Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 159

• Предыдущая
• 159/235
• Следующая

Конечно, он сразу нашел ответ. Юлилла дала ему его мечту. Юлилла дала ему удачу. И еще — она была римской патрицианкой, одной с ним крови. Скорее он убьет Герману.

Ну что ж, словами ее не убьешь, эту жилистую римскую матрону, поэтому говорить-то он мог:

— Ты действительно пренебрегаешь детьми. Поэтому я пригласил твою мать пожить здесь.

Она театрально ахнула, поперхнулась, схватилась руками за горло:

— О-о-о! Как ты смеешь? Я никогда не пренебрегала детьми, никогда!

— Чушь. Ты нисколько не заботилась о них, — повторил он так же устало, терпеливо. Казалось, едва лишь перешагнув порог дома, он тотчас взял за правило говорить с ней таким тоном. — Единственное, что тебя заботит, — это кувшин с вином.

— Кто может меня упрекнуть? — спросила она, опустив руки. — Кто может с чистой совестью упрекнуть меня? Я вышла замуж за человека, который меня не хочет, который не может даже возбудиться в одной постели со мной, хотя я стараюсь до ломоты в челюстях!

— Если мы собираемся вдаваться в подробности, тогда закрой дверь, пожалуйста.

— Зачем? Чтобы наши драгоценные слуги не услышали? Какой же ты грязный лицемер, Сулла! И кому надо стыдиться, тебе или мне? Почему тебе — никогда? Твоя репутация любовника широко известна в этом городе, поэтому я не могу назвать тебя импотентом. К несчастью! Это только меня ты не хочешь! Меня! Твою собственную жену! А я даже никогда не взглянула на другого мужчину — и какая же благодарность мне за это? Тебя не было два года! Ты холоден, как лед, когда я готова взорваться! — Из огромных впалых желтых глаз хлынули слезы. — Что я такого сделала? Почему ты даже не хочешь меня? О Сулла, посмотри на меня с любовью, дотронься до меня любящими руками, и до конца моей жизни я больше не возьму в рот ни капли вина! Неужто можно любить так, как люблю я, и в ответ не получить даже искорки чувства?

— Возможно, в этом-то и заключается проблема, — сказал он отвлеченно. — Мне не нравится, когда меня любят слишком сильно. Это неправильно. В принципе, это даже вредно для здоровья.

— Тогда скажи, как мне перестать любить тебя! — воскликнула Юлилла сквозь слезы. — Потому что я этого не знаю! Неужели ты думаешь, что я не старалась разлюбить тебя? Если бы только я смогла!.. Я молюсь, чтобы разлюбить тебя! Я жажду разлюбить! Но не могу. Я люблю тебя больше жизни!

Сулла вздохнул:

— Может быть, пора наконец повзрослеть. Ты до сих пор выглядишь и поступаешь, как подросток. И умом, и телом ты еще шестнадцатилетняя. Но ведь это не так, Юлилла. Тебе уже двадцать четыре. У тебя двое детей.

— Может быть, в шестнадцать лет я последний раз была счастлива, — сказала она, ладонями размазывая слезы.

— Если ты не была счастлива с шестнадцати лет, вряд ли в этом надо винить меня, — заметил Сулла.

— Ты ведь никогда ни в чем не виноват, да?

— Истинная правда, — ответил он высокомерно.

— А как же другие женщины?

— А что они?

— Ты оставил женщину в Галлии? В этом причина?

— Не женщину, — мягко поправил он. — Жену. И не в Галлии, а в Германии.

От изумления она так и разинула рот:

— Жену?

— Во всяком случае, согласно германским обычаям. И еще двух мальчиков-близнецов четырех месяцев от роду. — Он опустил веки, боль была слишком личная, чтобы позволить Юлилле увидеть ее. — Я очень по ней скучаю. Странно, да?

Юлилла закрыла рот, сглотнула.

— Та женщина… она так красива? — прошептала она. Его светлые глаза открылись. В них стояло удивление.

— Красивая? Германа? Нет, совсем нет. Она коренастая. Ей за тридцать. Даже и сотой доли твоей красоты в ней нет. Не белокурая — серая. И даже не дочь вождя. Просто варварка.

— Тогда почему?

Сулла покачал головой:

— Не знаю. Знаю только, что она мне очень нравилась.

— Что же есть в ней такого, чего нет у меня?

