Голос дороги - Крушина Светлана Викторовна - Страница 49

Однако постепенно отупение проходило, Грэм смог отвлечься от горьких мыслей о прошлом и задуматься о настоящем. Первым делом он осмотрел себя и увидел, что на руках и ногах надеты тяжеленные кандалы, скрепленные между собой толстой цепью. Грэм изучил их и понял, что освободиться, даже с его навыками, не получится: замка попросту не было, кандалы были намертво заклепаны (а он и не помнил, когда и кто его заковал). Он осторожно покрутил кистью, и обнаружил, что тесные браслеты кандалов успели натереть до крови саднящую кожу; каждое движение причиняло боль. Пошипев сквозь зубы и выругавшись шепотом, Грэм продолжил осмотр. Никакой специальной одежды преступникам не полагалось, и платье Грэма со дня ареста претерпело сильные изменения. Богатая рубашка из тонкого батиста, отделанная старинными кружевами, превратилась в грязные лохмотья. Хорошая куртка из замши с редким дорогим мехом исчезла, так же как перчатки и сапоги, вместо которых на ногах оказались старые полуразвалившиеся башмаки. Не было на пальцах дорогих перстней, пропали и массивные золотые серьги, под которые Грэм прокалывал уши пару месяцев назад. Обнаружив это, он не слишком огорчился, но тут же привычно схватился за ворот, вспомнив о дареном отцом перстне, который носил на цепочке. Ни перстня, ни цепочки тоже не было, и эта потеря резанула его по сердцу, он даже всхлипнул сквозь сжатые зубы.

Расцарапанные руки все еще были покрыты засохшей кровью, а на теле места живого не было. Кто и где его бил, Грэм не помнил. Он только смутно припоминал, что, когда колонну будущих каторжников перегоняли на корабль, охрана была вооружена кнутами. Их без колебаний пускали в ход, но ему ни разу не досталось. Бить его тогда было не за что. Он не буянил, не противоречил приказам, и вообще вел себя как кукла, послушная чужой воле. По дороге он едва ноги переставлял и постоянно спотыкался. Он упал бы, пожалуй, если бы старший из охранников, видя такое состояние мальчишки, самого младшего в группе каторжников, не приказал идущему рядом с ним человеку поддерживать его под руку. Но это Грэм помнил уже совсем как сквозь туман — жесткую, горячую руку, крепко ухватившую его за локоть.

Воспоминание о человеке, который помогал ему идти, направили размышления в несколько иное русло. Грэм отвлекся от мыслей о собственном неблагополучии и осмотрелся по сторонам. На корабле он был впервые, и первое впечатление оказалось гнетущим. Вместе с ним в трюме находились еще несколько десятков мужчин разных возрастов. Темное, влажное помещение было набито битком, и запах стоял ужасный: пахло кровью, потом, почему-то — протухшей рыбой и еще разнообразной гадостью. Было очень душно. Грэм, вдохнув поглубже, с трудом сдержал приступ рвоты и с ужасом подумал, что такую вонь придется терпеть весь долгий путь до Самистра.

Сам он сидел у стены, почти впритирку с ним сидели еще люди. Везде, куда ни кинь взгляд, можно было увидеть скорчившихся, полуголых, потных людей. Почти все молчали, слышался лишь звон цепей, надрывный кашель, да кто-то неразборчиво бубнил на неизвестном Грэму языке. У всех этих несчастных он увидел клейма, выжженные у кого на груди, как у него, у кого — между лопаток, а у кого и вовсе на лбу. Он вздрогнул, представив, как раскаленное железо прижимается к лицу… и до конца жизни, пусть ты сбежишь, — хотя, имея такую отметину, планировать побег — настоящее безумие! — пусть тебя освободят, что еще менее реально, это клеймо навсегда останется на лице, от него не избавиться…

— Эй, — вдруг тихо, но отчетливо сказал кто-то с ним рядом. — Эй, парень.

Грэм не знал, к нему обращаются или нет, но инстинктивно дернулся на голос, и на расстоянии вытянутой руки увидел парня лет тридцати, с горбатым носом и хмурым прищуром темных глаз. Длинные, почти полностью седые волосы спадали на широкие плечи, прикрытые изодранным в клочья тряпьем. На лбу, уродуя жесткое ястребиное лицо, красовалось клеймо. Сумрачный и темный взгляд молодого человека был устремлен прямо на Грэма.

— Ты… — хрипло выдавил тот и замолк. Голос его не слушался. Он сглотнул и начал снова, старательно выговаривая слова, словно ребенок, который только учится разговаривать. — Ты ко мне обращался?

— Ага, значит, я не ошибся, — сказал седой, внимательно его рассматривая. — А я-то уж думал, что показалось.

