Муха и влюбленный призрак (Муха и тени забытой пещеры; Сокровище забытой пещеры) - Некрасов Евгений Львович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/32
• Следующая

— Это в чьей-то пустой башке загудело, — буркнула Маша.

Странно: сумку Боинг оставил, а кайло взял. Маша включила фонарик, огляделась — точно, взял!

— Сейчас вернусь. — Она пошла к углу, где незнакомец нашел сандалию историка. Посветила на стены и нашла торопливо нацарапанную стрелку со следами ржавчины.

Боинг чертил стрелки на ходу, в потемках. Чаще всего это были просто длинные царапины. Сначала Маша за несколько шагов узнавала их по следам ржавчины, но кайло Боинга очищалось, и следы бледнели. Десятую стрелку она еще нашла, а на следующем перекрестке остановилась. Все стены были в насечках и царапинах, оставленных таким же кайлом сотню лет назад. Не меньше пяти царапин указывали прямо, и столько же за углом — направо. Петька сопел в ухо и мешал думать.

— Маш!

— Ты можешь помолчать?! — Маша искала в карманах свой огарок. Вот он — маленький совсем, как пластмассовая крышка от газировки.

— Могу. Я только и слышу: «Молчи, Соловей» да «Заткнись, Соловей». А если у Соловья есть мысль?

— Как ей одиноко и страшно в пустоте — заметила Маша.

Петька обиженно засопел, но все-таки выложил свою мысль:

— Думаешь, почему он ходит по катакомбам, как у себя дома?!

Маша зашарила лучом фонарика по стенам, потом догадалась посмотреть вверх: вот она, стрелка незнакомца — на потолке! Жирная, нарисованная розовым мелом.

— Петька, ты гений! — Маша чмокнула влюбленного в грязную щеку и вытерла губы. — Неужели я тоже такая?

— Для женщины ты очень умная, — похвалил ее Петька.

— Тьфу ты, я про грязь спрашиваю! — Маша посветила себе в лицо.

Влюбленный отвернулся и деликатно сказал:

— Тебя ничто не портит.

Пошли по розовым стрелкам. Наверное, даже высокому незнакомцу было неудобно чертить их на потолке, задирая голову. Зато таким нехитрым способом он скрыл стрелки от чужих глаз. Ведь любой, идя по битым камням, будет смотреть под ноги, ну и по сторонам, а вверх едва ли взглянет.

Минут через пять Петька остановился и стал прислушиваться.

— Что там? — спросила Маша.

— Вроде камень упал. Или показалось?

Маша выключила фонарик, и стало видно, что тьма впереди не кромешная. Из-за поворота на стену падал свет. Вдруг послышался стон, глухой удар и опять стон — сдавленный, как будто у человека был зажат рот!

— ОН! Боинга пытает! — еле слышно прошелестел Петька.

Не особенно надеясь на влюбленного. Маша достала из сумки железку, прихваченную из маминого гаража. Это был какой-то инструмент от старой машины: плоский ломик, закругленный на конце. Неизвестно, что такими ломиками делают шоферы, а она собиралась врезать им по затылку незнакомцу. Лишь бы Петька не подвел, а то споткнется в своих сандалищах, нашумит…

Стон повторился. Шептаться было опасно, и Маша молча оттолкнула Петьку к стене: стой здесь. Влюбленный поймал ее руку и что-то сунул в ладонь. Она пощупала — фига!

Снова стон и два глухих удара. Похоже, незнакомец бил Боинга о стену.

Взяв Петьку за руку, Маша пошла на ощупь. А стоны и удары стали непрерывными. В них слышался размер, как в песенке без слов, которой укачивают грудных детей:

— Мм, м-м, мм-м! Бум! Бум!

— Мм, м-м, мм-м!

За шаг до поворота Маша подняла железку над головой и приготовилась к прыжку. Не вовремя осмелевший Петька сопел и лез вперед. Придерживая его, Маша выглянула из-за угла. В глаза ударил свет брошенного на камни фонарика.

Второгодник был один. Он сидел, зажмурившись, мычал и время от времени бился затылком о стену.

— «Отчаяние». Картина неизвестного художника — заметил Петька.

— Заткнись, Ромелла! — огрызнулся Боинг и вскочил. — Соловей! Алентьева! Ребята, я же вас потерял!

— И сам потерялся, — добавил Петька.

— Да нет, выход здесь, в двух поворотах! Я ищу свои стрелки, ищу, а здесь полно похожих… Вы мой

бутерброд не слямзили? — Боинг отобрал у Петьки свою сумку и запустил туда обе руки. — Цел! — совсем успокоился он. — А вас дома покормят, не фига пачки разевать!

