Конан и Небесная Секира - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 38

Красный корабль приближался. Нос его напоминал плосковатый передок колесницы, и там, на алом фоне, была изображена высокая лесистая гора, над которой свивал кольца чешуйчатый дракон. Еще выше громоздилась надстройка, похожая на огромную лакированную шкатулку; на крыше ее толпились бойцы - тоже в бамбуковых доспехах, скрепленных ремнями, как и команда "Дельфина". Было их около сотни - остальные, видимо, сидели на веслах, - и они показались Конану довольно рослыми людьми. Конечно, по сравнению с уттарийцами, ибо любой наемник из варварских стран вроде Асгарда или Киммерии превосходил бы кхитайцев на целую голову. Большинство пиратов держали в руках трезубцы и пики с широкими волнистыми наконечниками; кое-кто размахивал шипастым цепом или топориком на длинной рукояти. Мечей Конан не заметил; похоже, с этим воинским оружием кхитайские разбойники обращаться не умели. Мысленно он начал прикидывать, скольких из них придется уложить, вселяя в души оставшихся благодетельный страх и вразумляя неразумных. Выходило, не меньше половины, как он и обещал Райзату.

Само же кхитайское судно показалось ему достаточно большим, устойчивым и надежным, чтобы выдержать долгое плавание в океане. У него были две мачты, сейчас лишенные парусов, и по пятьдесят весел с каждого борта. Правда, гребли кхитайцы не очень искусно, и Конан решил, что не раз прогуляется плетью по спинам гребцов, когда этот корабль поступит под его команду. Затем, измерив опытным взглядом расстояние до носа с горой и драконом, он велел своим уттарийцам стрелять.

Но мореходы оказались плохими лучниками: из тридцати стрел половина пролетела мимо, а большинство остальных нанесли легкие раны, не столько напугав, сколько ожесточив пиратов. К тому же двое или трое из них были поражены насмерть, что лишь подлило масла в огонь: разбойники принялись размахивать трезубцами и пиками, делая вид, что пронзают неприятеля и выворачивают из него внутренности. Самое удивительное, что эта пантомима шла при полном молчании; Конан не слышал ни воплей, ни ругани, ни даже боевых кличей. Кхитайские разбойники вели себя гораздо сдержанней, чем их собратья где-нибудь в Туране, Аргосе или Зингаре.

Киммериец погрозил им секирой, затем повернулся к морякам и рявкнул:

– Стреляйте! И не цельтесь в головы и ноги, вам туда не попасть, обезьянье отродье! Бейте в брюхо! В грудь!

Второй залп был удачнее: человек десять схватились за животы, а остальные стали еще энергичней потрясать оружием. Среди кхитайских копьеносцев появились лучники, но Конан вскоре убедился, что стреляли они столь же плохо, как и его команда - их стрелы по большей части падали в воду. Да, решил он, этим неуклюжим ублюдкам не сравниться с чернокожими, что плавали на "Тигрице"! На судне Белит были отборные парни, и они с одинаковой ловкостью управлялись с веслом и парусом, с топором и арбалетом… При мысли о своей погибшей возлюбленной Конан тяжело вздохнул, и тут же над ухом у него раздался хриплый голос Рана Риорды:

– Скоро?

– Скоро, Рорта. Клянусь бородой Крома, на этот раз останешься доволен. Ты видишь, сколько там добычи? - киммериец вытянул секиру в сторону кхитайского корабля.

– Вижу! - проклекотал дух.

– И что скажешь?

– Не пикты и не валузийцы, - вынес приговор Рорта. - Да и стигийские солдаты будут покрепче.

– Зато их много, - возразил Конан, поглядывая на палубу приближавшегося корабля. Он был уже совсем рядом, в четырех-пяти длинах копья, и часть пиратов стояла наготове с абордажными крючьями в руках.

Борт уттарийской ладьи был гораздо ниже борта преследователя, но к форштевню и корме ее корпус круто выгибался вверх, оканчиваясь двумя резными дельфинами. Конан, ухватившийся за кормовое украшение, стоял почти на уровне носовой надстройки пиратского корабля. Дождавшись, когда тот приблизится на шесть локтей, он вытянул длинную руку с секирой, зацепил перильца фальшборта и мощным прыжком перелетел на палубу врага.

– Жаль, кольчуги нет, - пробормотал Конан сквозь зубы и повел плечом. Пара кхитайцев, уже заносивших абордажные крючья, полетела в воду.

