Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 100

• Предыдущая
• 100/235
• Следующая

Широко распахнутыми фиалковыми глазами смотрела Аврелия в глаза своей судьбы, и ни тени мысли об идеале римлянина, о Корнелии, матери Гракхов, не промелькнуло в ее голове. Она видела только удлиненное, типично римское лицо с длинным носом, небесно-голубые глаза, пышные, слегка вьющиеся золотые волосы и прекрасный рот. И — после недолгой внутренней борьбы с собой — Аврелия влюбилась.

Конечно, они поговорили — о том, о сем. Рутилий Руф постарался им не мешать. Он был доволен собой. Из сотен знакомых молодых людей он выбрал одного-единственного, достойного его драгоценной морской жемчужины. Он любил юного Гая Юлия Цезаря и ожидал от него в будущем славных деяний. Молодой Гай Юлий был настоящий римлянин. К тому же из прекрасной семьи. Сам стопроцентный римлянин, Публий Рутилий Руф был бы особенно доволен, если бы в результате взаимной приязни между юными Цезарем и Аврелией он, Публий Рутилий Руф, породнился со своим старинным приятелем Гаем Марием.

Обычно слишком застенчивая, чтобы пускаться в многословные беседы, Аврелия вдруг позабыла о всякой сдержанности и говорила, говорила с молодым Гаем Юлием Цезарем, говорила долго, открыто, по душам. Она узнала, что Гай состоял младшим военным трибуном в Африке при Марии и несколько раз его воинские заслуги отмечались различными почетными наградами: он получил corona muralis — крепостной венок — за битву у Мулухской цитадели, штандарт — за первую битву у Цирты, девять серебряных фалер — за вторую. Во время второго сражения под Циртой он был тяжело ранен в ногу и с почестями отправлен домой. Ей было нелегко вытянуть из него эти признания. С гораздо большим увлечением он рассказывал о подвигах своего старшего брата Секста.

И еще она узнала, что в этом году Гай Юлий назначен на монетный двор. Он был одним из троих молодых людей, которым в их предсенаторские годы предоставлялась возможность изучить систему римской экономики, разобравшись в природе денег.

— Деньги исчезают из оборота, — рассказывал Гай Юлий. — Наша работа — делать как можно больше денег. Но не ради личного обогащения. Богатство всего Рима зависит от того, сколько новых денег будет выпущено в году. Вот мы их и чеканим.

— Но как может такая основательная вещь, как монета, исчезнуть? — спросила Аврелия, хмурясь.

— Может упасть в канаву, может расплавиться в огне, — ответил Цезарь. — Некоторые монеты просто превращаются в ожерелья. Но большинство исчезает в копилках. А когда деньги лежат в кубышке, они перестают выполнять свою основную работу.

— А что это за основная работа? — спросила Аврелия, никогда не имевшая дел с деньгами, так как ее нужды были весьма незатейливы, а родители относились к ним благосклонно.

— Постоянно менять владельца. Это называется циркуляцией. Когда деньги циркулируют, то на каждого, через чьи руки они прошли, падает часть их благодати. Человек покупает товары или услуги. Одно условие: деньги должны постоянно циркулировать!

— Таким образом, вы должны восполнить те монеты, которые кто-то отложил в кубышку, — понимающе сказала Аврелия. — Однако спрятанные деньги все еще здесь, в Риме, ведь так? И что же произойдет, если огромное количество этих утаенных денег будет вдруг снова пущено в оборот?

— Тогда стоимость денег упадет.

Так Аврелия получила свой первый урок экономики.

— А сейчас мы обсуждаем, какое изображение должно быть отчеканено на монетах, — продолжал Гай Юлий Цезарь, покоренный тем, как восхищенно она слушала.

— Ты имеешь в виду образ Виктории?

— Да, например. Проще чеканить повозку с двумя лошадьми, чем с четырьмя, — вот почему Победа на наших монетах едет в биге, а не в квадриге. Но те из нас, у кого сохранилось хоть немного фантазии, хотят сделать что-нибудь более оригинальное. Деньги выпускают трижды в год, и каждый из нас троих определяет, что именно будет вычеканено в очередной раз.

— А ты уже что-нибудь выбрал? — спросила Аврелия.

— Да. Серебряный денарий, выпускаемый в этом году, будет содержать на одной стороне голову Юлия — сына Энея, а на другой — Аквы Марсии, в честь моего деда Марсия Рекса, — сказал юный Цезарь.