— У нее великолепная грудь, — пожав плечами, сказал Сулла. — Хотя я равнодушен к женской груди… Она много работала. Никогда не жаловалась. Никогда ничего от меня не ждала. Нет, не то. Лучше сказать, что она никогда не требовала от меня того, чего я не могу дать. — Он кивнул, улыбнулся с нескрываемой нежностью. — Да, думаю, это именно то. Она была самостоятельной и поэтому не навязывалась мне. Ты — словно камень у меня на шее. А Германа — это крылья на моих сандалиях.

Не сказав ни слова, Юлилла повернулась и вышла из таблиния. Сулла поднялся, подошел к двери и закрыл ее.

Но не успел Сулла достаточно успокоиться и привести в порядок свои мысли — ибо в это утро он уже вряд ли был в состоянии написать что-либо разумное, — как дверь опять отворилась.

На пороге появился управляющий — великолепная имитация неодушевленного бревна.

— К тебе посетитель, Луций Корнелий. Ты дома?

— Кто это?

— Я бы назвал тебе его имя, господин, если бы знал его, — ответил управляющий деревянным голосом. — Посетитель предпочел передать через меня послание: «От Скилакса Сулле — привет».

Лицо Суллы прояснилось, словно с зеркала сошли следы дыхания. Медленно стала проявляться улыбка. Один из старых друзей! Мим, комедиант, актер — из когорты его давних знакомых. Этот простофиля управляющий, которого купила Юлилла, конечно же не знает, кто это. Рабы Клитумны недостаточно хороши для Юлиллы.

— Пригласи же его!

Он узнал бы его всюду, в любое время. И все же как он изменился! Был мальчик — стал мужчина.

— Метробий! — воскликнул Сулла, поднимаясь. Бросил быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться, что она закрыта. Окна нараспашку, но это не имело значения — в доме Суллы установлено железное правило: никто не смеет стоять в колоннаде так, чтобы видеть в окно, что делается в кабинете Суллы.

«Ему, должно быть, уже двадцать два», — подумал Сулла. Высокий для грека. Длинная грива черных кудрей изящно уложена, как подобает мужчине. Там, где кожа на щеках и подбородке раньше была молочно-белой, появилась синева тщательно выбритой густой бороды. У него по-прежнему профиль Аполлона работы Праксителя. И та же двуполая гармония — мраморная раскрашенная статуя Никия, как живая, словно вот-вот шагнет с постамента… но остается на месте, храня тайны своего ремесла.

И вот тщательно охраняемая мраморная неподвижность раскололась. Метробий с любовью посмотрел на Суллу и протянул к нему руки.

Слезы выступили на глазах Суллы, губы задрожали. Когда Сулла огибал стол, то сильно ударился об угол, но даже не почувствовал боли. Он заключил Метробия в объятия, положил подбородок ему на плечо, обхватил руками его спину. И ощутил наконец-то, что вернулся из странствий домой. Поцелуй был бесподобен. Все понимающее сердце зашлось от счастья, искренность желания не вызывала сомнения. Все произошло само собой.

— Мой мальчик, мой красивый мальчик! — прошептал Сулла и заплакал от благодарности, что хоть что-то в его жизни не изменилось.

Стоя у открытого окна таблиния, Юлилла наблюдала, как ее муж упал в объятия красивого молодого человека, видела, как они поцеловались, услышала слова любви. Затем они направились вместе к кушетке и опустились на ложе. Из увиденного она заключила, что их отношения начались много лет назад, что они доставляли обоим наслаждение. Именно в этом крылась истинная причина холодности к ней мужа, источник ее пристрастия к вину и пренебрежения детьми. Его детьми.

Не дожидаясь, пока они начнут снимать с себя одежды, Юлилла отвернулась и пошла — с высоко поднятой головой и сухими глазами — в их общую с Суллой спальню. К спальне примыкала небольшая комнатка, которой пользовались как кладовой. Сейчас она была битком набита. Парадная одежда и снаряжение Суллы висели на вешалке, шлем — на специальной подставке, меч с рукоятью из слоновой кости в виде головы орла — в ножнах на стене.

Снять со стены меч оказалось нетрудно. Труднее вынуть его из ножен и освободить от ремня. Наконец ей это удалось. При этом Юлилла до кости порезала руку, настолько острым оказалось лезвие. Она немного удивилась тому, что еще способна ощущать боль, а потом выкинула эту мысль из головы. Не колеблясь, Юлилла взяла меч за рукоять, направила острие в грудь и бросилась на стену.

• Предыдущая
• 159/235
• Следующая