Портреты гомеопатических препаратов, ( часть 2) - Култер Кэтрин Р. - Страница 97

Она начинает своё признание с высокомерного заявления: «Мне не повезло быть дурочкой. С самого юного возраста я обнаружила, что обо мне думают окружающие и что они от меня скрывают. Если бы меня можно было обычно обманывать (а я вместо этого обычно видела истину), я, возможно, жила бы так же беззаботно, как это делает большинство дураков».

Далее она продолжает выказывать свою потребность чувствовать унижение: «Мне, должно быть, было около 12 лет, когда я начала видеть, как решительно те девчонки мне покровительствуют. Мне сказали, что я сирота. Среди нас больше не было сирот; я поняла (это было первое преимущество не быть дурочкой), что они примиряются со мной, исходя из оскорбительной жалости и из чувства превосходства. Я сделала это открытие не сразу. Я часто их испытывала. Я почти не могла их заставить со мной поссориться. Если же мне это удавалось с кем-нибудь из девочек, то она обязательно приходила после этого через час или два и начинала мириться. Я старалась снова и снова, и они никогда не медали, что я начну мириться. Они всегда мне прощали в своём тщеславии и снисходительности».

Такое отношение привело к искажению чувства гордости.

«Мать (девочки, которую она учила) была молодой и хорошенькой. Сначала она проявила большую деликатность в отношении меня. Я хранила свои обиды при себе, но прекрасно знала, что это был её способ поддержать о себе мнение, как о моей благодетельнице, и она могла бы вести себя иначе со своей служанкой, если бы это ей заблагорассудилось. Я не говорила, не возмущалась, нет, нет. Но я показала ей, что я не благодарю её, что я её понимаю. Когда она вынуждала выпить вина, я пила воду. Если на столе оказывалось что-нибудь вкусное, она всегда предлагала это мне, но я всегда отклоняла это и ела самые худшие блюда. Эти разочаровывающие жесты в отношении её покровительства были остроумным ответом ей, и я добилась того, что чувствовала себя независимой».

Всё это тянулось до того, что её глубокий невроз дошел до своей кульминации в виде извращённого и своенравного отказа честному человеку, которого она любила.

«Я его любила… Пока я сидела в его присутствии, вспоминая все мои пренебрежительные выходки и ошибки и размышляя, не стоит ли мне сбежать из дома и никогда больше не видеть его (что она вскоре и сделала), я его любила».

Хотя этот тип возник на почве Sepia-Natrum muriaticum, но надменное высокомерие мисс Уэйд в большей степени представляет собой психику Staphysagria. Она испытывает более острое чувство, что с ней неправильно обращаются и её унижают, чем просто всё отрицающее поведение Sepia («Я не очень хороший человек… Никто не может меня любить…» и т. д.), а Natrum muriaticum не может быть неблагородной и всегда откликается на доброту (возможно, сначала неохотно), несмотря на то, что считает, будто люди думают о ней дурно. Она также пытается избавиться от своего хронического возмущёния посредством хорошей работы, в то время как неумолимая Staphysagria, вероятнее всего, будет непродуктивно барахтаться в своём негодовании.

Искаженные эмоции и неукротимые мучения Staphysagria наводят на мысль о Lachesis, втором лекарстве в рубрике «негодование» в «Реперториуме» Кента.

Часто встречающиеся у обоих типов неистовые приступы негодования происходят на почве сексуальной униженности и раненой чести. Состояние, в котором находится Staphysagria в несчастливой любви, это не совсем та потеря личности, характерная для Ignatia («Меня нет без него!»), как блуждания Орфея по миру в поисках потерянной Эвридики, не зная, куда свернуть и как выжить без неё. Отличается Staphysagria и от Русалочки (Natrum muriaticum) из сказки Андерсена, которая с охотой идёт на то, чтобы ей вырезали язык (неумение Natrum muriaticum выразить любовь), и на острые, как от ударов ножом, боли при каждом шаге (неизменное умение этого типа подставить себя под удары) для того, чтобы стать человеком и таким образом приблизиться к тому (совершенно недостижимому) человеку, которого она любит. Отношение Staphysagria больше похоже на отношение человека, с которым неправильно обращаются и которого оскорбляют.

