Там избы ждут на курьих ножках... - Вихарева Анастасия - Страница 32

Простая фраза: «вы оскорбляете чувства верующих» или «вы отнимаете у людей самое дорогое», обращенные на человека, могли перекрыть ему воздух и образовать вокруг него вакуум. Какое чувство мог оскорбить один у миллиарда верующих? Грусти, ненависти, радости, внезапно расстроенное, шестое или пять предыдущих? Кто брался подсчитать, сколько разных чувств борются в человеке каждую минуту?

Или «самое дорогое»? Самое дорогое у человека его имущество, здоровье, родственники в порядке наследования. Как может он отбирать все это, если только высказал свою точку зрения и был кем-то услышан?

Манькины мнения именно в такой вакуум и попадали, вызывая праведный гнев у одного, но так яро защищающего всех остальных, что услышать ее уже никто не успевал.

Но праздник жизни продолжался. Кто-то повторял ее мнение и становился всеобщим любимцем. И когда Манька, насмерть замученная железом, не могла уснуть и долго-долго лежала, рассматривая звезды, и думала, думала, думала — отрываясь от покрытого язвами тела, от невыносимой боли и уязвленного самолюбия, которое напоминало ей, что ей по всему государству приходится бегать за какой-то Благодетельницей, которая ей ни за каким хреном не нужна, и что она не прошла и шестой части государства, не износила первый комплект железа, Дьявол протягивал ей небольшой кулек с семечками и предлагал:

— На, поплюй! Тебе не дано, и ты эту лестницу видишь. А кому дано, не задумывается. Ему некогда, он ступени считает, которые ему еще осталось преодолеть.

Ждал, когда она опорожнит кулек, и приказывал:

— А теперь ложись спать, и пусть тебе приснится что-нибудь из жизни бедного народа!

А другие сны Маньке и не снились. Никакие не снились. Без воды было совсем худо. Новые зубы были чуть тверже, но и они крошились, обутки мозолили и стирали ноги в кровавое месиво, от посоха руки каменели, так что к вечеру она не могла поднять кружку с чаем. Ей уже казалось, что живая вода ей снилась.

— Ну почему у меня в голове нет твоих умных мыслей? — в который раз спрашивала она с вымученном видом. — Почему они всегда знают, что делать, а я нет? Почему они радио слышат, а я только догадываюсь о нем? Или вторят ему, так что сил нет слушать?

— Знала бы ты, как Дьявол исторгает мысли в ум нечисти, закололась бы от ужаса! Радуйся правильным рассуждениям, которые он втолковывает терпеливо день за днем, — в который раз отвечал Дьявол о себе в третьем лице. — Жалеешь себя? А ты не жалей! Пусть умрут и те, и другие, и ты — голая Дьявольская правда выйдет наружу. Я не жалобная книга, на меня молиться бесполезно, — напоминал он, — если ума нет! Сама знаешь, какой он у тебя…

И Манька снова думала, почему Дьявол так говорит? Что плохого в том, чтобы жить хорошо? И как Благодетельнице удалось всем доказать, что она идеальная во всех отношениях? И после этого Дьявол будет говорить, что он посылает ей в ум какие-то страшные ужасы?!

И однажды Манька так уверила себя в несправедливой раздаче благой мыслительной материи, что решилась дать себе дьявольской головой. Чтобы не думали гонители ее, что не дано ей, а Дьявол бы убедился, что имеет возле себя не худший экземпляр представителя человеческого рода. Не понимала она — как мог он не привязаться к ней, ведь она была гораздо ближе, чем прочие! Точно так же поступали с нею люди, с которыми делилась всем, что у нее было. И когда в какой-то момент, когда человеку богатая удача приносила почет и имущество неисчислимое, она начинала надеяться, что человек возьмет заботу о ближних, среди которых числила себя. А человек вдруг становился жадным, начинал обвинять ее в корыстных намерениях, и выживал из жизни оскорблениями и унижениями.

Но Дьявол был не человек. Он был Бог. Ему ли жалеть умные мысли и завидовать и злорадствовать, меряя добро свое по Манькиному благосостоянию?

Да так она увлеклась размышлениями о природе дьявольской удачливости, что не заметила, что идет по волчьим следам.

