Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 108
- Предыдущая
- 108/235
- Следующая
Он отдал приказание слугам на тот случай, если Цепион и его сестра придут справиться о здоровье Ливии Друзы, и урезал рацион Ливии до пресного хлеба и воды. Пять дней он ее не тревожил, затем велел привести к нему в кабинет.
Она вошла, щурясь от яркого света, ноги ее плохо держали, волосы были расчесаны кое-как. По ее глазам было видно, что она не спала, но брат не увидел ни следа слез. Руки ее дрожали, нижняя губа была искусана до крови.
— Садись! — резко бросил он.
Она села.
— Что ты теперь думаешь о свадьбе с Квинтом Сервилием?
Она задрожала всем телом; бледный румянец, еще сохранившийся на лице, теперь совсем исчез.
— Не хочу, — сказала она.
— Ливия Друза, я — глава семьи. Я властен над твоей жизнью. И — над твоей смертью. Я тебя очень люблю. Значит, мне будет неприятно доставлять тебе боль. Мне тяжко видеть, что ты страдаешь. А ты страдаешь. И мне больно. Но мы оба — римляне. Для меня это — все. Для меня это — важнее, чем любовь к сестре, чем все на свете! Мне очень жаль, что ты не можешь полюбить моего друга Квинта Сервилия. Тем не менее ты станешь его женой! Повиноваться мне — твоя обязанность как римлянки. Ты это знаешь. Квинт Сервилий — муж, которого наш отец выбрал для тебя. Так же как его отец хочет, чтобы Сервилия стала моей женой. Было время, когда я сам хотел выбрать себе жену, но события только доказали, что отец оказался мудрее меня. Кроме всего прочего, на нас падает тень позора нашей матери, которая оказалась недостойной звания римлянки. Из-за нее на тебе лежит еще большая ответственность. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь, судя по твоим словам и поступкам, мог заключить, что тебе передались ее пороки.
Ливия Друза глубоко вздохнула и повторила, но уже не так уверенно:
— Не хочу!
— «Хочу» здесь ни при чем, — сурово сказал Друз. — Кто ты такая, Ливия Друза, чтобы ставить свои желания выше чести семьи? Подумай над этим. Ты выйдешь замуж за Квинта Сервилия — и ни за кого другого. Если будешь продолжать упорствовать, вообще не выйдешь ни за кого и — никуда. До конца своей жизни не выйдешь из своей спальни. Там проведешь — одна, без развлечений — дни и ночи. Всю жизнь. — Он смотрел на нее глазами, холодными, как черные камни. — Я не шучу, сестра. Ни книг, ни табличек для письма. Никакой еды, кроме хлеба с водой. Ни ванны, ни зеркал, ни прислуги. Ни чистой одежды, ни свежего белья. Ни печки зимой, ни теплого одеяла, ни обуви. Ни ремней, ни поясов, ни лент — чтобы ты не могла повеситься. Ни ножниц, чтобы стричь ногти и волосы, ни ножей — не заколешься. А если попытаешься уморить себя голодом, я силой запихаю еду тебе в глотку.
Он щелкнул пальцами, и на этот негромкий звук управляющий появился так быстро, словно подслушивал под дверью.
— Отведи сестру в ее комнату. И приведи ее ко мне завтра на рассвете — перед тем, как в доме появятся гости.
Управляющему пришлось помочь ей подняться.
— Завтра я жду твоего ответа, — сказал Друз.
Пока управляющий вел ее через залу, он не проронил ни слова. Закрыл за ней дверь и запер на засов, который Друз велел навесить.
Смеркалось. Ливия Друза знала, что оставалось более двух часов до полной темноты, густого небытия, которое окружало ее всю долгую зимнюю ночь. До сих пор она не плакала. Гнев и уверенность в своей правоте поддерживали ее силы первые три дня и ночи. Позже она стала утешать себя тем, что в таком же положении побывали героини прочитанных ею книг. Самой первой в списке, конечно, стояла Пенелопа, которой пришлось ждать двадцать лет. Данаю запер в спальне отец. Тезей покинул Ариадну на морском побережье. Но все закончилось хорошо: Одиссей вернулся домой, у Данаи родился Персей, а Ариадну спас Дионис.
Но теперь она начала понимать разницу между высокой литературой и реальной жизнью. Литература никогда не стремилась отражать реальную жизнь. Ее целью как раз было на время оторваться от повседневности, освободить разум, уставший от мирских забот, чтобы тот мог насладиться величественным языком и яркими образами, вдохновляющими и заманчивыми идеями. Пенелопа хотя бы была свободна в своем дворце и могла общаться с сыном; на Данаю обрушился золотой дождь; Ариадна, брошенная Тезеем, настрадалась бы еще больше, если б вышла за Тезея замуж. В реальной же жизни Пенелопу изнасиловали бы или насильно выдали замуж, ее сына убили бы, а Одиссей никогда не вернулся бы домой. Даная и ее младенец плавали бы в сундуке, пока море не поглотило бы их. А несчастная Ариадна забеременела бы от Тезея и, одинокая, умерла во время родов на пустынном берегу.
