Письма Скорпиона - Каннинг Виктор - Страница 32
- Предыдущая
- 32/52
- Следующая
За спиной Джорджа раздался смех, зазвучал исполненный добродушной иронии голос Лаборда: «Это педант Марк виноват. Он свято соблюдает правило о проведении собраний при закрытых дверях. Одну минутку, месье».
Джордж стоял боком к двери и думал: «Если открывать дверь пошлют Марка, я спасен». Он стоял, не решаясь повернуться и посмотреть, кто же подойдет к нему с ключом в руке. А по комнате уже раздавались шаги, бармен, звеня рюмками приводил в порядок стойку.
К Джорджу приблизился мужчина, по-дружески обнял его за плечи, склонился к двери, намереваясь ее открыть. Это был Лаборд. Он вставил ключ в замочную скважину и, улыбаясь, заглянул в лицо Джорджа.
Константайн встретился с ним взглядом. Сначала широкое лицо Франсуа выразило замешательство, потом он нахмурился, а глаза его холодно сверкнули – он узнал Джорджа. Начал вытаскивать ключ из замка, но Константайн успел схватить его за руку. Лаборд резко вывернулся, ткнул Джорджа локтем в бок и с криком отпрыгнул.
От этого крика вся комната словно ожила. Уже загремели отодвигаемые столы, а Лаборд с побелевшим лицом все кричал по-французски. В отчаянии Джордж бросился к нему, пытаясь завладеть ключом. Но на него навалились сразу трое, приперли спиной к двери. Шум разом стих, и все замерло, Джордж смотрел на скрутивших ему руки, за их спинами выглядывала голова Аристида, он глупым, полупьяным взглядом таращился на Константайна. Доротея у стойки целилась в Джорджа из маленького пистолета, а Марк, подняв тетрадь до самого подбородка, неодобрительно качал головой.
Потом Лаборд спокойно, с улыбкой сказал:
– Значит, вы и есть Эрнст Смит из отеля «Савой»? По-моему, господин Смит, вам следует объясниться.
Сидя в гостиной отельного номера, Антонио Барди писал сыну в Англию, куда более года назад он послал его учиться. Если Барди кого и любил, так только сына. Он хотел, чтобы у того было все, чего недоставало ему самому. С детства Барди подрабатывал вечерами на кухне. А после окончания школы несколько лет был официантом, дослужился до метрдотеля. Именно тогда он и начал то дело, которым занимался сейчас, и если к нему он давно уже относился бесстрастно, то слушать от сына упреки в том, что отец ограничивал его возможности, ему не хотелось. И пусть за образование сына платили другие и не по своей воле, но мальчик ничего этого не узнает, а деньги, как говорится, не пахнут.
Барди быстро писал добрые слова и представлял себе сына… Пусть мальчик никогда не познает того, с чем приходилось сталкиваться отцу – с греховной и полной своеволия человеческой душой, с вонью и жаром кухни, когда ресторан переполнен, а шеф-повар издергался и в любую минуту готов надавать пощечин поварятам, с работой портье, когда заходишь в номер и какой-нибудь букмекер или член городского совета скатывается с девицы и помыкает тобой, ни на миг не допуская, что у тебя, черно-белого существа, есть чувства… Как много гадости в мире! Но сын, слава Богу, этого не узнает.
Когда письмо было почти готово, Барди оторвал перо от бумаги и задумался над тем, как лучше его закончить. Он любил, сообщив все новости и побалагурив, завершить послание мыслью, над которой мальчику стоило задуматься.
Сегодня он написал: «Научись разбираться в людях не только быстро, но и правильно. Достичь этого нелегко, но возможно. Тогда внимание нужно обращать не на слова, а на мелочи в поведении. Присмотрись к своим товарищам – ты их уже хорошо знаешь и понимаешь, кто ленив или жаден, умен или добр, а кто задирист. А теперь вообрази, будто видишь их впервые, и подумай, что выдает их характер. По-моему, просто удивительно, сколь ясна становится натура человека, стоит лишь внимательно оглядеть его. Грязные ногти, неглаженая рубашка, стиль речи, тембр голоса, то, как человек произносит «да, сэр» или «нет, сэр». Все это…» Его прервал телефонный звонок. Барди снял трубку, сказал: «Да», – и стал слушать, слегка кивая. Звонила женщина. Он дал ей закончить и спросил:
– Чья это была карточка?
– Фрагонара. Он изменил номер, а своим покровителем в Лондоне назвал Феттони.
– Но Феттони умер. Может, это и к лучшему. Он был уже слишком стар. Его задавило… – Барди смолк, потянулся к сигаретам и закурил. Потом продолжил: – Что думает Лаборд?