Будто Дьявол глаза отвел. В плохом смысле… Она смотрела далеко вперед, и смотреть под ноги времени не осталось. «Я прибью эту тварь! — думала Манька, придумывая способ, котором без труда смогла бы задумку воплотить в жизнь. — Сыпну цианистый калий! Нажарю бледных поганок! Надо ядом… Или дождусь у ворот, и пусть меня убьют, она умрет тоже!..»

Обрастая подробностями возмездия, которые она понесет Благодетельнице, Манька шагала вперед. Она так увлеклась, что и заплечная котомка с железом не тянула спину. Дьявол растворился и не сопровождал ее — Богу Нечисти положено укладывать мысли, которые человек смог бы отсортировать и выстроить в такую цепочку, когда все обстоятельства будут учтены. Именно так Дьявол оказывал медвежью услугу, приберегая точные сведения об обстоятельствах для противника. А если открывал их тому и другому, случайно или преднамеренно подсказывал образ мышления противной стороны и умные обходные пути.

«Я буду другой! — думала она. — Я буду как люди! И когда у человека беда, я заткну уши, закрою глаза, буду радоваться, что у меня ее нет! Пусть отправляются в Небесное Царство сами, меня устраивает Божье!..»

Манька прошла уже три брошенных деревни. Пустые полуразвалившиеся заколоченные дома, или разобранные и пепелища — не все сумели пережить перестройку. В отдаленных селениях люди дохли, как мухи, обработанные дихлофосом. Кто-то вымирал естественной смертью, кто-то навсегда покидал родные места и уезжал на заработки за горы, где были дороги, магазины, цивилизация, кто-то обращался в прах по собственному желанию. И немного удивилась, когда вдруг недалеко услышала, как тявкнула собака, и сразу затем глубокое мычание.

Звуки разом оборвались…

Манька остановилась, прислушиваясь. Где-то в глубине подсознания шестое чувство предупредило: «волки!», когда взгляд ее упал на дорогу. Тут повсюду были следы — крупные и чуть поменьше собачьи, с далеко отставными пальцами, копыта — не то корова, не то лошадь, и много свиных копытец. Она много прошла дорог, и не разу не встречалась с волками, они уступали ей дорогу. Или Дьявол, оберегая ее, уводил зверей в сторону. Заученной фразой ответила умнику: летом волки в стаю не собираются — именно так учила ее школа. Не иначе жилая деревня, и близко, прибавила шаг.

И не успела ступить на поле, как вдруг прямо перед собой, на дороге, метрах в десяти увидела волчью стаю.

Они ее ждали…

Вожак пристально посмотрел ей в глаза, чуть повернув морду, чтобы полностью видеть ее одним глазом — вторым он следил за стаей.

— Почему остановился, человек? — спросил его насмешливый взгляд. — Вот мы и встретились! Мы не выслеживали тебя, как ты нас, и не напали из-за угла…

И не было в мире прекраснее зверя. Черная шкура вожака лоснилась, спокойный — как скала. Если бы они встали рядом, волк, сидя на задних лапах, достал бы ей до груди. Огромный! В кино они были намного меньше. Даже щенки, которые крутились юлой за спиной вожака, превосходили придуманных по размеру. Три самки, охранявшие выводок, сидели и стояли с достоинством, не заступая черту, которую открыл им вожак, но было заметно, что самки испытывают волнение, как молодь.

Горячая волна прокатилась по телу, в голове стало пусто. И стало холодно. Она отступила назад, остановилась, замерев — шесть волков не сдвинулись с места. Она забыла, что волк не приемлет волка в образе человека. Дьявольские планы вылетели из головы в одночасье.

Манька сжала в руках посох, не поднимая его…

И уж или осенило озарением, или вдруг поняла с отчетливой ясностью, удивляя себя самою… Люди, не обиженные Дьяволом, способные принять воздаяния в свой ум, не бродили в одиночку по лесу — природа не верила им, не искали железо — они ковали его сами, не пытались образумить мучителя — они сами были мучителями, не радовались Дьяволу — по возможности, прятали лицо, обращаясь к праху и радея о сгнивших мощах и костях — и верили в себя, как в Бога. И нечего ей проситься в их общество! Да, она не достойна Помазанницы, если перестала быть собой и собиралась стать ею.