Сиротская доля - Лукашевич Клавдия Владимировна - Страница 5

• Предыдущая
• 5/20
• Следующая

— Не приходили… долго… Я все ждала… — только и вырвалось из настрадавшейся груди.

От волнения они не могли говорить и стояли обнявшись. Наташа плакала и по лицу монаха тоже текли слезы.

Все с удивлением смотрели на эту сцену. Девочки смеялись. Конечно, смешон был этот кривой, некрасивый монах, такой несчастный, растерянный, и малень кая стриженая девочка, плакавшая на его груди.

К ним подошла молодая учительница и сказала:

— Садитесь, пожалуйста… Вот здесь. Петрова, успокойся и перестань плакать.

— Успокойся, Наташечка! Не плачь, милая… Это от радости, барышня… Я ей довожусь дядей… Давно не виделись… Она очень обрадовалась, — униженно раскланиваясь перед учительницей, говорил монах.

— Садитесь, пожалуйста… Очень приятно познакомиться. Петрова, дай же стул твоему дяде и вытри слезы. Надо смеяться от радости, а не плакать, — говорила Зоя Петровна.

Они сели рядом. Наташа крепко держала дядю за руку.

— Наташечка, милая, как ты тут живешь?

Ласковый, родной голос заставил сладко забиться маленькое сердечко. Большие глаза с укором, но и с беспредельным счастьем взглянули на монаха.

— Я был долго болен, Наташечка… Да и написать не мог.

— Я ничего не знала…. Все думала о вас…

— Добренькая ты девочка… А тетя к тебе приходила?

— Нет.

— А дядя Петя?

— Никто не приходил…

— Вот какой Петенька, обещал…

— Наташечка, милая, ты очень скучала?

Девочка ничего не ответила, а только глубоко вздохнула.

— Кто старое помянет, тому глаз вон… Теперь я здоров и буду часто приходить к тебе.

Наташа ожила, улыбнулась, глаза ее блестели, как звезды. Щеки разгорелись.

— Где же вы были так долго, дядя Коля? — весело, прерывающимся голосом спросила она.

— Я лежал в больнице, Наташечка.

— А я-то все ждала, ждала… Где же вы теперь живете?

— Живу опять в монастыре и работаю.

— А вы не… не? — девочка смешалась и сконфузилась.

Сконфузился и монах и опустил голову.

— Я знаю, Наташечка, что ты хочешь спросить… Был грех один раз… Совестно… Больше пить не стану. Я очень по тебе тосковал. Придти было не в чем: пальто рваное и худое… Простудился, заболел… Думал, в вине забуду свое горе.

— Не пейте, дядя Коля, водку! Не пейте, миленький! Вы тогда нехороший… Уж я не знаю, как и просить вас! Это ничего, что у вас пальто рваное. Мне ничего не надо, только вы приходите. Мне здесь хорошо! Если вы не будете пить, я всегда буду веселая и буду всегда ждать воскресенья.

— Не буду, Наташечка, ведь я сам знаю, какая эта водка гадость. Пьяный и на человека-то не похож… Обещал тебе и не сдержал слова… Совестно!

— Как я рада, что вы пришли… Я очень скучала о вас, о дяде Пете, о тете Маше, о Липочке… Вы сходите к ним и скажите, чтобы они непременно пришли ко мне…. А то я все одна и одна…. У девочек всегда по воскресеньям родные бывают…

Не узнать было в этой веселой, разговорчивой девочке вечно скучающей, молчаливой Наташи Петровой.

Какое счастье, когда возможно высказать все, что думаешь, излить душу перед человеком, которого любишь, который внимательно, участливо слушает каждое слово, для которого интересна каждая мелочь вашей жизни, который рад всем сердцем помочь, утешить, защитить, и для которого, вы знаете, что милы и дороги.

Наташа торопилась все выспросить и все рассказать.

— Как живут дядя Петя, тетя Маша, Липочка?

— Не знаю, Наташечка. Я у них не был. Петенька два раза приходил ко мне в больницу. Обещал тебя навестить. Да, верно, нельзя…. У него, сама знаешь, много работы.

— Вы сходите к ним, дядя Коля. Скажите, что я о них скучаю. Пусть придут ко мне. Как вы думаете, тетя Маша не рассердится? Она ведь и меня и вас не любила… Говорила, что мы дармоеды, милые родственнички, сели на шею…

— Не стоит, Наташечка, про то вспоминать… Все-таки она нас с тобой держала и кормила… Я схожу к ним. Может и не рассердится.

