Семья и как в ней уцелеть - Скиннер Роберт - Страница 8

Джон. Хорошо, дальше Вы говорили: держать «ширму», чтобы не повалилась, стоит нам сил.

Робин. Да, ведь и спрятав эмоции — гнев, ревность, страх… что угодно — мы все равно опасаемся, что они обнаружатся, если не будем настороже. Поэтому мы какой-то частью мобилизованы вести наблюдение за невидимым противником. Даже не отдавая себе отчета, никогда не расслабляемся полностью, отсюда напряжение и усталость. Эмоции вечно в засаде — там, за «ширмой», а усилие, которое требуется на то, чтобы убрать их с глаз долой, из сердца вон, «награждается» разного рода психосоматическими нарушениями: головными болями, болями в желудке и несварением, повышенным кровяным давлением, разнообразными ревматическими болями и так далее.

Джон. Да-да, я впервые обратился к психотерапии как раз потому, что мой врач просто не мог найти «соматического» объяснения моему вяло выраженному, но неотвязному гриппу и еще потому, что я не понимал, откуда мое чудовищное напряжение.

Робин. И что же дала психотерапия — помните?

Джон. Я почти моментально вышел из гриппозного состояния, оно больше не возвращалось. Напряжение снижалось постепенно, и чрезвычайно медленно, наверное, года три я приходил в норму. Это потрясающе — поговорите с физиотерапевтом, с массажистом и узнаете: сколько же людей заблуждаются, считая «нормальным» крайне высокий уровень напряжения!

Робин. Для семей, как я сказал, обычное дело — много чего «засунуть за ширму»…

Джон. Так. Ну, а что Вы говорили про третью причину, из-за которой «ширма» подводит? Что-то про нарушение равновесия человеческой личности…

Робин. Да, ведь все наши эмоции нам полезны.

Джон. Все?

Робин. Именно, даже те, которые мы обычно считаем отрицательными, — конечно, при условии, что мы способны их контролировать. Поэтому у здоровой личности все эмоции уравновешивают одна другую. Но спрячь мы какую-то за «ширму» — равновесие нарушается. Иными словами, спрятанная эмоция недоступна для нас в случае необходимости.

Джон. Ну, я способен допустить такое, но все же мне трудно вообразить, как гнев, зависть, жестокость и прочие эмоции из «злодейского» набора могут оказаться полезными.

Робин. Если они за «ширмой», то от них нам пользы нет. В этом случае мы потеряли связь с ними, так и не научившись с ними справляться. Поэтому, прорываясь, они будут неконтролируемыми и разрушительными. Но если мы их не прятали, если держим в сознании и миримся с ними, то способны распоряжаться ими в какой-то мере.

Джон. Ну, ладно, теперь они не разрушительны для нас, но почему же полезны? К примеру, гнев…

Робин. Вы воспользуетесь им, чтобы постоять за себя, если кто-то вас притесняет, хочет взять над вами верх. Без этой эмоции Вы не сможете защищаться в случае необходимости. А спрятавший эмоцию за «ширму» будет казаться пассивным, робким, им будут помыкать, потому что его гнев ему недоступен. Такой человек не сможет постоять за себя.

Джон. Он слишком хорош, и потому ему самому хуже некуда?

Робин. А к тому же — слишком хорош, чтобы быть самим собой. Люди ему не доверяют, чувствуют, что гнев у него где-то поблизости. Верно — за «ширмой» спрятан.

Джон. Ну, ладно. А какая польза от зависти?

Робин. Она тоже в порядке вещей, если мы знаем о ней, можем ее контролировать, если она уравновешена другими эмоциями. Она сослужит нам службу — пригодится, когда хотим превзойти кого-то в работе, победить в игре, когда стремимся подражать какому-то своему кумиру.

Джон. Точно. Я завидую белой завистью Тому Стоппарду, Майклу Фрейну, Алану Эйкборну (Известные современные английские драматурги, по одной-двум пьесам знакомые русскоязычному читателю и зрителю.) — в том смысле, что хочу когда-нибудь попасть с ними «в струю». Но ведь зависть легко «чернеет»: сел человек и давай возмущаться чужими успехами…

Робин. Зависть «чернеет», если мы чего-то страшно хотим, но пропасть между нашими возможностями и возможностями других слишком велика, так что нет никакой надежды ее преодолеть и завладеть желаемым.

