Карабарчик. Детство Викеши. Две повести - Глебов Николай Александрович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/47
• Следующая

— Злой дух шибко не хотел выходить из Эрдине, едва вытащил. Давайте теперь мяса и араки[16].

Вечером, приторочив к седлу последнюю овцу Барамая, кам уехал. Эрдине умерла на расовете.

Жизнь на стойбище пошла своим чередом. Только у слепого ещё сильнее стала чувствоваться нужда. Скудное хозяйство Барамая вела его сноха, сорокалетняя Куйрук. В прошлом году она сменила одежду замужней женщины — чегедек, которую не снимала с плеч двадцать два года, на одежду вдовы: её муж погиб во время снежного обвала.

— Стирать бельё нельзя. Мыть лицо и руки нельзя — зачем смывать своё счастье? — поучала Кирика Куйрук.

Она была суеверна и крепко держалась старинных обычаев: ходила нечёсаная и немытая.

Однажды, возвращаясь с охоты, Темир и Кирик увидели возле аила Кичинея толпу людей. Подошли ближе. Незнакомый алтаец с бляхой на груди, видимо, сборщик налогов, связав руки хозяина, надел на него тяжёлый железный таган.

Кичиней за неплатёж налогов должен был просидеть на морозе возле своего аила с таганом на плечах.

Темир шагнул к сборщику.

— Сколько должен старик?

— Двух соболей, пять колонков[17] и лису, — ответил тот.

— Хорошо. Я внесу налог.

Горбатый Кичиней пополз по снегу, стараясь дотянуться губами до шубы Темира. Тот, заметив его движение, резко остановил старика.

В начале апреля солнце стало греть сильнее, и жители Мендур-Сокона всё чаще и чаще выходили на солнечные склоны гор и в долину в поисках съедобной сараны[18]. Босые, полуголые ребята выскакивали из дымных аилов и, потоптавшись на талом снегу, стремительно бежали обратно к огню. С гор в долину скатывались быстрые ручьи, пенились возле серых угрюмых камней и, обойдя их, зарывались глубоко в рыхлый снег. На деревьях тихо звенели, возвещая о приближении весны, ледяные сосульки. Начала зеленеть и наливаться соками лиственница, одеваясь в свой весенний наряд. Распускались вербы. Ярче отливали желтизной стволы акации; кое— где виднелись бледно-розовые подснежники.

В середине апреля хлынул в горы тёплый ветер. Голубое, ясное небо раскрылось над тайгой, и, точно застывшие облака, засверкали на солнце Тигирецкие белки[19].

Кирик с Темиром целые дни бродили по тайге, и мальчик научился узнавать тайны леса, определять завтрашнюю погоду и находить путь по звёздам.

Часто, сидя у таёжного костра, Кирик вспоминал своего верного друга Яньку, добрую Степаниду и Делбека. Тяжёлая жизнь на заимке Зотникова постепенно забывалась.

В конце апреля в стойбище неожиданно явился Чугунный.

— Где живёт Мундус? — спросил он проходившую мимо женщину. Та ответила и с опаской посмотрела на незнакомого человека.

Не слезая с коня, Иван подъехал к дверям аила и крикнул: — Эй!

На крик вышел Мундус.

— Ты Мундус?

— Я.

Чугунный выругался и слез с коня.

— Яжнай говорит, что у тебя живёт зотниковский приёмыш, — отстранив старика, Чугунный вошёл в аил. — А-а, вот где ты, голубчик! — сказал он, увидев сидевшего возле очока Кирика. — Теперь, брат, от меня не уйдешь!

Кирик сделал попытку проскользнуть в дверь, но тяжёлая рука Чугунного опустилась ему на плечо.

— Если вздумаешь бежать, свяжу арканом! — пригрозил он. — Будешь вести себя тихо — доставлю хозяину добром.

— Я не поеду на заимку! — брови Кирика сдвинулись.

— А, да что с тобой разговаривать! — схватив сопротивляющегося мальчика, Иван вынес его из аила.

Мундус бросился за ним.

— Оставь, не дам! — старик уцепился слабыми руками за Чугунного и тянул его обратно к аилу. — Теми-ир! Теми— ир! Э-ой!

— Отойди, а то расшибу! — прошипел злобно Иван и поволок Кирика к коню.

— Э-ой! — послышалось невдалеке.

Молодой охотник поспешно спускался с горы.

Кирик, пытаясь вырваться, бился в крепких руках зотниковского работника, точно пойманная птица.

— Э-ой! Что случилось? — запыхавшийся Темир подбежал к аилу.

