Подростки - Коршунов Михаил Павлович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/46
• Следующая

Скудатин:

— Не знаю. Справки были уже с печатями.

— Допустим даже это. А подписи?

— Подписывал я.

— Печати поставили вы, Скудатин. — сказал Юрий Матвеевич. — И справки украли.

Юрию Матвеевичу нелегко было сказать слово «украли», да еще кому — Виктору Скудатину. Вот она, гипотеза, и уже поздно что-либо исправить.

Виктор молчал. Опустил голову, ни на кого не смотрел.

— Судя по вашей объяснительной записке, мы виноваты, что вам не хватало денег. Но вам предлагали совместительство внутри училища. Здесь же, в кабинете, был разговор. Отрицать вряд ли посмеете, — бывший учитель говорил такое своему бывшему ученику!

— Виктор Данилович, не надо, чтобы опять неправду… — попросила Вероника. — От этого больнее и вам и нам. Виктор Данилович, вы меня слышите? Ну пожалуйста…

Молоденькая Вероника пользовалась в училище особой любовью и уважением. Завоевала любовь и уважение в очень тяжелые для библиотеки дни. Произошло это зимой, в феврале, в одну из ночей с субботы на воскресенье: в лаборатории химии, которая расположена над библиотекой, лопнула труба отопления, и когда в понедельник утром открыли дверь библиотеки, то увидели такое, от чего можно было прийти в отчаяние: казалось, восемьдесят пять тысяч томов — учебники, художественная, справочная и методическая литература, — накопленные за многие годы существования училища, погибли навсегда. От горячей воды книги не просто промокли, они разбухли и склеились. Их нельзя было даже сразу вынуть из стеллажей. Вероника схватилась руками за голову и замерла, потрясенная. Как она потом говорила, она даже не смогла крикнуть, позвать кого-нибудь. Ей отказал голос. Зато уже через несколько часов училищные коридоры и многие кабинеты нельзя было узнать: в них на полу сушились книги. Были принесены мощные лампы, электрические отопители, калориферы — у кого что было дома. Книги гладили утюгами через марлю, каждую страничку. Посыпали солью, которая хорошо отбирает влагу. Ребята изготовили в слесарном цехе прессы, на которых уже сухие книги спрессовывали, чтобы они обрели форму.

Месяц и днем и ночью длилась битва за восстановление библиотеки. В битве особенно отличилась группа ЭЛ-16. И вновь почти все восемьдесят пять тысяч томов — на своих местах, только немного подкрашены: полиняли переплеты. Но жизнь книгам возвращена.

Когда на слова Вероники Грибановой «Виктор Данилович, не надо, чтобы опять неправду», Скудатин ответил: «Моя группа лучшая в училище», это была правда.

— Да, конечно, — согласилась Адонина. — У вас Тося Вандышев, Федя Балин, Ефимочкин.

— Виктор Данилович хороший производственник, — опять вмешалась Вероника. — Он хороший. Был… — Она смутилась: «был» или «есть», как теперь говорить?

— Появилась вот у него жена… — сказала бухгалтер Русанова.

— Не имеете права говорить о моей личной жизни! — побледнев, почти выкрикнул Скудатин. — Я протестую! Виноват я, а не моя жена.

— А вы знаете, сколько денег вам было выплачено за прошлый год? Помимо зарплаты? Ксения Борисовна, — обратилась Адонина к бухгалтеру. — Напомните.

— За прошлый год училище заработало на производстве двести тысяч рублей. Из них сорок пять процентов государству, двадцать два — на нужды училища и тридцать три — на вознаграждения мастерам и учащимся. Из этой суммы выплатили Виктору Даниловичу четыре раза по сто пятьдесят рублей вознаграждения.

— Слышите, Скудатин? Помимо зарплаты шестьсот рублей! — Это сказал директор.

Скудатин молчал. Невыносимо слышать, как Юрий Матвеевич называет его по фамилии — холодно, отчужденно.

— Это вам говорят, — не выдержал Флягин. — Мальчиком прикидываетесь, губы дуете. А вас теперь надо гнать в три шеи из вашей лучшей группы.

— Вы как-то уж слишком, — сказала Вероника механику и поправила очки на переносице. Очки были ей великоваты.

— В три шеи! — повторил механик.

— Флягин. — Клименко чуть осуждающе качнул головой.

— Ладно. Не обучен деликатности. Я вот еще что скажу — завел он себе жиличку, какая к хрену жена!