— Дядя Коля, я всегда думала про вас и по ночам плакала… Тут раз во дворе флейта заиграла. Я как закричу, как брошусь к окну: думала, что это вы… И испугалась и обрадовалась. Играл какой-то мальчишка. Все девочки вскочили, закричали, столы попадали.

Девочка рассмеялась. Монах тоже засмеялся, глядя на нее.

— Уморительная ты, Наташечка!.. Зачем же я пойду играть по дворам. Ведь это нехорошо, совестно. Ведь, положим, мы нищие, но все-таки из хорошей семьи. А по дворам ходят, видишь ли, милая, положим, тоже хорошие люди, только которым совсем не стыдно… А мне было бы стыдно… Кажется, лучше бы умер с голоду, а не пошел бы играть по дворам.

Девочка серьезно кивнула головой.

— Да, дядя Коля… Я ведь это понимаю. Оттого я и не хотела сказать, что я подумала на вас. Мне тоже было совестно. Меня ведь наказали за то, что я не сказала, отчего я так закричала.

— Как же это, Наташечка, наказали? Уж лучше бы сказала все откровенно, — огорчился дядя.

— Нет, нет. Я ведь знаю. Все станут смеяться над вами.

— Пусть смеются, Наташечка, лишь бы тебя не наказывали.

— Я не хочу, чтобы над вами смеялись. Знаете, дядя Коля, когда над вами смеются, мне становится больно тут и тут.

Девочка указала на голову и на грудь.

— Добренькая ты моя! И чем только заслужил я любовь твою? Я — гадкий, слабый, несчастный старик… Прости меня, Наташечка, милая!

— Вы лучше всех людей не свете! Такого незлого, хорошего больше нет на свете, — шепотом проговорила Наташа, и погладила руку дяди. — Вы не знаете, дядя Коля, какие есть злые девочки. Вот у нас в приюте Соня Малкова всех обижает, над всеми смеется, хитрит, обманывает…

— Ты не дружись с такими, Наташечка, не бери с них примера. Будь со всеми добра и держи себя в сторонке.

— Я ни с кем не дружусь. Меня девочки не любят.

— Не любят? Быть не может! Это что же, Наташечка, милая?

— За то, что я скучная, за то, что я «Сыч» и «Незнайка», и за то, что у меня нет гостинцев.

— Что же это значит «Сыч» и «Незнайка?»

— У меня, дядя Коля, глаза такие, как у сыча. Все девочки это говорят.

— Какие пустяки! У тебя хорошие, умные глазки. А у сыча глаза круглые и глупые…

— А «Незнайка» я оттого, что всегда говорю «не знаю».

— Ты не говори так, Наташечка, тебя и не станут дразнить.

— Хорошо. Теперь я не буду говорить.

— Чего бы не сделала теперь счастливая маленькая девочка!

— Я буду часто приходить к тебе и буду приносить тебе гостинцев. Наверно, тогда тебя тоже будут любить?

— спросил монах, погладив по голове девочку.

— Да, конечно, дядя Коля! Лучше всего вы принесите халвы. У нас все девочки ужасно любят халву.

— Принесу, принесу непременно. Сегодня я тебе только булочку принес сладенькую. Мягкая, хорошая булочка.

— Знаете, дядя Коля, если вы в будущее воскресенье принесете мне халвы, то после приема я пойду в нашу спальню и, когда буду развертывать свой пакет, все девочки будут смотреть на меня, Дуня Григорьева будет целовать меня… я всем дам понемножку.

— Конечно, Наташечка, надо делиться, только ты и себе оставь.

— Оставлю, ведь я тоже очень люблю халву.

— Тебя тут, наверно, обижают, Наташечка?

— Нет. Тут хорошо. Девочки такие смешные. Одна девочка, Анюта Мухина, богатая-пребогатая… Она поступит к графине, когда кончит приют, а у графини все вещи золотые, серебряные и все комнаты шелковые…

— Пустяки, Наташечка, не может быть этого… Это все сказки…

— Правда, правда, дядя Коля… Анюта все это сама видела… Правда же!..

Наташа рассмеялась. Она могла теперь говорить без умолку, и даже трудно было ее остановить. То она гладила дядю по рукам, то обнимала за шею, то прижимала к его плечу голову.

В это время раздался звонок, который указывал, что время родным уходить.

— Ах, как скоро прошло время! Как скоро уже и звонят! — воскликнула огорченная Наташа. — Вы придете в будущее воскресенье, дядя Коля? Да, непременно? Пожалуйста! Я буду вас ждать всю неделю! — со слезами на глазах умоляла девочка.

• Предыдущая
• 5/20
• Следующая