Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 99

• Предыдущая
• 99/235
• Следующая

Впрочем, то были напрасные предосторожности. Корнелия, мать Гракхов, прекрасно понимала мальчиков, а ее внучка, Семпрония, была лишь годом моложе Аврелии. Каким прекрасным было то время, когда сама Корнелия была молода, а ее сыновья — теперь уже принадлежащие римской истории — были еще славными, живыми мальчишками!

Очарованная младшими Коттами, она засиделась в их обществе даже дольше, чем хотелось бы секретарю Корнелии, ее верному рабу: старая матрона была уже слишком слаба.

Домой Аврелия вернулась вдохновленная: она поклялась, что, когда вырастет, будет столь же твердой, терпеливой и честной, как Корнелия, мать Гракхов. После этого ее библиотека и пополнилась трудами замечательной женщины.

Встрече их не суждено было повториться: следующей зимой мать Гракхов умерла — сидя с непокрытой головой и держа за руку внучку. Она только-только успела известить юную Семпронию о ее помолвке с Марком Фульвием Флакком Бамбалионом — «Заикой». Он был единственным из семьи Фульвиев Флакков, кто спасся в те ужасные дни, когда истребляли союзников Гая Гракха. Корнелия с удовольствием сообщила внучке, что все еще обладает в Сенате достаточным влиянием, чтобы противостоять lex Voconia de mulierum hereditatibus — закону Вокония, лишающему женщин права наследования. В данном случае — в связи с тем, что несколько неожиданно объявившихся кузенов, пользуясь этим законом, предъявили свои права на обширное достояние Семпрониев. «Требование, — добавила она, — распространяется и на следующее поколение — в том случае, если женщина будет иметь лишь прямого наследника».

Смерть Корнелии, матери Гракхов, была столь легкой и благостной, что весь Рим увидел: боги действительно любили Корнелию, мать Гракхов, и позаботились о ней. Как представительница рода Корнелиев, она была погребена в земле, а не предана сожжению. Семья Корнелиев была среди знатных фамилий Рима (да и незнатных — тоже!) единственной, которая оставляла тела своих умерших после смерти нетронутыми. Великолепное надгробие на Латинской дороге стала ей монументом, где всегда лежали свежие цветы. С течением лет оно превратилось в своего рода святыню, в некий алтарь, хотя культ Корнелии официально и не вводили. Римские женщины при случае молились Корнелии и оставляли у ее могилы подношения. Она сделалась их богиней — но весьма необычной для воинственного римского пантеона: символом непобедимости духа перед лицом величайших страданий.

Так как же поступила бы Корнелия, мать Гракхов? Впервые Аврелия не знала, как ответить на этот вопрос. Ни логика, ни инстинкт помочь не могли. Ведь идеалу Аврелии родители никогда не предоставили бы свободу выбора. Конечно, Аврелия понимала, почему хитрый дядюшка Публий предложил такой выход. Она была достаточно начитанной, чтобы обнаружить параллели между своим положением и положением Елены Троянской, хотя и не считала себя роковой женщиной.

В конце концов она пришла к решению, которое наверняка одобрила бы Корнелия, мать Гракхов: холодным рассудком тщательно исследовать личности своих поклонников и выбрать среди них наилучшего. Не обязательно того, кто больше понравится. Главное — чтобы он соответствовал идеалу истинного римлянина и гражданина. Пусть он будет благородного происхождения, по меньшей мере — из сенаторской семьи, репутация которой за все время существования Республики ни разу не была запятнана бесчестьем. Пусть будет храбр, равнодушен к деньгам, неподкупен — готов, если необходимо, отдать жизнь за Рим или за свою честь.

Немалый список необходимейших достоинств… Вот только как девушке со скромным жизненным опытом убедиться, что суждение ее не ошибочно? Она решила поговорить со старшими членами семьи: Марком Коттой, Рутилией и старшим братом Луцием Аврелием, чтобы те тоже постарались непредвзято оценить каждого из кандидатов. Все трое честно постарались помочь. Увы, и это не помогло: мнения старших только сбивали ее с толку. Аврелия так и не определила, какой из женихов лучше.

— Ни один ей не понравился, — печально сказал Котта жене.

— Ни один, — со вздохом подтвердила жена.

— Невероятно, Рутилия! Восемнадцать лет девчонке — и ни по кому не вздыхает! Что с ней такое?