Потом Аврелия узнала, что летом Гай будет добиваться звания военного трибуна. А его брат Секст был выбран трибуном в этом году и собирается в Галлию вместе с Гнеем Маллием Максимом.

Когда было съедено последнее блюдо, дядя Публий усадил племянницу в крытые носилки и отправил домой под охраной, как и обещал. Второго же гостя он попросил еще немного задержаться.

— Выпьем бокал-другой неразбавленного вина, — предложил он. — Я так уже налился водой, что, чувствую, отолью сейчас целое ведро.

— Второе вели принести для меня, — улыбнулся гость.

— Ну а что ты думаешь о моей племяннице? — спросил Рутилий Руф после того, как им подали великолепного тосканского.

— Что тут можно думать? Я покорен!

— Как по-твоему, понравился ты ей, а?

— Я — ей? Пожалуй, да. Но уж я-то точно влюблен, — сказал юный Цезарь.

— Хочешь на ней жениться?

— Конечно, хочу! Я пол-Рима за нее отдам!

— Отлично. А это тебя не пугает?

— Нет. Я представлюсь ее отцу… или надо говорить — ее дяде? В общем, Марку Котте. И постараюсь еще раз увидеться с ней и добиться ее благосклонности. Непременно попробую! Я люблю ее, тут и сомневаться нечего.

Рутилий Руф улыбнулся:

— Думаю, что и она тебя полюбила. — Он соскочил с ложа. — Ну хорошо. Отправляйся домой, молодой Гай Юлий, и расскажи отцу о своих планах. А завтра повидай Марка Аврелия. Что до меня — я устал и отправляюсь спать.

По дороге домой молодой Гай Цезарь изрядно подрастерял свою уверенность и приуныл. Некоторых Марк Котта вовсе отказывался внести в список претендентов на руку Аврелии. Среди тех, кому улыбнулась удача, были и более знатные, чем Цезарь, да еще и куда более богатые. Правда, тому, кто зовется Юлием Цезарем, богатство ни к чему — даже бедность не могла подпортить ему репутацию. Но мог ли он соперничать с Марком Ливием Друзом, или младшим Скавром, или Лицинием Оратором, или Муцием Сцеволой, или старшим Агенобарбом? Не зная, что Аврелии дана возможность самой выбрать себе мужа, юный Цезарь оценивал свои шансы чрезвычайно низко. Войдя в родной дом, он заметил, что в кабинете отца еще горит огонь. Смахнув печальную слезу, он постучался.

— Войди, — отозвался усталый голос.

Гай Юлий Цезарь умирал. Это знали все в доме, в том числе и сам Цезарь. Но вслух об этом не говорили. Болезнь началась с того, что Цезарю стало трудно глотать. Казалось бы, пустяк, ничего страшного. Затем голос его стал прерываться, а после начались боли. Вначале легко переносимые, сейчас они стали постоянными и мучительными. Цезарь уже не мог глотать твердую пищу, хотя Марсия каждый день убеждала его показаться врачу.

— Отец…

— Входи и составь мне компанию, младший Гай, — сказал Цезарь. Разменявший шестой десяток, в свете лампы он выглядел на все восемьдесят. Он сильно потерял в весе, кожа на нем обвисла складками, скулы выпирали. Из-за постоянных болей он едва держался на ногах. Протягивая сыну руку, Цезарь через силу улыбался.

— О отец! — Молодой Гай Юлий Цезарь постарался, как положено мужчине, сдержать свои чувства, но голос выдал его. Гай подошел, поцеловал отцу руку, затем обнял его заострившиеся плечи, прижался щекой к седой голове.

— Не плачь, сын мой. — Цезарь закашлялся. — Скоро это кончится. Завтра придет Афинодор Сикул.

Римляне не плачут. Плакать им не полагается. Юному Цезарю это всегда казалось неправильным, бесчеловечным, но он сдержал слезы и сел поближе к отцу.

— Может быть, Афинодор подскажет, что делать, — проговорил он.

— Афинодор знает то же, что и мы все: у меня неизлечимая опухоль в горле, — откликнулся Цезарь. — Тем не менее твоя мать надеется на чудо. Однако болезнь зашла уже слишком далеко, и даже Афинодор не поможет. На этом свете меня еще удерживает одно только желание — делать так, чтобы все члены моей семьи были обеспечены и устроены.

• Предыдущая
• 100/235
• Следующая