К второгоднику возвращалось обычное хамство. Бутерброд он слопал на месте, затолкав его в рот рыжими от ржавчины пальцами. Посветил на грязного Петьку и сказал:

— Ха! Ромелла из мела. Посветил на Машу:

— А ты неплохо сохранилась, Алентьева. Я б с то-«й прогулялся в темноте короткими перебежками, чтоб соседи не видали.

Петька снова начал краснеть и сжимать кулаки, Маше пришлось крикнуть: „Перестаньте!“ А довольный Боинг забросил сумку за плечо и пошел впереди, показывая дорогу.

За вторым поворотом луч его фонарика уперся в завал. Тонны сухой глины вперемешку с обломками камня закупорили штрек и далеко раскатились по полу.

— Ребята, я не заблудился, выход был тут! — с отчаянием сказал Боинг. Сквозь каменную пыль налицо было видно, как он покраснел.

Петька поднял комок глины и раздавил в кулаке.

— Еще теплый. Наверху солнышко, жара…

— Это он завалил, нарочно! — решил Боинг. — Тут и раньше было засыпано, только не доверху, лаз оставался. Я глянул из-за угла, а он стоит, на кровлю смотрит. А в штреке светло было, я и заменжевался: вдруг он обернется и заметит?! Думаю, пойду за ребятами, а он пока уйдет.

— Ты его узнал? — спросил Петька.

— Да нет, мне ж свет бил в глаза. Я одежду и то не разглядел. Вроде джинсы на нем или просто синие штаны.

— Опасный преступник, — важно сказал Петька. — Международный террорист скорее всего.

— Ну да. Раз в синих штанах, то конечно, — поддакнула Маша.

— Издеваешься?! — разозлился Петька. — По-твоему, он здесь грибы собирал? Я еще пройду по розовым стрелкам, гляну, что там у него. Катакомбы-то под самым городом. А вдруг он весь Укрополь взорвать хочет! Ведь не просто так он избавлялся от опасных свидетелей.

— От кого это? — не понял Боинг.

— От нас! Или, скажешь, у него такие шутки — людей заживо хоронить?! — Петька раздулся от гордости. — Думаю, если выберемся, он станет убирать нас по одному. Надо идти в милицию, пускай нам дают охрану. По паре телохранителей на каждого хватит. Ну и группа захвата в резерве.

У Маши пропала всякая охота слушать Петьку. Она молча взобралась на завал, раскачала присыпанный землей большой камень и откатила назад.

— Отзынь, Алентьева, это мужская работа! — отстранил ее Боинг и поднял для удара прадедушкино кайло.

Правнук шахтера врылся в завал, как машина. Камни полетели во все стороны и Маше с Петькой пришлось отступить. В повисшем над завалом облаке пыли метался свет фонарика и смутно ворочались ноги Боинга в огромных, как у Евгень Евгеньича, сандалиях.

— Он просто испугался, как мы, — догадалась Маша.

Петька недоверчиво хмыкнул:

— Кто, террорист?

— Ну почему сразу террорист? Мы же не террористы, а полезли в катакомбы, вот и он полез. Какой-нибудь курортник, им тут скучно. Полез, услышал, как ты падал носом в камни, нашел твою сандалию, а она взрослая. Мы его испугались, а он — нас, мог и завалил выход, чтобы человек в больших сандалиях его не догнал.

Боинг притих. Было слышно, как он кряхтит в прорытой норе. По завалу скатилось несколько катков, и вдруг сквозь пыль ярко вспыхнул неровный овал дневного света.

— Свобода! — крикнул Боинг.

Маша кинулась в нору, забыв про свой короткий но дол. Свет резал отвыкшие глаза. Последний метр она проползла, зажмурившись, и покатилась куда-то тип, обдирая локти и коленки. Боинг поймал ее и отшвырнул в сторону, потому что сверху с каменным грохотом катился Петька. Он пролетел мимо, а Маша вцепилась в какой-то куст. Щекой она чувствовала землю — настоящую, теплую, с клочком хрустящей высохшей травы. Вставать не хотелось. Маша открыла глаза и задохнулась от счастья.

В подземелье не было красок — все покрывала грязно-белая пыль. В подземелье не было посторонних звуков — все шумы исходили от людей. В подземелье не было запахов, кроме запаха сырого мела. А сейчас все вернулось: тысячи красок, звуков и запахов. От них кружилась голова и звенело в ушах. Маша лежала на склоне оврага, заросшего седой полынью и колючками с маленькими блекло-синими цветами. У самых глаз раскачивалась гроздь алых ягод на ветке боярышника. Громко щелкнув, откуда-то выпрыгнул серый кузнечик и полетел, распустив тонкие оранжевые крылышки. Невзрачный бурый мотылек сидел на травинке, шевеля закрученными на концах усиками. На дне оврага валялась темно-коричневая бутылка. Даже на нее было приятно смотреть.

• Предыдущая
• 13/32
• Следующая