Пастыри ночи - Амаду Жоржи - Страница 40
- Предыдущая
- 40/79
- Следующая
Снова они оказались все в том же тупике. Но Жезуияо не сдавался.
— Значит, поручим это одному из сыновей Огуна.
Вот ведь как все оказалось просто, а они-то растерялись, считая положение безвыходным. Но теперь, без сомнения, проблема решена.
Только в данный момент не было под рукой ни одного из сыновей Огуна. Были те, кто ему поклонялся, вроде Массу, но они не годились, ибо не общались с ним непосредственно. А два полноправных помощника Дониньи уехали из Баии, один в Ильеус, другой в Масейо.
— Надо поискать на других площадках для кандомблэ… — предложил Курио.
Предложение всем показалось разумным, но Донинья не согласилась с ним. Огун, наверно, будет против того, чтобы они обращались на другие площадки. Ведь Массу принимал участие в кандомблэ, здесь, в Мейя-Порта, а не где-нибудь еще. И Огун объявил свою волю сначала устами Дониньи, а затем одной из своих дочерей, которые тоже здесь участвуют в кандомблэ.
Они снова задумались, когда у дома, где они беседовали, кто-то хлопнул в ладоши и спросил мать Донинью.
— Мне знаком этот голос, — сказала жрица. — Кто там?
— Мир вам, мать моя…
В дверях появился старый Артур да Гима, ремесленник, живущий в Ладейра-до-Табуан, их общий друг. Все очень обрадовались, увидев его, и если бы друзья не были так расстроены, то обязательно горячо обняли бы Артура и похлопали его по спине.
— Нет, вы только подумайте! — сказал он. — Я взбираюсь по этим горам, чтобы поцеловать руку матушки Дониньи и узнать у нее, правду ли говорят, будто Огун будет крестным отцом, а застаю здесь всю компанию Привет тебе, мать моя, привет вам, братья!
Он поцеловал Донинье руку, та взглянула на Жезуино, Мартин улыбнулся. Капрал был близким другом Артура и его партнером по игре в кости, которой Аргур отдавался безраздельно. Приход друга показался Мартину знамением, и он взволнованно сказал:
— А ведь Артур — сын Огуна и свой человек…
Сначала все застыли пораженные, а затем начались объятия, рукопожатия, радостные возгласы.
Ибо Артур да Гима был не только сыном Огуна, но уже более сорока лет одним из вожаков секты, и рукоположила его не Донинья, а покойный Додо. Вот почему, перебирая в уме сыновей Огуна, Донинья забыла об Артуре, которого сейчас привел сюда сам Огун — в этом не могло быть сомнений. Их не оказалось и у самого Артура, когда Жезуино все ему подробно объяснил.
Как старейший и наиболее почитаемый член секты, Артур появлялся тут только в исключительных случаях. Приходя, он обычно садился в кресло позади матери Дониньи, и она просила его спеть две-три кантиги. Артур скромно соглашался, он не любил выставлять себя напоказ, подчеркивая свое положение и возраст. Иногда Аргур танцевал в хороводе. Но это происходило очень редко, он был тяжел на подъем.
Донинья и Жезуино переглянулись, мать святого была в восхищении, хотя повидала в своей жизни чудеса. Значит, Жезуино в некотором смысле был сообщником Огуна, был посвящен в его планы и содействовал их осуществлению, немного гордясь этим.
— Сын Огуна и старейший участник кандомблэ… — повторила Донинья.
— Уже более сорока лет… — подтвердил Артур да Гима. — Скоро сорок один будет… Мало осталось моих ровесников…
— Мне тогда было всего тринадцать… — вспомнила Донинья. — А через два года я приняла посвящение.
— Почитатели Огуна живут дольше других людей… — заметил негр Массу.
