Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 200

• Предыдущая
• 200/235
• Следующая

— Так о чем твое известие? — напомнил Марий, отпивая воду маленькими глотками.

— Она передает слова своего друга Луция Декумия, странного маленького человечка, смотрителя общины перекрестка. Слова примерно следующие: «Если вы думаете, что на Форуме были толпы народа, то еще ничего не видели. В день выборов в трибуны море лиц станет океаном».

Луций Декумий оказался прав. С восходом солнца Гай Марий и Луций Корнелий Сулла поднялись на вершину Капитолия и остановились там, облокотившись о низкий парапет, ограждающий вершину утеса. Они смотрели на раскинувшийся внизу Форум. Перед ними был настоящий океан людей, разлившийся от Капитолийского холма до высоты Велия. Люди держались спокойно, но были мрачны, хотя никому не угрожали. Зрелище поистине захватывающее.

— Почему? — спросил Марий.

— Если верить Луцию Декумию, они пришли, чтобы мы почувствовали их присутствие. В комиции будут проходить выборы новых народных трибунов, а они слышали, что Сатурнин выставил свою кандидатуру, и думают, что в нем — их надежда. Голод только начался, Гай Марий. А они не хотят голода, — объяснил Сулла ровным голосом.

— Но они могут повлиять на результаты выборов в трибах не больше, чем на выборы в центуриях. Почти все они принадлежат к четырем трибам города.

— Правильно. И будет немного выборщиков от тридцати одной сельской трибы помимо тех, кто живет в Риме. Сегодня нет праздника, который мог бы привлечь сельских выборщиков. Поэтому голосовать будет лишь та горстка внизу. Они это знают. Они здесь не для того, чтобы голосовать. Они здесь для того, чтобы мы знали: они — здесь.

— Идея Сатурнина? — спросил Марий.

— Нет. Его толпа — та, которую ты видел первого декабря и потом ежедневно. Я называю их засранцами. Они — просто сброд. Обитатели общин перекрестков, бывшие гладиаторы, воры, недовольные, легковерные владельцы лавочек, которым грозит разорение, вольноотпущенники, которым надоело пресмыкаться перед бывшими хозяевами. Многие думают, что им перепадет пара денариев, если Луций Апулей опять станет народным трибуном.

— Нет, они гораздо серьезнее, — возразил Марий. — Они будут верны первому, кто встанет на ростру и начнет относиться к ним серьезно. — Он переступил на левую ногу. — Но эти люди там, внизу, — они не принадлежат Луцию Апулею Сатурнину. Они никому не принадлежат. О боги! На поле боя под Верцеллами я не видел столько кимбров, сколько вижу здесь римлян! А у меня нет армии. Все, что я имею, — это тога с пурпуром. Вот что по-настоящему отрезвляет!

— Действительно, — согласился Сулла.

— Хотя… Может быть, моя тога с пурпуром — это и есть та армия, которая мне нужна. Я вдруг стал видеть Рим в ином свете. Сегодня эти люди пришли сюда, чтобы показать нам себя. В обычные дни этот людской океан растворен в Риме. Каждый занимается своим делом. И вот, оказывается, в течение какого-то часа они могут собраться здесь, чтобы мы их опять увидели. А мы еще считаем, будто бы управляем ими!

— Именно, Гай Марий. Они не могут управлять собой. Они отдают себя в наши руки. Но Гай Гракх дал им хлеб, а эдилы дали им замечательные игры, которые они могут наблюдать. А теперь приходит Сатурнин и обещает им в разгар голода дешевое зерно. Они начинают подозревать, что он не сможет выполнить свое обещание. Вот поэтому-то они и пришли показаться ему в день выборов, — сказал Сулла.

Марий нашел удачное сравнение:

— Они как гигантский, но добродушный бык. Когда он подходит к тебе, увидев в твоей руке ведро, его интересует только еда, которая должна находиться в этом ведре. Но стоит ему обнаружить, что ведро пусто, как он впадает в ярость. Не потому, что ни с того ни с сего хочет забодать тебя. Он орудует рогами потому, что считает: ты спрятал его еду где-то на себе. Он топчет тебя до смерти в поисках этой еды, даже не замечая, что под его копытами уже не человек, а кровавое месиво.

— А Сатурнин несет пустое ведро, — сказал Сулла.

