Пастыри ночи - Амаду Жоржи - Страница 41
- Предыдущая
- 41/79
- Следующая
Старик, еще когда была жива его жена, очень хотел иметь ребенка, даже дал обет: если родится мальчик, послать его учиться в семинарию и сделать священником. Однако жена так и не порадовала, его, она не доносила до срока ни одного ребенка, скинула четырех или пятерых, от частых беременностей и выкидышей быстро постарела и в конце концов умерла от гриппа. Теперь у португальца появилась возможность выполнить свою клятву: участь мулатика была решена. Что же касается его матери, то она исповедовала культ Омолу[45], поэтому будущего падре ребенком не раз водили на языческие праздники. И если бы он не поступил в семинарию, наверняка стал бы жрецом Огуна, как решила Жозефа, едва он родился.
В семинарии мальчик забыл пестрые макумбы, плавные языческие хороводы, звуки барабанов, ритуальные танцы, забыл даже имя своего деда, поскольку теперь его дедом был португалец, хозяин лавки, посаженный отец на свадьбе его родителей и его крестный отец.
Жозефа тоже перестала посещать кандомблэ и в большой тайне выполняла свои обеты старому Омолу. Негоже было матери семинариста плясать на площадках для кандомблэ. Еще до того, как ее сын стал отцом Гомесом, получил приход и отслужил первую мессу, она окончательно покинула старого Омолу, не приносила больше ему пищи и обетов не выполняла.
Кроме сына, у нее была еще дочь — Тереза, умершая в одиннадцатилетнем возрасте от оспы. Вскоре после этого умерла от черной оспы и сама Жозефа. Старые тетки сказали тогда, что эго ее покарал Омолу, бог здоровья и хвори, властитель оспы и чумы. Разве не принадлежали они обе, мать и дочь, старому Омолу, и разве не приходил он требовать, чтобы его молодая лошадка приняла его? Однако Жозефа, уважая сына-семинариста, готовившегося стать падре, не соглашалась отдать девочку в секту и восстала против предрассудков. Она сама, прежде так ревностно служившая своему святому, теперь совершенно к нему охладела, перестала совершать жертвоприношения и уже несколько лет не танцевала на его праздниках. Так говорили старые тетки, знавшие все тайны, близкие к богам и жрецам.
А потом умерли оба португальца, компаньоны по торговле и постели, родители недавно посвященного падре. Гомес продал лавку, приобрел на эти деньги два дома в Санто-Антонио, один для себя, другой решил сдавать внаем. Впрочем, несколько лет, пока он жил в провинции, внаем сдавались оба дома. Впоследствии падре никуда не выезжал из Баии и незаметно состарился в церкви Розарио дос Негрос, пользуясь уважением верующих и помощью сеньора Иносенсио до Эспирито Санто. Он служил мессы, крестил, венчал, оставаясь своим человеком среди этой разношерстной и шумной толпы ремесленников, докеров, проституток, бродяг, приказчиков, людей без профессии или запрещенных профессий. Он отлично ладил со всеми, этот добродушный баиянец, далекий от всякого догматизма.
Если кто-нибудь напоминал ему, что его дед по материнской линии поклонялся Шанго, а мать — Омолу, он не верил этому — с годами раннее детство совсем улетучилось из его памяти. Гомес, правда, помнил мать — толстую, симпатичную мулатку, очень добрую и очень набожную, не пропускавшую ни одной мессы. Но не любил вспоминать ее последние дни, когда она лежала в постели распухшая, с язвами на руках и ногах и что-то все время шептала. Она погибла от черной оспы. Сейчас Гомес возмутился бы, если бы какая-нибудь тетка стала бы ему объяснять, что болезнь матери — дело рук рассерженного Омолу, скакавшего на своей лошадке в последнее для нее путешествие.
Падре Гомес отлично знал — и как он мог этого не знать? — что те самые верующие, которые заполняют его церковь во время воскресной мессы и ревностно почитают католических святых, не менее ревностно чтят языческих богов и отплясывают каждый вечер в ритуальных хороводах. Они усердно посещают церковь и носят носилки со статуей святого во время процессий и в то же время состоят в языческих сектах, не видя существенного различия между христианскими святыми и африканскими божками. В молельнях, он тоже это знал, изображения католических святых висят рядом с фетишами.
