Повесть о Великой стене - Гурьян Ольга Марковна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/50
• Следующая

В тот год зима наступила неожиданно и рано. В день отъезда У-ян, проснувшись, подошел к окну и увидел, что весь мир затянут белым туманом, как будто он кончался у прижатого к раме носа и дальше не было ничего.

«Куда я еду? — подумал У-ян. — Что меня ждет впереди? Что это за подвиг, о котором все молчат и никто не хочет сказать мне, для чего герой взял меня в помощники?»

Он не привык думать, от напряжения сморщилось лицо, и мысль, тяжело поворочавшись в голове, заснула и растаяла. У-ян уже бездумно смотрел, как туман отступал, отступал, и вдруг у окна явилась сосна с ветвями, сверкающими дивным инеем. Сквозь белую дымку виднелись нежно-розовые стены с круглыми воротами. Обнажилась узорная садовая дорожка. Видимый мир расширялся.

Пришли слуги с кипятком для утреннего омовения и подали нижнюю одежду из голубого шелка на нежном беличьем меху и верхнюю одежду из ткани цвета крови быка, принесенного в жертву.

Вошел Цзин Кэ в теплой дорожной одежде и с лицом мрачней грозовой тучи. Он подошел к окну и заговорил насмешливо и зло:

— Выбрали счастливый день! А почему же так нежданно и рано выпал снег? Белый цвет — цвет траура.

В это время вошел наследник Дань и, услышав его слова, воскликнул:

— Вы можете не сомневаться, что этот день счастливый для отъезда. Я призвал гадальщиков, чтобы назначили день, благоприятный для начала пути. Они начертали вопросы на щитке черепахи и, подогрев его на огне, прочли в узоре образовавшихся трещин ответ благосклонных духов.

Цзин Кэ огрызнулся:

— Еще бы эти духи посмели нас задержать и томить ожиданием наследника престола! Можно подумать, что и духи подвластны земным владыкам!

Наследник сказал:

— Вы слышите ржание коней и шум голосов? Кончилось время отсрочек и промедлений. Это настал час отъезда!

Цзин Кэ оперся на плечо У-яна, и они вместе вышли на крыльцо. За ними слуги несли ящик с головой полководца Фэня, шкатулку с картой лучших яньских земель, отравленный кинжал в его ножнах, тюки драгоценных шелков для подкупов и подарков.

В маленьком дворике было тесно и людно. Одни пришли проститься, другие — проводить, а еще другие — поглазеть на проводы. Пришли в сопровождении нянек внуки государя. Они тотчас окружили У-яна, принялись его гладить и щупать мускулы его рук и могучей спины. Они говорили голосами тонкими, как у птичек:

— Счастливого пути, силач У-ян!

— Возвращайся к нам, силач У-ян!

— Прошу тебя очень, подними еще разок зубами табурет, на котором я буду сидеть с моей няней!

— Как жаль, что ты уезжаешь!

— Скажи, У-ян, ты мог бы поднять лошадь?

— Прощай, прощай!

— Оставайся с нами!..

Наконец уезжающие тронулись в путь. Прошли носильщики и телохранители, покатились пустые пока колесницы. Верхом проехали Цзин Кэ и У-ян и провожавшие их наследник Дань со своей свитой, облаченные в белые траурные одежды. Придворные музыканты играли на тринадцати-струнных цитрах — чжу, — проводя по струнам куском бамбука. Впереди них ехал знаменитый музыкант Гао Цзян-ли, друг Цзин Кэ. Он держал в руках свой златозвучный цинь, и под его звуки Цзин Кэ пел скорбным тоном, а все провожающие роняли слезы.

Так доехали они до реки Ишуй, рубежа страны Янь, принесли жертвы дорожным богам и здесь должны были расстаться. Цзин Кэ выступил вперед и запел с грозным воодушевлением, и у всех широко раскрылись глаза, а волосы под шапками стали дыбом. Цзин Кэ пел:

Затем Цзин Кэ сел в колесницу и уехал, ни разу даже не оглянувшись назад. Кони ступили копытами на хрупкую кромку прибрежного льда. Лед треснул под колесами. Всплеснула неглубокая, холодная вода. Одна за другой колесницы проехали бродом. Носильщики в соломенных плащах перешли, перескакивая с камня на камень, чуть повыше по течению. Когда все переправились через реку, страна Янь осталась позади. Никто не повернул головы — все равно никто уже не вернется.