— Вот именно. — Марий отвернулся от ограды. — Пойдем, Луций Корнелий, возьмем быка за рога.

— И будем надеяться, что на его рогах не окажется сена! — усмехнулся Сулла.

Никто в этой гигантской толпе не препятствовал сенаторам и гражданам, интересующимся политикой, проходить для голосования. Пока Марий поднимался на ростру, Сулла остановился на ступенях вместе с другими сенаторами-патрициями. Выборщики Народного собрания в тот день оказались островом в океане молчаливых зрителей — и к тому же затопленным островом; а ростра была как скала, возвышающаяся над колодцем комиций и поверхностью океана. Конечно, ожидали появления тысячного сброда Сатурнина. Поэтому у многих сенаторов и рядовых выборщиков были спрятаны под тогами ножи и дубинки, особенно у маленькой группы консервативных молодых «добрячков» Цепиона. Но сатурниновского сброда здесь не было. Здесь протестовали все низшие слои Рима. Ошибкой было брать с собой ножи и дубинки.

Один за другим двадцать кандидатов в народные трибуны восходили на ростру и представлялись выборщикам. Марий стоял в стороне и держался настороже.

Сначала должен был представиться главный трибун, Луций Апулей Сатурнин. И вся толпа бурно приветствовала его. Это его очень удивило, как заметил Марий, — он нарочно встал так, чтобы видеть лицо Сатурнина.

Сатурнин явно думал: так много поклонников для одного человека! Чего же он не сможет достичь, имея за спиной триста тысяч римлян-бедняков? Кто посмеет помешать ему, Сатурнину, стать народным трибуном еще раз, раз это многоголовое чудовище так приветствует его?

А те, кто представлялся после Сатурнина, были встречены безразличным молчанием. Публий Фурий, Квинт Помпей из пиценских Помпеев, Секст Тиций из самнитов и рыжеволосый, сероглазый, очень аристократичный Порций Катон Салониан, внук крестьянина из Тускула Катона Цензора и правнук кельтского раба.

Последним появился не кто иной, как Луций Эквиций, незаконный сын Тиберия Гракха, которого Метелл Нумидийский, будучи цензором, пытался исключить из сословия всадников. Толпа снова ожила — зашумела, приветствуя его. Вот он, потомок их обожаемого Тиберия Гракха. И Марий понял, насколько точным было сравнение с большим добрым быком. Толпа стала приближаться к Луцию Эквицию. Тот стоял на возвышении и совершенно не сознавал ее мощи. Ее неумолимая приливная волна все теснее сдавливала находившихся в комиции. Среди выборщиков началась легкая паника. Они почувствовали беспомощный ужас — как все, кто оказываются в эпицентре неумолимой силы.

Пока все стояли, словно парализованные, действительно парализованный Гай Марий быстро вышел вперед и поднял руки ладонями к толпе, — жест, означающий: «Стой, стой, стой!»

Толпа немедленно остановилась. Давление понемногу улеглось, и теперь приветственные возгласы раздавались уже в адрес Гая Мария, Первого Человека в Риме, Третьего Основателя, Победителя германцев.

— Быстрее, дурак! — рявкнул он Сатурнину, который стоял, явно восхищенный ревом, исходящим из тысяч орущих глоток. — Скажи им, что ты слышал гром! Скажи что угодно, чтобы распустить собрание! Если нам не удастся вызволить выборщиков из комиции, толпа затопчет их!

Затем он приказал трубить в трубы и в наступившей тишине снова поднял руки.

— Гром! — закричал он. — Голосование будет завтра! Иди домой, народ Рима! Идите все по домам, расходитесь!

И толпа стала расходиться.

К счастью, большинство сенаторов укрылось внутри курии, куда последовал и Марий, как только смог пробраться. Он заметил, что Сатурнин спустился с ростры и бесстрашно направился в гущу народа, улыбаясь, протягивая руки, словно один из тех странных мистиков, которые верили в наложение рук. А что же Главция, претор по делам граждан? Он поднялся на ростру и стоял, наблюдая за Сатурнином в толпе. На его лице сияла широкая улыбка.

Лица, обращенные к вошедшему в курию Марию, были белые, вытянутые.

— Здесь, как в кадушке с соленьями! — сказал Скавр, как всегда несгибаемый, но определенно немного напуганный.

• Предыдущая
• 200/235
• Следующая