Артур да Гима согласился с ним, однако нехотя, ибо, как уже говорилось, был человеком скромным и стеснительным, тихо жил в своем домишке, откуда выходил только поиграть в кости, причем почти всегда проигрывал, но отказаться от этого удовольствия не мог. Ему Огун являлся редко, месяцами не показывался и только время от времени требовал для себя пищи. И тогда Артур, веселый, общительный и дружелюбный, приходил на площадку для кандомблэ, приветствуя и обнимая знакомых, своих помощников и вожаков секты. Он широко улыбался и танцевал до упаду — Огун был замечательный святой, а не какой-нибудь завалящий божок, и, когда он появлялся, вся секта приветствовала его с воодушевлением. Однако Артур да Гима потребовал присутствия Дониньи на церемонии в церкви: только она была способна влиять на Огуна, когда он начинал скандалить и шуметь, Артур же не брал на себя такой ответственности. Достаточно вспомнить, что с ним случилось несколько лет назад. В воскресенье, во второй половине дня, он ожидал автобуса на остановке, чтобы ехать в Фейра-де-Сант-Ану, куда его призывало важное дело. Ради этого дня он не пошел на праздник Огуна. Но Огун явился на остановку, схватил Артура, и когда тот очнулся, то был уже на площадке для кандомблэ — он пересек весь город со святым на закорках. Для начала Огун отколотил его, чтобы Артур научился уважать его праздники, швырнул его наземь и бил головой о брусчатку. А потом с криками и смехом отправился на спине Артура на кандомблэ. Артуру потом рассказали обо всем этом, сам он ничего не помнил.
Таким образом он узнал строптивый нрав Огуна и теперь просил Донинью наблюдать за его поведением в церкви.
Впрочем, сейчас не время обсуждать подобные мелочи: все радовались, что вопрос наконец решен, и торопились сообщить старой Вевеве, что крещение состоится в назначенный день.
6
Дед падре Гомеса, Ожуаруа, был невольником, из числа тех, что последними совершили путешествие на невольничьем судне. У себя на родине он был вождем племени, а здесь сбежал с сахарной плантации в Пернамбуко, зарезав надсмотрщика, и укрылся в поселке беглых негров-рабов; потом бродил по лесам и, сойдясь в Баии со свободной мулаткой, родившей ему трех дочерей, кончил жизнь владельцем зеленой лавки.
Старшая его дочь Жозефа уже после освобождения вышла замуж за молодого приказчика, красивого португальца, безумно влюбившегося в крутобокую, белозубую девушку. Старый Ожуаруа застал их лежащими у стены, сдавил мошеннику горло и не отпускал, пока не договорились о свадьбе.
Для парня с этим браком, казалось, рухнули все надежды на будущее, так как его хозяин и земляк, бездетный вдовец, прочил его в мужья своей двоюродной сестре — единственной его родственнице, проживавшей в деревне. Хозяин ценил приказчика и, чувствуя себя обязанным по отношению к двоюродной сестре, которой время от времени посылал немного денег, мечтал поженить их, чтобы после его смерти процветающая лавка осталась в верных руках. Жозефа нарушила эти планы. Рассвирепевший португалец пригрозил тем, что вызовет двоюродную сестру, женится на ней сам — он был еще крепким в свои шестьдесят четыре года — и оставит ей все.
Жозефа, однако, не желала терять ни лавки, ни расположения ее хозяина. Она, когда надо, умела быть приветливой — пригласила португальца посаженным отцом на свадьбу и стала всячески обхаживать его, заигрывала с ним и даже звала его тестем. И торговец в конце концов не написал письма, которым угрожал, и не вызвал к себе двоюродную сестру. Ее портрет он показал Жозефе, и та покатилась со смеху: ее посаженный отец достоин лучшей невесты, не то что эта — настоящая доска. Неужели ему, такому красивому и сильному, хочется глодать эти кости… Португалец посмотрел на Жозефу, на ее стройное тело, упругую грудь, роскошные бедра и согласился с ней.
Так Жозефа помогла красавцу мужу, весьма недалекому, однако усердно исполнявшему свои обязанности за прилавком и в постели, стать компаньоном хозяина и единственным владельцем лавки после его смерти. А когда у Жозефы родился первый сынишка, хозяин совсем потерял голову, растроганный крошкой, который ластился к нему, как к отцу. Впрочем, сплетницы не видели в этом ничего странного: даже если старый португалец и не был отцом мальчика, без его участия все же в этом деле не обошлось. Разве он не переселил супружескую чету в свой просторный дом и не проводил там время наедине с Жозефой, пока ее муж трудился в лавке? Жозефа пожимала плечами, когда кто-нибудь передавал ей эти сплетни; она стала толстой и ленивой мулаткой, которой удавалось ублажать обоих португальцев: молодого — горячего, как жеребец, и старого — похотливого, как козел.
- Предыдущая
- 40/79
- Следующая
