Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 97

• Предыдущая
• 97/235
• Следующая

— Восхитительна! — так выразил свои впечатления Квинт Муций Сцевола — лучший друг и родич Красса Оратора, тоже пополнивший собою список соискателей.

— Вдохновляюща! — признал Марк Ливий Друз.

— Елена Троянская! — описывал ее Гней Домиций Агенобарб Младший, добивавшийся ее руки вместе с прочими.

Да, каждый в Риме хотел жениться на племяннице Руфа. Те немногие из претендентов, которые уже имели жен, всерьез подумывали о разводе. Развестись было просто, а приданое Аврелиев столь велико, что будущему мужу красавицы не стоило беспокоиться о потере приданого предыдущей жены.

— Я действительно чувствую себя как царь Тиндарей, когда цари вереницей шли к нему просить руки Елены, — признался Марк Аврелий Котта жене.

— Только ему-то Одиссей помог с ними разобраться, — смеялась в ответ Рутилия.

— Ну ладно, я и сам разберусь, без Одиссея! Будь что будет! Отдам ее тому, кто не добивается ее руки.

— Точно как Тиндарей, — кивнула Рутилия.

Вскоре явился и «хитроумный Одиссей» с предложением о том, как лучше разрешить проблему. Марк Котта пригласил на ужин Публия Рутилия Руфа. Когда молодежь ушла спать, разговор, как всегда, перекинулся на выбор жениха для Аврелии. Рутилий Руф слушал с интересом и предложил свое решение. Он, впрочем, не стал говорить сестре и шурину, что решение это подсказано ему только что полученным коротким письмом Гая Мария.

— Ничего сложного, Марк Аврелий, — заявил Рутилий Руф.

— Если так, то я весь внимание, — сказал Марк Котта. — Просвети меня, Улисс!

Рутилий Руф улыбнулся.

— Нет, я не могу в песне и танце рассказать об этом, подобно Улиссу, — сказал он. — Рим наших дней, увы, не Древняя Греция. Мы не можем заколоть лошадь, разрезать ее на четыре части и заставить всех поклонников Аврелии дать над ней клятву верности тебе.

— Особенно до того, как они узнают, кого из них мы осчастливим! — улыбнулся Котта. — Ах, что за романтики были эти древние греки! Нам же, боюсь, придется иметь дело с группой алчных и мелочных римлян.

— Именно, — кивнул Рутилий Руф.

— Прошу, брат, помоги же нам! — горячо попросила Рутилия.

— Я же сказал, дорогая Рутилия, что ответ прост. Позвольте девочке самой выбрать себе мужа.

Котта с женой были поражены.

— Ты уверен, что это мудро? — спросил Котта.

— Если мудрость не дает вам ответа — гоните ее прочь, — посоветовал Рутилий Руф. — Вам нет необходимости искать для нее богача. Нет нужды и бояться печально известных охотников за удачей — таких в списке ее женихов не водится. Маловероятно, что к гнездам Аврелиев, Юлиев или Корнелиев слетятся за добычей низкосортные аферисты. К тому же дочь ваша здраво мыслит, не сентиментальна и, само собой, не охоча до приключений. Она не бросит тени на вас. Кто угодно, только не она.

— Ты прав, — кивнул Котта. — Не думаю, что найдется на свете мужчина, способный вскружить Аврелии голову.

На следующий день Котта и Рутилия вызвали Аврелию в гостиную ее матери, чтобы рассказать ей о принятом решении.

Она пришла, не волнуясь, ступая спокойным, ровным шагом. Сильные ноги, прямая спина, плечи отведены назад, голова вскинута. Возможно, фигуре ее не хватало непринужденности, зато одевалась девушка с исключительным изяществом, не прибегая к помощи высоких пробковых каблуков и драгоценностей. Ее прекрасные волосы — длинные, каштановые — были собраны в тугой узел на затылке. Нежная молочно-белая кожа не ведала грима. Прямой и тонкий, словно у скульптуры Праксителя, нос не выдавал присутствия в ее роду кельтов. Сочные, темно-красные, изящно очерченные губы словно манили к лобзаниям. Подбородок с ямочкой, бледный лоб — высокий и широкий… и фиалковые глаза в оправе из длинных и тонких ресниц, над которыми, подобно черным аркам, поднимались тонкие брови.

Часто на мужских вечеринках заходили споры (редкая обходилась без того, чтобы среди гостей не оказалось двух-трех из многочисленных ее поклонников) о том, в чем же состоит знаменитая привлекательность Аврелии. Одни говорили — в ее умных и бесстрастных глазах. Другие находили особое очарование в замечательной чистоте ее кожи. Иные вспоминали о совершенстве всех черт лица. Немногие страстно шептали о губах, подбородке с ямочкой, о плавных линиях рук и ног.

