А послания Дьявола объявлены были вне закона, чтобы наивные люди не ломали свои бесхитростные головы и не отвлекались от славословия Идеальной Царицы радиовещания.

Пример был настолько показательным, что маститые разбойники, которые в железе понимали толк, поглядев на товарищей, которым досталось Дьявольское железо, после того случая к Маньке долго близко не подходили, посчитав опытным железоведом. Конечно, когда история подзабылась, все вернулось на круги свои. Но Манька к тому времени сильно изменилась, обрастая знаниями по железу — и против правил, умела его поднять, обращаясь с ним безо всякого страха.

А Дьявол после того случая надолго примолк, замкнувшись в себе, размышляя, почему так бывает, что те, кого любишь, обычно оказываются последней жестоковыйной, упорствующей в неверии свиньей. Ведь холил разбойников, лелеял, направлял, принимал и ложил на всяком месте жертвенных агнцев, а вот, поди-ка, очернили. Одно дело обречь на муки Маньку — это святое, это и есть тот самый жертвенный агнец. Но размножить самого Дьявола и высечь имя его на камне, это, простите, вершина безразличия к своему Богу, под которым ходишь. Ведь каждый Святой Отец учит бояться и чтить имя Бога Нечисти, обращая внимание на факт, что все грехи от Дьявола обращаются к человеку из среды его самого, и Дьяволом прикрываются все удачные темные делишки, и что страшнее его, пожалуй, никого в мире нету. А жертвенный агнец, поставленный с Дьяволом на одну ступень — как могила, поди-ка, усмири новое явление Дьявола! И не понимать этого — прямая стезя обратить на себя внимание больших злодеев.

Манька его болезненность понимала, предательство бьет по самым больным органам: в сердце и внутренности. К слову сказать, сама она к изжоге давно привыкла. У Дьявола ни сердца, ни органов не было, только одно большое самосознание, а и то жалко! Но помочь она ничем не могла. И разглядев в нем человеческие качества, которые он долго пытался скрыть, стала относиться к нему с некоторым пониманием и любовью. И у него были слабые места. Больше всего хотел Дьявол быть не просто Богом — а Узретым Богом! Что явно противоречило само в себе, учитывая, что Богом люди его не видели…

Между тем, когда Дьявол был Другом, и когда Богом, разница была огромная.

Другом Дьявол не искал человеку беды. Он как-то незаметно сводил ее на нет, или давал незначительный совет, обычно не затрагивающий интересы нечисти, не сталкивая лбом с теми, кому был Богом. Другом Дьявола можно было считать только условно, а в миру, где его никто не видел, Другом его можно было не считать вовсе: сначала он был Богом — и только потом Другом. Другое дело, когда он был Богом! Он оберегал человека, защищал, кормил его идеями, складывал обстоятельства в благоприятный исход делу. И Манька, пока имела о Дьяволе смутные представления, путаясь в нем, как медведица в сети, поначалу отчаянно завидовала тому, как некоторые люди умели принять от Дьявола воздаяние, оставаясь необиженными. Она никак не могла понять, отчего у нее-то не получалось. Может, просто не думала как они, пытаясь быть правильной в каком-то своем представлении, а Дьявол не говорил ей об этом, придумывая одну каверзу за другой, чтобы сама дошла до понимания своей очевидной глупости?

Она рассуждала и так и эдак, стараясь приблизить себя к людям, которым Дьявол благоволил, но нащупать тропу не получалось. Чтобы ходить под Дьяволом, не видеть его оказалось недостаточно. Тот, кто его не видел, так или иначе был под Дьяволом, но могло ли быть иначе, что двое, столкнувшимися интересами открывались ему как два выбора: кому из них быть Богом Нечисти, а кому Духом Нечистым. И если двое не могли уладить дело миром, от одного оставалась горстка пепла, — и горстка пепла внезапно начинала понимать, что Богом над нею поставлен злодей, а именно — конкурент! Именно в тот момент Дух Зла показывал ему язык и корчил рожи, открываясь, ни как Друг и ни как Бог. Очень скоро Манька поняла, что, даже имея Дьявола крышей, обычному человеку не превозмочь своих врагов. Он обнаруживал редкостное непостоянство. С каждым разом приводил соперника сильнее, чем предыдущий. Ему ничего не стоило угробить человека сразу, но Дьявол не искал смерти — он вынуждал, как хороший тренер, накачивать мышцу. И полчища осатаневших бойцов удерживались лишь некоторым количеством законов, которые нечисть придумывала сама же, чтобы не дать человеку вымереть совсем, как некоторые менее защищенные представители фауны, обнаруженные бойцами в природе. Лишившись корней — все дерево гибнет. Даже самые осатаневшие бойцы понимали, что корни их где-то там, в среде народа.

И снова тупик! Мало уметь побить всех! Дальнейшие наблюдения завели ее в тупик.

Выводы глубокого исследования заключались в том, что не всем объектам позволялось думать, будто он может обойти любую особь рода человеческого. Неравные были условия для одного и для другого. Каждый мог иметь крышу лишь на определенном этаже. И как только человек поднимался до дозволенного уровня, если не мог остановиться и уразуметь, что дальше не имеет поддержки от Бога, он тут же становился объектом насмешек и выдавливания в нижние слои. И общество, и враги его не упускали не одного случая обнаружить в нем грех. Удивительно, но точно такой же грех не вызывал раздражения будучи содеянным другим, который своего этажа еще не достиг. Чаще мешок картошки обходился грешнику дороже, чем миллион обездоленных на все их имущество. И было, что мешок картошки лишь вызывал недоумение и насмешку. Не каждый и не каждым мешком картошки можно было растрогать государство. Например, даже зная вора по имени отчеству и в лицо, Манькину оргтехнику так и не смогли у вора изъять, и он долго сожалел, что поначалу испугался и вернул ей часть ее имущества. Добровольно. Испугавшись возмездия. «Во, дурак-то был!» — говорил он про себя.

Бойни и мясорубки приходили и уходили, миллиарды разворовывались и возвращались, тучные страны худели и обрастали жиром, маленький гад становился большим гадом, пущий гад укладывал его на лопатки, истинные святители обращали народ то в одну идеологию, то в другую, больные становились здоровыми, здоровые больными…

Но одно оставалась неизменным: Таинственная Непреодолимая Сила руководила процессом, поплевывая сверху и не давая народу заскучать.

И раскрывалась перед Манькой простая истина: Непреодолимая Сила не имела жалости!

Миллионы обездоленных людей ногами вперед не умеряли ее аппетит. Она не имела веру в идеал — любая идеология, умеющая организовать и сдержать беснующиеся толпы, пускалась в ход. Молилась только на себя. Не жаловалась. Не стращала собой. Не пыталась подлизываться к народу. Непреодолимая Сила была везде и нигде. И все же оставляла след в истории и в каждой жертве, которая поднималась иначе, презрев рукотворную ее лестницу. Мужественная чистота человека не являлась достоянием. Только эго (может быть, та самая печать, которую ложил Дьявол на лицо своего Помазанника, которую человек чувствовал, как стержень), облаченное в поддир, могли позволить человеку приблизить себя к вершине, увенчанной совершенными людьми.