— Карабарчика отнимают!

Охотник повернул гневное лицо к Чугунному.

— Злая собака хватает сзади, плохой человек хватает за ворот. Оставь мальчика!

— А ты кто такой?

— Я тебе говорю: оставь! Ну!

Отпустив Кирика, Иван шагнул к Темиру:

— В лепёшку расшибу!

— Руки коротки.

— Ах, ты так! — Чугунный размахнулся, но в тот же миг сокрушительный удар в челюсть свалил его на землю.

С трудом ворочая языком и медленно поднимаясь, Иван произнёс с угрозой:

— Ну, мы ещё с тобой встретимся…

— Хорошо, — Темир взял испуганного Кирика за руку и увёл в аил.

Вечером охотник долго совещался с отцом:

— Карабарчику оставаться здесь нельзя. Если его сегодня не увезли, завтра могут силой отобрать. Как быть?

Мундус поковырял в пустой трубке и задумался.

— Беда! — вздохнул он. — Всё равно пытать будут: куда ребёнка девали, — и, помолчав, спросил сына: — Русская избушка в Яргольском ущелье цела?

— Стоит. Недавно в ней ночевал.

— Карабарчика надо туда отправить. Место надёжное, глухое.

— Правильно, отец! — Темир вскочил на ноги. — Дать мальчику продуктов, ружьё и Мойнока. Пускай живёт там до весны, а дальше посмотрим. Стану охотничать в тех местах, и ему со мной веселее будет. Оставлять одного в тайге опасно.

Рано утром, когда жители стойбища ещё спали крепким сном, Темир и Кирик вышли из Мендур-Сокона и направились на запад, в сторону Тигирецких белков. За ними, весело помахивая хвостом, бежал остроухий Мойнок.

Ночь лыжники провели у костра под пихтой, а утром двинулись дальше.

Достигнув Яргольского ущелья, стали подниматься вверх по руслу реки. Чем дальше они шли, тем угрюмее становилась природа. Лиственницы теперь попадались редко. Не видно было осин и зелёного пихтача.

К вечеру путники вступили в сплошной кедрач. Стало холоднее. С далёких белков подул пронизывающий ветер: он нёс с собой колючий снег и щемящий мороз.

Темир шёл впереди, порой останавливался, поджидая Кирика. В сумерки они достигли охотничьей избушки. Крыши на ней не было, но толстый потолок из молодых лиственниц мог выдержать метровый слой снега и свирепые бураны. Стены избушки были сложены из массивных брёвен. Дверь висела на крепких петлях. Единственное окно затянуто бычьим пузырём.

— Вот и жильё наше. Сейчас затопим печь, и будет тепло! — весело сказал охотник и, нашарив под нарами дрова, зажёг огонь.

Мальчик с любопытством осмотрел внутренность избы, где он должен был провести неизвестно сколько времени, и довольный результатом осмотра сбросил с себя котомку.

— Ну, брат, Зотников тебя здесь не найдёт, а Чугунный тем более! Живи спокойно. Изба надёжная, дверь крепкая. Оставляю тебе пищу, порох и дробь, а для веселья — Мойнока. Ложись спать, — улыбнулся Темир.

Кирик долго ворочался на нарах и уснул не скоро. Оставаться одному в тайге ему не хотелось. Признаться в этом Темиру он не смел и только утром, за чаем, осторожно сказал:

— Помнишь, я говорил тебе, что у меня в Тюдрале есть друг Янька. Хорошо, если бы ты привёл его сюда!

— А он пойдёт?

— Пойдёт! Только скажи, что, мол, Кирик зовёт.

— Вот и хорошо! — довольный Темир поставил чашку на нары. — Но в Тюдрале Янек много. Чей он?

— Сын бывшего работника Зотникова. Отца зовут Прокопием, а мать — Степанидой.

— А где сейчас его отец?

— На войне.

— Хорошо, мальчик будет здесь, — кивнул головой охотник.

— А Степаниде скажи, что я её часто вспоминаю, — Кирик поднял просветлевшие глаза на охотника. — Она нас с Янькой одинаково любит.

Через два дня охотник ушёл. Стояла оттепель. Днём солнце высоко поднималось над Ярголом, бросая косые лучи в ущелье. Со склонов начал сползать рыхлый снег, обнажая выступы, покрытые каменной таволожкой и побуревшей травой. Проводив Темира, Кирик вернулся с Мойноком в избушку, растопил в котелке снег и вскипятил чай. Накормив собаку, улёгся спать.

• Предыдущая
• 7/47
• Следующая