— Ни то, ни другое, а все вместе, — ворчал Луций Лициний Красс Оратор. — Дураки! Она весталка на выданье — она Диана, не Венера! Недостижимость — вот в чем тайна.

— Нет, это ее фиалковые глаза! — сказал младший сын принцепса Скавра, тоже Марк, как и его отец. — Это пурпур, знак благородства! А сама она — живое, дышащее знамение!

Но когда «живое, дышащее знамение» вошла в гостиную матери, как всегда невозмутимая и безупречная, она вовсе не принесла с собой атмосферу высокой драмы. Вообще-то говоря, характер Аврелии не поощрял излишней патетики.

— Садись, дочь, — сказала Рутилия с улыбкой.

Аврелия села и сложила руки на коленях.

— Мы хотим поговорить с тобой о твоем замужестве, — сказал Котта и откашлялся, желая, чтобы она каким-нибудь вопросом помогла ему выбрать верный тон.

Но дочь просто смотрела на него с некоторым интересом — и не более.

— Что ты об этом думаешь? — спросила Рутилия.

Аврелия пожала плечами:

— Надеюсь, вы выберете кого-нибудь, кто придется мне по душе.

— Мы тоже на это надеемся, — заверил ее Котта.

— А кто тебе не по душе? — спросила Рутилия.

— Например, Гней Домиций Агенобарб Младший.

Котта счел, что она права.

— А еще кто? — спросил он.

— Марк Эмилий Скавр Младший.

— Ах, как жаль! — воскликнула Рутилия. — А мне кажется, что он очень мил.

— Это правда, он мил, — согласилась Аврелия. — Но робок.

Котта даже не попытался скрыть усмешку:

— Чем тебе плох робкий муж, Аврелия? Ведь ты могла бы командовать им!

— Хорошая жена не заправляет в доме, как центурион.

— Ладно, со Скавром покончено. Аврелия свое слово сказала. Есть еще нежелательные кандидатуры?

— Луций Лициний.

— А этот почему?

Она поджала губы:

— Толстый.

— Некрасивый, да?

— Это указывает на отсутствие самодисциплины, отец.

Иногда Аврелия называла Котту отцом, иногда — дядей, но всегда к месту. Когда во время беседы видно было, что он выступает в роли отца, она обращалась к нему как к отцу.

— Ты права, так оно и есть, — признал Котта.

Рутилия попробовала зайти с другой стороны:

— А кого ты бы предпочла?

— Честное слово, мама, у меня никого на примете нет. Я буду вполне счастлива, если выбор сделаете вы с отцом.

— Чего же ты ждешь от брака? — спросил Котта.

— Мужа, подходящего мне по положению, любящего… и нескольких прекрасных детей.

— Детский ответ! — разочарованно заметил Котта. — Будь взрослее, Аврелия.

Рутилия весело взглянула на мужа:

— Скажи же ей, Марк Аврелий, скажи!

Котта откашлялся.

— Хорошо, Аврелия. Ты ставишь нас в трудное положение. На сегодня я имею тридцать семь официальных просьб о твоей руке. Ни одного из твоих поклонников, преисполненных надежд, нельзя с ходу отвергнуть как совершенно недостойных. Некоторые из них занимают положение гораздо выше нашего, некоторые намного богаче нас, а иные опережают нас и в том, и в другом. Понимаешь ли ты, в чем заключается трудность? Выбрав тебе мужа — одного из многих, — мы превратим отвергнутых в злостных своих недругов. Нам с матерью нет дела до них, но твоим братьям эти враги могут значительно осложнить жизнь — впоследствии. Я уверен, это ты понимаешь.

— Понимаю, отец, — серьезно сказала Аврелия.

— К счастью, твой дядя Публий нашел единственно возможный выход. Ты сама выберешь себе мужа, дочь моя.

На миг она потеряла самообладание:

— Я?

— Ты.

Она прижала ладони к вспыхнувшим щекам:

— Но это же… это же не по-римски!

— Согласен. В Риме так не принято. А чем ты смущена, Аврелия? Боишься, что не сможешь принять решение? — спросила Рутилия.

— Нет, не в этом дело, — сказала Аврелия. Краска схлынула с ее лица. — Просто это… Ну ладно. — Она встала. — Я могу идти?

• Предыдущая
• 97/235
• Следующая