Для его паствы церковь являлась как бы продолжением молельни, а он, падре Гомес, — служителем «богов белого человека», как они называли католических святых, имея в виду их общность с африканскими божествами и в то же время отличие от них. И все же падре Гомес пользовался у верующих меньшим уважением, чем матери и отцы святого, жрецы и старейшины секты. Он понимал это, но не огорчался, проявляя истинно христианскую терпимость. В конце концов все они добрые люди и хорошие католики, даже если и путают католических святых и языческих божков.
Однажды падре Гомес удивился, увидев, что церковь заполнена людьми, одетыми в белое. В белом были все — мужчины, женщины, даже дети. Он спросил Иносенсио, случайно ли это или есть какая-нибудь особая причина, и ризничий напомнил ему, что сегодня первое воскресенье св. Бонфима, совпавшее с праздником Ошалы, когда все должны быть в белом.
Повнимательнее взглянув на ризничего, падре Гомес с некоторым удивлением убедился, что и тот с ног до головы во всем белом. Неужели он тоже поклоняется языческим божествам? Впрочем, падре Гомес предпочел не заострять этого вопроса.
И уж конечно, он не мог не заметить необычайного стечения народа на утреннюю мессу в тот день, когда было назначено крещение сына Массу. Это был обычный будничный день, не церковный праздник и не воскресенье. Церковь была полна или, вернее, начала заполняться спозаранку, а когда в половине седьмого пришел падре Гомес, на паперти уже беседовало довольно много народу. Собравшиеся там негры, мулаты и белые, которые были как-то празднично оживлены, тепло приветствовали священника. Большинство женщин было одето в яркие национальные костюмы, а некоторые мужчины носили на лацкане пиджака синюю ленту[46].
В самой церкви тоже было полно, широкие юбки баиянок с шелестом мели пол храма, по которому женщины в своих мягких туфлях скользили бесшумно, как в танце. Жрицы, старые и толстые, или худые, аскетического вида, с белыми курчавыми волосами, сидели на скамейках, их руки были украшены браслетами и четками, на шее висели тяжелые ожерелья. И казалось, церковь освещена пестрыми, красочными нарядами женщин, а не тусклым пламенем свечей. Падре Гомес нахмурился, видно, была какая-то причина для этого сборища.
Он обратился к Иносенсио, но тот успокоил его. Просто на сегодня назначено крещение, и вся эта толпа пришла поглазеть.
Крещение? Тогда родители ребенка, должно быть, очень богатые, высокопоставленные люди. Отец, наверное, политический деятель или банкир. Впрочем, детей банкиров обычно не крестили в церкви Розарио дос Негрос на площади Позорного Столба. Скорее всего, какой-нибудь политический деятель решил крестить своего сына в ее убогой купели из демагогических побуждений.
Однако отец ребенка не был ни политиком, ни банкиром, ни лавочником, ни даже портовым докером. Он жил на случайные заработки, нанимаясь носильщиком или посыльным, когда у него не оставалось ни гроша. Кроме того, он любил поудить рыбу с Ветрогоном, поиграть в кости и карты с интересным партнером, поболтать с ним и выпить во время партии. Мать ребенка, как мы знаем, была веселой, хорошенькой и доброй девушкой, жившей беззаботно, подобно птичке, и умершей от чахотки в больнице.
Но почему все-таки собралось столько народа? — продолжал недоумевать падре, когда услышал об этих подробностях. Что привело их сюда, если Массу был бедняком, который ничем не мог их отблагодарить, даже денег не мог им дать взаймы?
Падре Гомес не знал, каким уважением пользуется Массу среди этих людей. Хоть он и не был ни политическим деятелем, ни банкиром, он многих выручал из беды. Каким образом? А вот каким. Например, однажды какой-то франт из тех, что околачиваются в Коридоре-да-Виториа, воображая, что они хозяева мира только потому, что их кошелек набит папашиными деньгами, набросился на шестнадцатилетнюю девчонку, дочь Гвоздики.
- Предыдущая
- 41/79
- Следующая