– ' Считает, допрашивать Конвея не стоит. Он не из тех, кому легко развязать язык – если только не пойти на крайние меры.
– Тогда игра не стоит свеч. Передайте Лаборду, что можно начинать. Он знает, как действовать. Пусть воспользуется канализационным стоком кафе «Цезарь». Во время войны он прибегал к этому способу не раз.
– А что делать с девушкой, если мы ее разыщем?
– Сначала разыщите, тогда и решим.
– Так ты считаешь?..
– Да, я так считаю.
– Доложить тебе, когда закончим?
– Нет. Я весь вечер занят.
– Понятно, – отозвалась женщина.
Барди улыбнулся ее интонации и повесил трубку. Встал, налил себе виски с содовой, перечитал написанное, сел и снова взялся за перо.
Ему связали руки за спиной и по черной лестнице привели сюда, в подвал. Оставили наедине с Доротеей Гюнтэм, Лабордом и Марком.
В подвале пахло вином и застойной водой. С единственной поперечины потолка свешивались две голые электрические лампочки. Потолок, как и пол, был тоже каменный. А стены скрывались за полками с винными бутылками. В щели между огромными каменными плитами пола просачивалась вода, лужей собиралась в углу.
Джордж сидел на стуле с обломанной спинкой перед мраморным столиком, едва не касавшимся его колен. На столике стояли рюмка и бутылка с коньяком, теперь полупустая. Аристиду коньяк понравился бы, да и самому Джорджу тоже – в иной обстановке, конечно. Полчаса назад Лаборд взял его – это был «Реми Мартен» – и откупорил со словами: «Нашим гостям – только самое лучшее». Джорджа быстро накачивали им, и теперь голова у него кружилась.
Ни Доротея, ни Лаборд, ни Марк времени на разговоры не теряли. А действовали так, будто точно знали, чего добиваются, словно занятие это было им не в диковинку, а потому торопились побыстрее закончить его.
Марк стоял у Джорджа за спиной, Лаборд сидел на краешке стола, положив руку на горлышко бутылки, и смотрел на пленника. Джордж не сводил глаз с его руки и с отвращением ждал, когда он опять поднимет бутылку и наполнит рюмку.
Марк переминался с ноги на ногу, Доротея отстранение разглядывала дальнюю стену. Вот Лаборд поднял бутылку и спросил:
– Еще глоточек, друг мой? А почему бы и нет? Ведь ты отлично держишься. Другой на твоем месте уже давно бы свалился под стол.
Лаборд потянулся к рюмке, налил в нее коньяк. Когда бутылка со стуком снова опустилась на столик, жилистые руки Марка впились Джорджу в лицо. Раньше Константайн пытался этому воспротивиться, но Марк, оказавшийся на удивление сильным, легко прижимал его к стулу, а Лаборд вливал коньяк Джорджу в рот, половину выплескивая ему на рубашку. После третьей попытки Джордж попробовал выплюнуть спиртное. Однако опытная, по всему судя, в подобных делах Доротея перехитрила его. Сильными пальцами она зажала ему ноздри, и Джордж просто не смог не проглотить коньяк, а потому тотчас возненавидел Доротею, но, несмотря на усиливающееся опьянение, устыдился этого. В глубине души он по-прежнему чувствовал, что Доротею надо жалеть, а не ненавидеть. Можно ненавидеть Лаборда и педанта Марка с его тетрадками, но не Доротею. «Ведь она никогда не вошла бы в число «золотых девочек» Аристида, – думалось Джорджу как будто в дымке, – хотя фигура у нее, несомненно, хорошая. И все же на роль «золотой девочки» из Портофино она не тянет. А где теперь Аристид? Где? Я что-то ему поручил. Но что?» Джордж попробовал заставить себя мыслить ясно. В глаза ему ударил свет ламп, он покачнулся и едва не упал.
Ко рту снова подбиралась рука с рюмкой. Джордж хотел отвернуться от нее, но Марк удержал его, а Лаборд схватил его свободной рукой за челюсть, пальцы больно сминали кожу, пока Джордж не открыл рот. Коньяк пролился ему на язык, Марк одной рукой запрокинул Константайну голову, а другой зажал рот, и, чтобы не задохнуться, Джорджу пришлось проглотить и эту порцию. Его тут же отпустили. Марк отошел. А Лаборд примостился на краешке стола. Сквозь слезы, застилавшие глаза, Джордж заметил, что теперь Доротея колышется и шатается, словно вот-вот упадет, и хрипло хохотнул, не скрывая удовольствия от того, что все еще владеет собой.
- Предыдущая
- 32/52
- Следующая