– Мое лезвие - твоя кольчуга! - зарычал Рана Риорда. - Руби! Руби их! Кровь! Крр-роовь!

Лязгнул меч, отбивая выпад трезубца, секира ринулась вниз, и два мертвых тела рухнули на палубу: одно с разрубленным плечом, второе - с пробитым виском, в который угодило четырехгранное острие. Затем меч и секира вновь поднялись и закружились вокруг Конана двумя сверкающими веерами; с каждым их взмахом в воздух взлетали обрубленные наконечники пик, отсеченные руки и головы, обломки бамбуковых панцирей, окровавленное тряпье и ремни.

Кхитайцы, ошеломленные, отступили. Ни один абордажный крюк не успел зацепить уттарийскую ладью, зато под ногами пиратов, на залитых кровью досках, валялось уже одиннадцать трупов, и два десятка человек лишились оружия - их копья, трезубцы и топоры стали теперь бесполезными палками. Раненых, однако, не было: и меч, и страшная секира разили насмерть.

За разбойничьими шеренгами раздался громкий визгливый голос. Конан не разобрал слов, но повелительная интонация сделала ясным их смысл: главарь приказывал идти в атаку. Ряды воинов в бамбуковых панцирях послушно качнулись вперед. Похоже, кхитайцы приободрились, то ли оправившись от шока, то ли почерпнув отвагу в своей многочисленности, то ли вдохновленные голосом вожака. Конан оглянулся, увидел медленно дрейфовавшего на север "Нефритового Дельфина" и довольно кивнул. Вся команда уттарийского судна сгрудилась у левого борта, но никто не стрелял - боялись попасть в Конана. Киммериец усмехнулся и помахал им мечом.

Но улыбка его тут же перешла в злобный оскал, когда один из пиратов метнул ему в висок шипастый шар на цепи. Серебристое лезвие топора взлетело навстречу, звякнула перерубленная цепь, жутко вскрикнул человек, захрипел, схватившись за горло. Отшвырнув обескровленное тело, Конан ринулся вперед. В ушах его гремел дьявольский смех Рана Риорды, ярость кружила голову: огромный, с черными развевающимися волосами, с блистающим оружием в могучих руках, он был страшен. Он косил воинов в бамбуковых панцирях словно траву; мерно вздымались меч и секира, с сухим треском разрубая доспехи и кости, хлестала кровь, с предсмертными криками падали люди, свистели стрелы и копья, но ни одно острие не коснулось киммерийца. Хранил ли его в этом бою дух Небесной Секиры? Или воинская удача витала за спиной, храня от ран? Или спасало от гибели собственное боевое искусство?

Конан не думал об этом; он рубил. Врагам не удавалось отступить ни к левому борту, ни к правому; удары секиры и длинного меча настигали повсюду. Постепенно оставшиеся в живых начали пятиться, очищая носовую надстройку, и вскоре Конан сбросил их вниз, к передней мачте корабля, на доски палубного настила, еще не залитые кровью. На мгновение он опустил клинок и топор, окинул взглядом морскую даль, мысленно попрощавшись с "Нефритовым Дельфином", потом спрыгнул на палубу.

Теперь кхитайцы уже не молчали; они пятились перед ним с перекошенными от ужаса лицами, тыкали в него пальцами и тонко протяжно визжали: "Ци-гум! Ци-гум!" Дракон, понял Конан. В Кхитае все великое сравнивали с драконом; солнце и луна были драконами дня и ночи, ветер - поднебесным драконом, а огромные волны, что иногда накатывались на берег - морскими драконами. Были драконы и среди людей: мудрецы и чародеи, драконы знания; военачальники, бесстрашные драконы; главы провинций, верные драконы императора. И сам император был драконом - Великим Яшмовым Драконом, Восседающим в Нефритовом Дворце. Что же касается Конана, то противники его пока не решили, к драконам какого сорта он относится, но уже не сомневались, что перед ними настоящий дракон. Дракон из драконов, самой безжалостной породы!

Он возвышался над толпой воинов в бамбуковых доспехах словно огромный дуб над порослью трепещущих осин. Он видел, как внезапно распахнулся люк между мачтами, и на палубу повалили вооруженные пиками гребцы - и тут же остановились, застыли, устрашившись: вся кровля носовой надстройки была завалена трупами, а по стене ее на палубу ручейками стекала кровь.