Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 194

• Предыдущая
• 194/235
• Следующая

— И что же будет, если приз окажется не стоящим скачек? Он широко открыл глаза, удивленный ее глупым вопросом:

— А он никогда и не стоит затраченных усилий! Никогда! И не поэтому мы принимаем участие в гонках. Когда нас запрягают, чтобы сделать семь кругов, мы состязаемся сами с собой. Что еще может двигать Гаем Марием? Он — лучший конь на поле боя. И он обгоняет самого себя. И я — тоже. Я могу это сделать. И я сделаю это! Но это имеет значение лишь для меня.

Она покраснела:

— Ну конечно! — Поднявшись, она протянула руку. — Пойдем, Луций Корнелий! Сегодня хороший день, несмотря на жару. Субура совершенно опустела. Все, кто может позволить себе покинуть Рим на лето, уехали. Остались только бедные и сумасшедшие. И я. Давай прогуляемся, а когда вернемся, то поужинаем. Я послала за дядей Публием, чтобы он присоединился к нам. Я думаю, что он еще в городе. — Аврелия состроила гримасу. — Мне следует быть осторожной. Мой муж доверяет мне, потому что любит меня, что немало. Но ему не понравится, если обо мне пойдут разговоры. Вот я и стараюсь быть старомодной женой. Он, конечно, придет в ужас, если я не приглашу тебя поужинать со мной. И все же будет лучше, если поприсутствует также дядя Публий. Гай Юлий похвалит меня за это.

Сулла посмотрел на нее с симпатией:

— Как плохо мужчины знают своих жен! Ты даже отдаленно не похожа на существо, о котором Гай Юлий грезит над солдатским обедом в лагере.

— Я знаю. Но он же этого не знает!

Жара на улице Патрициев обрушилась на них, как удушливое одеяло. Аврелия ахнула и нырнула обратно в дом.

— Ну вот, значит, будем сидеть дома! Не думала, что так жарко! Евтих может сбегать за дядей Публием, пусть поупражняется! А мы посидим в саду. — Она шла впереди, не умолкая. — Не унывай, Луций Корнелий! Все в конце концов наладится, я уверена. Возвращайся в Цирцеи, к своей добротной, скучной жене. Уверена, со временем она будет нравиться тебе больше. И для тебя лучше не видеться с Далматикой. Совсем. Сколько тебе лет?

Настроение Суллы начало улучшаться. Лицо прояснилось, улыбка стала более натуральной.

— В этом году — веха, Аврелия. В первый день нового года стукнуло сорок.

— Еще не старик!

— В некоторых отношениях уже старик. Я еще не был претором, а уже год прошел, как мог им стать.

— Ну-ну, опять погрустнел, и совершенно напрасно. Посмотри на нашего старого боевого коня Гая Мария! Первый раз стал консулом в пятьдесят лет. Через восемь лет после крайнего срока. А сейчас? Если бы ты увидел его на скачках в честь бога Марса, ты назвал бы его лучшим скакуном? Был бы ты готов поспорить, что он выиграет? А ведь все свои величайшие подвиги он совершил после пятидесяти.

— Да, это так, — согласился Сулла, и на душе у него, помимо воли, полегчало. — Какой благосклонный бог направил меня к тебе сегодня? Ты хороший друг, Аврелия. Ты — помощь.

— Ну что же, может быть, когда-нибудь я обращусь за помощью к тебе.

— Тебе стоит только попросить. — Он вскинул голову, увидел балконы на верхних этажах без экранов. — А ты смелая! Нет экранов? И они хорошо себя ведут?

— Всегда!

Он засмеялся гортанным смехом искреннего веселья.

— Я уверен, что ты крепко держишь в своей маленькой ручке всех шалопаев Субуры!

Кивая, она тихо покачивалась в садовом кресле.

— Мне нравится так жить, Луций Корнелий. Честно говоря, меня не волнует, удастся ли Гаю Юлию скопить достаточно денег, чтобы купить тот дом на Палатине. Здесь, в Субуре, я занята, делаю полезные дела, окружена интересными людьми. Видишь ли, у меня свои скачки.

— У тебя пока что только один мальчик. Перед тобой длинная дорога.

— Перед тобой тоже, — сказала Аврелия.