Цзин Кэ, спев грозную песню, сел в колесницу и переправился через реку Ишуй. Тут возничий хотел стегнуть коней, но Цзин Кэ остановил его рукой и, мрачно усмехнувшись, сказал:

— Куда нам торопиться? Уже положено начало пути. Тем самым неизбежно мы движемся к его концу. Зачем же спешить и гнать коней? Чем дольше сон, тем больше сновидений.

Они ехали по опустошенной, выжженной и разграбленной земле. Поля были вытоптаны ногами воинов, а население, не погибшее от меча и огня, умирало от голода. Но Цэин Кэ, казалось, ничего не видел. Он сочинял стихи о том, как прекрасен нежный месяц, когда тысячекратно отражается в ряби озорных вод, подобных серебряной рыбьей чешуе. Он втыкал за ухо цветок и изредка подносил его к носу, вдыхая сладостный аромат. Он просил Гао:

— Сыграй мне на цине, и пусть что ни звук, то слеза!

Посланные вперед слуги разбивали шатры и готовили обильные трапезы. По вечерам путники засветло останавливались на ночлег, по утрам не спешили покидать его. Но Цзин Кэ мучила бессонница. Он лежал, вперив глаза в темноту, и словно на весах взвешивал, хватит ли у него решимости сделать то, зачем он был послан. Но и отказаться он уже не мог, потому что ничем иным не сумел бы он рассчитаться с наследником Данем за его дары и милости.

На третий день в обед путники остановились у подножия горы, и Цзин Кэ выпил так много вина, что уже не мог подняться. Гао начал уговаривать его двинуться дальше, так как на этой горе легко было устраивать засады и, быть может, скрывались там разбойники. Следовало, пока солнце не зашло, удалиться от нее на возможно большее расстояние. Но Цзин Кэ в ответ только хохотал и бормотал отяжелевшим языком:

— Не все ли равно, где застигнет нас конец?

Солнце закатилось в нагромождении облаков, а месяц не мог пробиться сквозь их толщу, поэтому ночь была темная. Гао распорядился выставить стражу, чтобы охраняла их сон. Но стражники, воспользовавшись темнотой, сами уснули. Не успели они, отлежав бок, перевернуться на другой, как вдруг раздались удары гонга и вся гора засверкала огнями. При свете факелов проснувшиеся путники увидели странное сборище людей. У одного халат, вышитый золотыми фениксами, был подвязан пеньковой веревкой. Другой прямо на голое тело напялил драгоценную кольчугу, рассеченную на спине, так что в дыру была видна немытая кожа. На третьем поверх холщовых лохмотьев был надет пунцовый шелковый воротник. Словом, были они страшны и уродливы, как горные призраки и морские оборотни. Как говорится, «когтей и зубов чересчур много».

Как быстрые обезьяны, проворные муравьи, прожорливые крысы, накинулись они на неубранные остатки пиршества, поволокли в сторону поклажу, снятую с коней, взвалили на спину тюки и потащили их прочь.

При виде этого мальчик У-ян вскочил, закричал громовым голосом: «Вяжите лежачих!» — и бросился на разбойников. Он схватил одного из них за пояс, поднял его, завертел в воздухе и этой невиданной палицей начал поражать всех на своем пути. Одни разбойники падали от его ударов, другие — от страха, вообразив себя убитыми, а те, кто похитрей, сами скорее валились наземь, притворяясь мертвыми. Слуги и стражники, идя вслед за У-яном, вязали лежачих их же собственными опоясками и головными платками, вожжами от упряжи и веревками от тюков. Когда же всех этих уз не хватило, начали закатывать их в циновки и покрывала. Цзин Кэ, прохаживаясь вдоль ряда поверженных пленников, хохотал так, что его брюхо чуть не лопнуло от смеха, так что пришлось поддерживать его обеими руками. Вдруг из одной циновки глянули на него хорошо памятные презрительные и холодные глаза.

• Предыдущая
• 20/50
• Следующая