Скудатин с силой сдавил челюсти, на скулах вспухли желваки. И когда все уже решили, что он ничего не ответит на слова механика, он сказал глухим, прерывающимся голосом:

— Она мне жена. Все равно что жена. И нету другого подхода. Не будет! — Виктор дернул на себе ворот рубахи так, что тот громко треснул.

— Брось, — махнул рукой Флягин. — Отсюда все и пошло.

— Что все? — воскликнул Скудатин.

— Деньги из тебя тянет твоя жиличка. Выжимала — вот кто она.

Вероника сняла очки и протерла стекла с одной стороны и с другой, хотя очки были чистыми. Она по-прежнему испытывала неловкость от всего разговора, никак не могла убедить себя, что Виктор Данилович Скудатин совершил преступление, подлог.

— Товарищи! Товарищи! — Председатель месткома застучала по столу ладонью. — Должен быть порядок.

— Порядок должен быть, — кивнул Флягин и замолк. — А-а… — И он опять махнул рукой. — Был мастер, а превратился в шаромыгу, в штукаря.

Виктор смотрел куда-то в угол комнаты. Деньги ему нужны. Или он не столичный мужик и ничто в жизни не имеет приличной цены? Это слова Ирины. В них есть правда. Сколько ему теперь надо денег — его забота, его потребность. Осуждайте, но в душу не лезьте. Не имеете права. Каждый норовит отметину поставить. Упражняются. Ну, представил в Москабель справку, что работает в училище не мастером, а электриком, чтобы полностью получать вторую зарплату в Москабеле. Ну, хотел до лета подработать — и хватит. Была бы Ирина обеспечена. Жиличка! А в морду Флягин не хочет?

Слова попросил замполит.

— Стоишь, Виктор, о себе думаешь, обиженным себя считаешь, — сказал Леонид Павлович. — А о ребятах забыл? Как ты перед ними свою ложь оправдывать будешь? Ты совершил подлог! Печать, подписи. Только наше к тебе особое отношение, твои прежние заслуги перед училищем заставляют нас быть к тебе снисходительными. Только это! Жалеем мы тебя, понял? А ребят ты предал! Не знаем всех причин. Тебе виднее. Ты собственными руками вычеркнул себя!

Они все правы! Все! Виктору стало душно. Но он подумал об Ирине. Он принял ее условие и должен выполнить, потому что любит Ирину и не хочет ее потерять. Он не хотел уходить от ребят! Быть, к примеру, только машинистом. Хотя зарабатывал бы тогда больше, чем даже сейчас на двух работах. Да кто ему теперь поверит! Он, как мог, боролся с Ириной, отстаивал свое право быть с ребятами. Жиличка, хищница. Она женщина современной формации, ориентируется в жизни лучше Виктора. Он доверяет ей, а не себе. Ей, и никому другому. Неужели не понятно?

— Виктор, ты хотя бы повинись перед собой, перед нами, твоими товарищами. Повинись с открытым сердцем. Ты питомец училища. Мы сделали тебя мастером, машинистом, и никто из нас никогда не думал… Никогда не думал…

Леонид Павлович, кажется, не находил дальше подходящего слова. Как только что Вероника Грибанова.

Он прижимал к виску ладонь, хотел успокоить веко, которое у него болезненно дергалось, хотел успокоиться сам.

— Витя, что же ты натворил!

И слово «натворил» прозвучало так, будто замполит сказал его кому-нибудь из учеников, а не мастеру. Может быть, потому, что Виктор Данилович и был для него сейчас учеником, шестнадцатилетним Витей Скудатиным. Но все понимали: перед ними вполне зрелый человек и он обязан нести ответственность за все, что сделал.

— Леонид Павлович, — сказал директор, — Вити Скудатина больше нет.

Леонид Павлович ничего не сказал, и в комнате возникла тишина.

Приоткрылась дверь, и осторожно вошла Марина Осиповна. Села недалеко от входа. В руках Марины Осиповны — фотография Скудатина.

Все смотрели на Марину Осиповну и Скудатина. Фотографию завуч сняла с Доски почета. На ней Виктор был в солдатской гимнастерке, коротко стриженный. Только что вернулся из армии. «Баба я, вот и все… Баба!» — со злостью вдруг подумал он о себе. Права Ирина, когда говорит — нет в нем рациональных принципов, а много идеалистических посылок и комплексов.

• Предыдущая
• 15/46
• Следующая