Юлия знала, конечно, что Марий ни за что не проведет все лето в Кумах, хотя и говорил, что до сентября в Рим не вернется. Как только его состояние улучшится, он захочет вернуться в драку. Поэтому каждый день она возносила благодарственные молитвы богам. Как хорошо, что Марий, едва попав в сельскую местность, скинул и окаймленную пурпуром тогу политика, и кирасу воина и — пусть ненадолго — сделался землевладельцем средней руки, как все его предки. Они купались в море, отдыхали на пляже рядом с их великолепной виллой и объедались устрицами, крабами, креветками, тунцом. Гуляли по малонаселенным холмам среди зарослей роз, наполнявших воздух благоуханием. Они мало принимали гостей и в гости предпочитали не ходить. Гай Марий построил что-то вроде лодки для Мария Младшего. Она была похожа на донную рыбу и вызывала у отца и сына одинаковое восхищение. Никогда Юлия не была так счастлива, как в то безмятежное лето в Кумах.

Но Марий не вернулся в Рим. Без боли, исподтишка, в ночь на первое августа с ним случился удар. Проснувшись, Марий лишь заметил, что подушка мокрая, и подумал, что во сне пустил слюни. Когда он вышел к завтраку, Юлия на террасе любовалась морем. Затем она посмотрела на него — на ее лице появилось странное выражение. Никогда прежде Юлия так на него не смотрела.

— В чем дело? — пробормотал Марий, чувствуя, что язык повинуется плохо. Странное ощущение.

— Твое лицо, — вымолвила она, вся побелев.

Он потрогал щеку. Пальцы левой руки тоже почти не слушались.

— Что это? — спросил он.

— Твое лицо… Левая сторона вся отвисла… — Дыхание у нее перехватило, когда она поняла, что случилось. — О Гай Марий! У тебя был удар!

Он не чувствовал никакой боли, не ощущал никаких изменений — он отказывался верить ей, пока она не принесла большое полированное серебряное зеркало и он сам смог увидеть себя. Правая сторона лица оставалась нормальной. Как обычно. Не очень, конечно, строго очерченная, как и следует в его возрасте. Зато левая выглядела расплавленной восковой маской.

— Но я не чувствую никакой разницы! — потрясенный, воскликнул он. — Голова совершено ясная, ничего не болит. Язык не очень ворочается, но ты ведь понимаешь, что я говорю, и я понимаю, что ты говоришь! Левая рука неловкая, но я могу ею двигать. Нигде не болит!

Когда он, трясясь от гнева, запретил звать доктора, Юлия согласилась только из страха, что, если она ослушается, его состояние ухудшится. Весь день она наблюдала за ним. Когда ей вскоре после полуночи удалось уговорить его лечь спать, она уже могла сообщить ему, что паралич не прогрессирует. Изменений в состоянии мужа она не заметила.

— Уверена, это хороший знак, — сказала Юлия. — Со временем тебе станет лучше. Тебе просто надо отдохнуть. Побудем здесь подольше.

— Я не могу! Они подумают, что у меня не хватает мужества встретиться с ними лицом к лицу!

— Если они захотят навестить тебя, — а я уверена, что они приедут, — они сами убедятся, в чем дело. Нравится тебе это или нет, ты останешься здесь, пока тебе не станет лучше, — сказала Юлия властно. Прежде это было совершенно ей не свойственно. — Нет, и не спорь со мной! Я права. Ты знаешь, что я права! Чего ты сможешь добиться, если вернешься в Рим в таком состоянии? Разве что еще одного удара!

— Ничего, — пробормотал он и в отчаянии бросился на кровать. — Юлия, Юлия! Я чувствую себя уродливым — но вовсе не больным! Я должен поправиться!

— Им не одолеть тебя, Гай Марий, — уверенно произнесла она. — Единственное, что способно победить тебя, — это смерть. А ты ведь не собираешься умирать от этого маленького удара. Паралич пройдет. И если ты отдохнешь, будешь заниматься гимнастикой, умеренно питаться, перестанешь пить вино и прекратишь беспокоиться о том, что творится в Риме, — это произойдет значительно быстрее.

Весенних дождей не было ни на Сицилии, ни на Сардинии. И в Африке их было мало. А потом, когда пшеница стала колоситься, с неба полило. Наводнения и насекомые-паразиты совершенно погубили посевы. Небольшой урожай из Африки достался Путеолам и Остии. Это означало, что в Риме четвертый год подряд будут высокие цены на зерно, недостаток в его количестве и, как следствие, голод.

• Предыдущая
• 194/235
• Следующая