— Откуда я знаю? — отозвалась Рутилия. — Тут она пошла не в меня.

— Ха! Ну уж конечно и не в меня! — огрызнулся было Котта, но затем сдержал раздражение и поцеловал жену. Впрочем, уныние от этого не прошло. — Готов биться об заклад, ты знаешь, что в конце концов она не найдет ни в одном из них ничего хорошего!

— Согласна.

— Ну и что же нам тогда делать? Если ничего не предпримем — останемся с первой в истории Рима своевольной старой девой на руках!

— Отправим-ка ее лучше к моему брату, — сказала Рутилия. — Пусть поговорит с ним.

Котта просветлел:

— Прекрасная мысль!

На следующий день Аврелия вышла из особняка Котты на Палатине и отправилась в дом Публия Рутилия Руфа в Каринах. Ее сопровождали Кардикса и два огромных раба-галла, чьи обязанности были многочисленны и разнообразны, но чаще всего требовалась их колоссальная сила. Ни Котта, ни Рутилия не хотели мешать разговору Аврелии с дядей. О встрече договорились заранее, так как консул был очень занят. В Рим он прибыл улаживать административные дела — Гней Маллий Максим набирал большую армию, намереваясь перебросить ее в конце весны в Заальпийскую Галлию. И все же Руф не мог не выкроить время для родни: Рутилии всегда стояли друг за друга горой.

Марк Котта встретился с деверем еще затемно и объяснил ситуацию, которая необыкновенно удивила Рутилия Руфа.

— Вот так малышка! — воскликнул он. — Какое непоколебимое целомудрие! Во всяком случае, можно быть уверенным, что она не примет неверного решения и сохранит целомудрие до конца жизни, сколько бы мужей и детей ни имела.

— Надеюсь, ты знаешь, как быть, Публий Рутилий, — сказал Котта. — Я же не вижу просвета…

— А я вижу, — уверенно сказал Рутилий Руф. — Пришли ее ко мне к десятому часу. Мы пообедаем вместе. Домой я отправлю ее в носилках, под надежной охраной — не бойся.

Когда Аврелия пришла, Рутилий Руф отослал Кардиксу и галлов в людскую, чтобы те пообедали там и подождали, пока их позовут. Аврелию же провел в триклиний и предложил устроиться на стуле с высокой спинкой.

— Я ожидаю только одного гостя, — сообщил он, сам устраиваясь на обеденном ложе. — Бррр! Холодно, да? Как насчет теплых шерстяных носков, племянница?

Любая другая девушка согласилась бы скорее умереть, чем надеть шерстяные носки — больно уж неизящно. Но только не Аврелия, лишенная излишнего кокетства, с ее поразительно трезвым умом. В триклинии действительно было холодно, а простудиться ей не хотелось. Поэтому она просто кивнула.

Вызвали Кардиксу и приказали взять у экономки носки, что было исполнено с завидною быстротой.

— Ах ты, умница моя! — сказал Рутилий Руф. Он действительно от всей души восхищался здравым смыслом племянницы, как восхищался бы красивой океанской жемчужиной, найденной на заплеванном побережье Остии. Никогда не преклонявшийся перед женщинами, он ни разу в жизни не давал себе труда задуматься над тем обстоятельством, что чувство здравого смысла встречается у мужчин отнюдь не чаще, чем у женщин. Тем естественнее Аврелия казалась ему чудесным перлом на грязной отмели людского моря, и ею он чрезвычайно дорожил.

— Спасибо, дядя Публий, — сказала Аврелия и перевела взгляд на Кардиксу, опустившуюся на колени, чтобы надеть ей носки.

Обе девушки были поглощены этим занятием, когда вошел тот самый единственный гость Публия Рутилия Руфа. Никто из них даже не отреагировал на его появление. Гость устроился на ложе по левую руку от хозяина.

Наконец Аврелия посмотрела в глаза Кардиксе и сказала ей «спасибо» с чарующей улыбкой, а затем подняла голову и посмотрела через стол на дядю и его гостя. Улыбка, предназначенная Кардиксе, еще играла у нее на лице, а на щеках проступила нежная краска. Аврелия была восхитительна.

— Гай Юлий, это дочь моей сестры, — сказал Публий Рутилий Руф учтиво. — Аврелия, позволь представить тебе сына моего старого друга — Гая Юлия Цезаря. Он — тоже Гай, как и отец, но он не старший сын.

• Предыдущая
• 99/235
• Следующая