В самом аду не найдешь такой ярости, как у Lachesis и Staphisagria, если эту женщину унизить: обе проявляют «ревность» и «подозрительность» (Кент), хотя обе эти эмоции сильнее выражены у Lachesis. Приведём примеры из произведений уже цитировавшихся авторов: возмущённые «гордые женщины» в поздних произведениях Достоевского — Настасья Филипповна в «Идиоте», Елизавета Николаевна в «Бесах» и Катерина Ивановна в «Братьях Карамазовых» — мученицы, мечущиеся между крайностями нежности и мстительности, самоотречения и собственничества и которые, несмотря на свою «самую огромную ненависть, которая вспыхивает каждую минуту» («Бесы»), без колебаний пожертвуют собой для человека, которого они одновременно и любят; это и Роза Дартелл в «Дэвиде Копперфилде», чья унизительная зависимость и рабское положение в чужом доме (вынужденная подчиненность) и искаженная любовь к Стирфорсу приводит её к странной манерности (и мстительному поведению), — всё это типично для характеров Lachesis-Staphysagria.

В обеих формах романтического и другого вида негодования, оно может принять формы одержимости, проявляемой в виде словесного сладострастия. Не имея другого выхода или способа, кроме как «выговорить» свои обиды, они говорят со страстью и возбуждением, без конца возвращаясь к одному и тому же. Если они не способны сделать это при личной встрече, то просто прожигают телефонную трубку бесконечными длинными звонками бесчисленное количество раз, и с каждым разом их негодование нарастает.

Существует, однако, различие между этими двумя типами. В то время, как Lachesis может высказывать своё «негодование», он не оставляет при этом предмета обсуждения. Словесное выражение — это для него творческий процесс, а также и очистительный, и необязательно у него могут быть какие-то естественные границы. А Staphysagria, однако, не имеет такой эмоциональной энергии, и даже несмотря на то, что негодование сразу же ослабляет его боль, он в конце концов устает повторять одно и то же. Это становится тягостным, и он чувствует себя бременем для других (Lachesis не чувствует). По сути более угнетенная натура Staphysagria ищет другого способа освобождения; если бы было можно, то он нанял бы городского плакальщика, чтобы он оповестил весь город, и затем покончил бы с этим. Без сомнения, эти стремления Staphysagria стали толчком для создания многих трагических произведений романтической литературы.

Второй формой возмущёния, характерной для обоих типов (а также для Natrum muriaticum), является официальное возмущёние («возбуждается по поводу вещей, которые его не касаются», Ганеман). Но Lachesis больше возбуждается по поводу сексуальных нравов молодых, состояния вырождающегося мира и надвигающейся неизбежной катастрофы падения цивилизации, в то время как Staphysagria возмущается по поводу участи какого-нибудь друга, с которым плохо обошлись, по поводу коллеги или члена семьи, за которого (иногда заблуждаясь) он чувствует себя ответственным. Хотя, как Causticum или Nux vomica, он может быть полон сострадания к голодающим аборигенам в какой-нибудь стране Третьего Мира, он не начнет возмущаться их положением, как это может делать Lachesis или Natrum muriaticum.

Кроме того, Lachesis даже тогда, когда глубоко возмущён, часто кажется лично не задетым, как если бы он уже прошел определенный процесс очищения и поднял своё субъективное возмущёние в более чистые интеллектуальные, этические или нравственные сферы. Без сомнения, его негодование первоначально опиралось на какой-то личный опыт, но он отказывается «разряжаться» под воздействием своих эмоций и строит на их основе некую безличную структуру. В противоположность ему, возмущёние Staphysagria может тоже носить нравственный характер, но он не может возвысить его до таких уровней. Он иногда пытается так поступить, но, как уже говорилось, почти всегда остаётся на личностном, частном уровне.

Мы закончим эту главу рассказом о пациентке с преобладанием типа Lachesis, чья полная событий и возмущёния жизнь в течение нескольких лет потребовала лечения каждым из пяти перечисленных выше лекарств, кончая Staphysagria.