Джон. Именно по этой причине я не выношу мать Терезу. Всякого, кто святее нас чуть не всех вместе взятых, надо бы осадить, чтобы не залетал так высоко. Пускай бы фельетонисты взялись…

Робин. Впустую потратят время.

Джон. Думаете, такого не остановить? Да, волей-неволей о жестокости пора вспомнить. Так что — и жестокость полезна?

Робин. Иногда необходимо «шлепнуть» кого-то для его же пользы. Даже того, кого больше всех любим. Может быть, его в особенности. К примеру, родители должны учить детей постепенно становиться независимыми от их родительской опеки. Но ребенок всегда этому мало радуется, потому что вначале свобода «на вкус» вещь опасная, пугает. Впрочем, если родители действуют правильно, с правильной жесткостью, ребенок у них, перетерпев огорчение, научится постепенно преодолевать страх и обретет уверенность.

Джон. Иными словами, их «бессердечие» от доброты сердца…

Робин. А спрячь они жесткость, они бы не справились с задачей и их ребенок никогда бы не обрел независимости. Ну, а хирург, который должен резать «по живому»? При излишней чувствительности он не смог бы. Как психиатр я иногда вынужден вызвать у человека мучительное переживание, чтобы он осознал свои проблемы и сумел разрешить их, анестезии же я предложить не вправе. Прежде мне это давалось куда труднее, чем сейчас: неприятно было, что люди считали жестоким, неприятно было чувствовать себя жестоким.

Джон. Вы хотите сказать, что в какой-то степени жестокость за «ширмой», но «выпустив» ее оттуда, смогли успешнее помогать людям как психотерапевт?

Робин. Да, наверное, так. Если пациенту действительно необходимо осознать что-то мучительное, теперь я не уклоняюсь и подталкиваю его. Разумеется, жестокость жестокости рознь, и если за ней стоит желание истязать, этому оправдания нет.

Джон. Ну, а как с тревогой?

Робин.Жизненно необходима!

Джон. Да ну?

Робин. А Вы сядьте в машину, которую ведет лихач, — разберетесь!

Джон. Убедили. Значит, все наши эмоции полезны, если мы осознаем их и «ладим» с ними, ведь тогда мы сможем ими управлять. Но если мы прячем их за «ширму», они, во-первых, будут недоступны, когда понадобятся, а во-вторых, подведи «ширма», прорвись они — нам же и повредят, ведь мы их не одолеем.

Робин. Примерно так.

Джон. Вы говорите, в каждом — эмоций полный «набор»?

Робин. Да, я думаю, человеческая природа везде, в общем, одинакова, то есть люди «сложены» из одного «ассортимента» эмоций, так же, как у всех — один химический состав организма. У всех «водятся» любовь, ревность, смелость, грусть, решительность, радость, малодушие, доброта, жестокость, сексуальность, робость и так далее и тому подобное.

Джон. И у всех у нас кое-что спрятано за «ширмой».

Робин. Да. Но тут надо разбираться конкретно. Разные люди прячут «связку» разных эмоций.

Джон. И Вы думаете, наша индивидуальность в каждом случае — результат игры в прятки с определенными эмоциями?

Робин. Именно. Тот, кто отказался от любви, будет недружелюбен. Не следует доверять тому, кто «спрятал» раздражение. Без смелости мы робки, без зависти не способны состязаться. Лишившись сексуальности, «зашнуруемся». Не умея грустить, сойдем за чуть тронутых. Без тревоги мы очень опасны!

Джон. Последний вопрос. Совпадает ли Ваше «упрятывание» эмоций с «вытеснением» Фрейда, то есть за «ширмой» — бессознательное?

Робин. Приблизительно так. У нас одни и те же идеи сформулированы по-разному.

Джон. Да?..

Робин. Я пытаюсь увязать выводы Фрейда, других аналитиков и психологов со многими новейшими исследованиями в области семейной психотерапии и поведенческой коррекции. Выводы из этих последних исследований еще не «отшлифованы», но смысл их сводится к тому, что удерживание какой-то части нас самих «вне» сознания — активнейший процесс, что его начало — в намеренном упрятывании определенных эмоций от наших близких, а уже потом — от самих себя, при этом эмоции остаются все равно «за углом», угрожая одолеть нас в любую минуту.