— Показалось?..

— Что ты вроде как соображать начал.

— А тебе-то что за дело? — ощетинился Грэм.

— Да никакого, — все так же спокойно сообщил седой. Теперь Грэм заметил в его речи незнакомый акцент. — Просто, не хотелось бы тащить тебя еще и с корабля. Ты, знаешь ли, не легонький.

— А… Так это был ты?.. Ну… спасибо.

— Всегда пожалуйста, — усмехнулся парень. — Только ты погоди благодарить. От смерти под кнутами охранников я тебя, может, и спас, но тебя ждет кое-что похуже. Еще успеешь вспомнить меня недобрым словом.

— Ты-то откуда знаешь?

— Я-то как раз знаю. А вот ты — еще нет. Первый раз идешь.

— Откуда ты знаешь? — тупо повторил Грэм.

— Вижу, — седой немного придвинулся, зазвенев цепями, протянул руку и коснулся пальцами незажившей еще раны на груди Грэма. Руки у парня были загрубевшие и почерневшие от грязи, с обломанными, а то и сорванными ногтями. — Клеймо совсем свежее. Ого! — сказал он, присмотревшись. — Убийство! Разбой! Из молодых, да ранний!

— Я никого не убивал, — хрипло сказал Грэм, впервые отрицая свою вину.

— Да, конечно. Все так говорят. Кого здесь ни спроси, никто ничего плохого не совершил, никто не виновен.

— Я никого не убивал! — повторил Грэм уже громче, поскольку до него, наконец, дошло, кого он, по мнению суда, убил, за кого его отправили на пожизненную каторгу. Кровь бросилась ему в лицо, и он даже не заметил, что на него начали оглядываться отнюдь не дружелюбно.

— Уймись, — сказал седой, ухватив его за плечо твердыми, словно железка, и очень горячими пальцами. Ему пришлось подвинуться почти вплотную, и теперь они с Грэмом оказались лицом к лицу. — Заткнись, идиот. Даже если это правда, какой толк теперь вопить об этом? Невиновность свою раньше надо было доказывать. Теперь приговор никто не отменит. Пойми это, мальчик, и смирись.

— Но я не убивал, — выговорил Грэм помертвевшими губами, едва слышно, и посмотрел в глаза седого безумным взглядом. — Нет. Они ошиблись… Я не мог этого сделать!

— Тихо, парень, — молодой человек сильно встряхнул его, внимательно посмотрел ему в лицо. — Тихо. Без истерик. Слышишь меня? — спросил он, продолжая равномерно встряхивать Грэма, поскольку глаза того оставались безумными, зрачки расширились во всю радужку, а губы побелели почти до синевы. — Да что с тобой?

Он наотмашь, без замаха, хлестнул Грэма ладонью по щеке, и взгляд его, наконец, прояснился. Юноша судорожно вздохнул.

— В чем дело? — спросил седой. — Ну же, парень! Запоздалое раскаяние?

— Нет, я… — Грэм не договорил и уронил голову на скрещенные руки. Шепотом сказал: — Оставь меня в покое.

— Очень ты мне нужен был, — фыркнул седой и замолк, отодвинулся.

Сколько времени Грэм просидел, не поднимая головы, он не знал. Его мысли снова сменили направление, плакать больше не хотелось; горе и отчаяние немного отступили, а их место заняла злость на бывших товарищей по банде и на законотворцев, что вынесли приговор, не потрудившись разобраться в деле. Сильнее всего его жгло то, что отмстить настоящим убийцам отца он не мог. Он не знал точно, что стало с подельниками, но был уверен, что их тоже арестовали, а значит, судьба их ждет такая же незавидная. Грэм встрепенулся было посмотреть, нет ли здесь, в трюме, кого-нибудь из бывших приятелей, но почти сразу сообразил, что в полумраке ничего не разглядит. Поднимая голову, он на мгновение встретился взглядом с седым парнем, который не отрываясь смотрел на него. Грэм ничего не сказал, только недовольно дернул плечом, сжал губы и опять опустил голову на руки.

Он принялся обдумывать, можно ли сбежать с корабля, но его отвлек поднявшийся шум. Грэм снова распрямился, с удивлением обнаружив, что ноги уже затекли, и увидел, что сидящие вокруг люди зашевелились, сползаясь к центру помещения. Там, где с потолка свисал тусклый, чадящий фонарь, был прорезан люк, и теперь в него опускалась огромная, по виду тяжелая, корзина. Грэм предположил, что в ней еда. Непохоже было, чтобы ее собирались делить по справедливости; уж наверное, кусок урвут самые сильные или же те, кто окажется ближе.