Разве Зевс снизойдет в образе золотого дождя, чтобы скрасить долгое заточение Ливии Друзы в Риме сегодняшнем? Разве явится к ней, в эту маленькую темную комнатку, Дионис — на колеснице, запряженной леопардами? Разве натянет Одиссей тетиву своего огромного лука и сразит одной стрелой и ее брата, и Цепиона Младшего? Нет! Конечно, нет! Все они жили больше тысячи лет назад — если вообще существовали где-либо, кроме как в нетленных стихах поэта.
Каким-то образом она внушила себе мысль, что рыжеволосый герой с балкона дома Агенобарбов узнает о ее заточении, выломает решетку в стене, ворвется в дом и унесет, чтобы жить с нею на каком-нибудь заколдованном острове посреди моря. Герой виделся ей высоким, похожим на Одиссея, хитроумным и смелым. Что ему крепкие стены дома Друзов, узнай он, что там держат в плену красавицу!
Но этой ночью все было не так. С сегодняшнего вечера началось настоящее тюремное заключение, которому не предвидится счастливого конца, волшебного освобождения. Кто знал о ее заточении, кроме брата и слуг? А кто из слуг из жалости к ней пересилит страх перед Друзом и ослушается его? Он не был жестоким, это она хорошо понимала. Но он привык, что ему подчиняются. Младшая сестра была для него таким же подвластным существом, как его рабы или собаки, которых он держал в охотничьем домике в Умбрии. Его слово должно было быть законом. Его желания — приказом. Желания какой-то там младшей сестры не принимались в расчет и потому существовали только в ее мечтах.
Ливия почувствовала, как у нее защекотало в глазах, как горячий, щекочущий след протянулся по щеке. Что-то капнуло ей на ладонь. Капли зачастили, словно короткий летний дождик, все быстрее и быстрее. Ливия Друза рыдала. Сердце ее было разбито. Она раскачивалась взад-вперед, вытирала лицо и снова заливала его слезами. Она плакала долго — одна в океане уныния, узница прихотей брата и своего нежелания выполнять его волю.
Но когда управляющий пришел отпереть ее дверь и осветил зловонную темноту ее спальни слепящим светом своей лампы, она сидела на краю кровати, тихая, с сухими глазами. Она поднялась и первой вышла из комнаты. Она шла впереди управляющего через огромную залу в кабинет брата.
— Ну? — спросил Друз.
— Я выйду замуж за Квинта Сервилия.
— Хорошо. Но я требую от тебя еще одного, Ливия Друза.
— Попытаюсь во всем угодить тебе, Марк Ливий, — сказала она спокойно.
— Хорошо. — Он щелкнул пальцами, тут же появился управляющий. — Принеси в гостиную госпожи Ливии Друзы горячего медового вина и медовых лепешек. И пусть служанка приготовит ванну.
— Спасибо, — равнодушно сказала она.
— Мне доставляет истинное удовольствие приносить тебе радость, Ливия Друза, когда ты ведешь себя, как подобает достойной римлянке, и делаешь то, чего от тебя хотят. Я надеюсь, что ты будешь вести себя с Квинтом Сервилием как молодая женщина, которая рада замужеству. Ты покажешь ему, что ты довольна, и будешь оказывать ему уважение, почтение, интерес и участие. Никогда — даже наедине в спальне, когда вы поженитесь, — ты не намекнешь ему, что он не такой муж, какого ты выбрала бы сама. Ты поняла? — сурово спросил он.
— Поняла, Марк Ливий.
— Иди за мной.
Он привел ее в залу, где огромный прямоугольник в крыше начал бледнеть, сменяясь жемчужным светом — призрачнее света ламп, но все красивей. В стене было место для поклонения богам-хранителям домашнего очага — ларам и пенатам, по обеим сторонам которого художник искусно изобразил миниатюрные храмы, где обитали духи знаменитых мужей семьи Ливиев Друзов, начиная с умершего отца-цензора и далее, в глубь веков, к самым истокам рода. Здесь Марк Ливий Друз заставил сестру дать ужасную клятву римским богам, не имевшим ни статуй, ни мифов, ни обличья, — богам, которые были олицетворением внутренних качеств человека, а не божественными мужчинами и женщинами. Под страхом их гнева она поклялась быть нежной и любящей женой Квинту Сервилию Цепиону Младшему.
- Предыдущая
- 108/235
- Следующая
