Выбери любимый жанр

Рубин эмира бухарского - Казанин Марк Исаакович - Страница 16


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

16

Дни текли на макбаре довольно мирно и размеренно. Я опять втягивался в санскритские занятия и целыми часами сидел, читая привезенные с собой книги. Это требовало упорства, терпения и времени. Поскольку последнего было сколько угодно, я понемногу делал кое-какие успехи.

Однажды ко мне заехал Рустам, привез подарок — урюк и другие сласти — и передал привет от моей маленькой приятельницы Лейлы. Между прочим, я рассказал Рустаму про бандитский кишлак, как я забрел туда и как меня там приняли. Рустам задумался и долго молчал. Видно, он спрашивал себя, может ли он до конца доверять урусу, даже спасшему его сестру. Природная прямота и честность взяли верх, и он сказал:

— Не ругай меня, ага. Дело такое. Там был советски власть — отбирай баран, отбирай рис, отбирай урюк. Баран не давай — убивай. Много человек убивай. Большевик кишлак плохо делай, его тоже хочу плохо делай. Его голоду помирай не хочу, его басмач.

Что это было такое? Я не знал, что ответить Рустаму. Мы не могли глядеть в глаза друг другу. Какая-то тень легла между нами. Лишь после некоторого времени мы возобновили разговор.

Я перешел на другую тему и спросил его, не может ли он найти мастера, чтоб тот выточил мне из дерева два гладких, полированных шарика величиной с голубиное яйцо каждый.

Через два дня Рустам пришел ко мне с другом узбеком, который принес и подал мне два шарика, сделанных из маленьких твердых тыковок. Я тотчас же предложил деньги, но они оба разными жестами и прикладыванием рук к сердцу отказались от какой-либо платы. Лишь в конце чаепития Рустам полюбопытствовал, для чего мне нужны эти шарики. Я объяснил ему, что ученые-каллиграфы в Индии все свободное от писания время держат в полусжатой правой руке два таких шарика и беспрестанно перекатывают их в ладони. Мышцы кисти и суставы пальцев становятся гибкими, эластичными и повышенно чувствительными, а это позволяет каллиграфу добиваться тончайших эффектов в письме. Рустам и второй узбек слушали меня с глубоким почтением, как завороженные.

Когда мы прощались, я вновь заговорил о плате. Рустам выпалил обиженно целый поток слов, из которых я понял, что «по корану, чернила ученого дороже крови воина», и после этого они ушли. Я же, перекатывая шарики в руке, погрузился в размышления относительно мудрости и воспитанности Востока и мысленно взвешивал в уме, был ли я достаточно объективен по отношению к Ближнему Востоку и не недооценивал ли я его?

Днем мало кто меня беспокоил. Иногда появлялись арбы с какими-то ящиками и бочками. Возчики складывали их в третью комнату, которая заполнилась почти до потолка. Я помогал разгружать и переносить, но по-прежнему никогда не осведомлялся о том, что было в этих ящиках. Как только возчики уезжали, я возвращался к своим санскритским занятиям. В городе, все от того же Лишкина, я получил географию Афганистана и Индии. Теперь мне оставалось найти какую-либо организацию, которая послала бы меня на работу, связанную с поездкой в Индию.

Между тем в тугаях шла глухая возня — временами мелькали огоньки или трещал камыш, как будто напролом шло стадо кабанов, вились дымки, но дальше ничего не следовало.

2

Борис уже два дня был в городе, выполняя какие-то поручения, увиваясь вокруг Юли и не подозревая, что она, как это ни курьезно, следит за ним по поручению торговца водой. Все это было непонятно.

Ратаевского приходилось терпеть, так как его прислал не кто-нибудь, а Паша.

В моих отношениях с ним наступило перемирие. Я подавлял, как мог, свою антипатию, он всеми силами разыгрывал симпатию.

Однажды он явился в линейке ко мне в макбару.

— Еду в город. Можно, я у тебя посижу, Глеб, пока перепрягают лошадь? Ей где-то натирает, — обратился он ко мне.

Предлог был не слишком убедительным, но я впустил его.

— Как у тебя жестко! — поморщился он, садясь на мое твердое ложе из одних досок. — Неужели ты спишь на этом?

Он обвел любопытным взглядом мои книги и каллиграфические упражнения (карты я никогда не держал на виду) и сказал:

— Завидую тебе, Глеб: у тебя свой мир. Я только одного не понимаю: как это ты можешь все время точить одну вещь. Я не мог бы репетировать всю жизнь одну роль. Неужели тебе не скучно переписывать эти старые крючки?

— А тебе что хотелось бы? — спросил я.

— Ну, надо какие-нибудь переживания, что-нибудь острое, какое-то наслаждение...

— Но это все здесь есть.

Он поглядел на меня и усмехнулся:

— В этих жиденьких листочках? Ты неисправим. Ну ладно. Знаешь, я хотел спросить тебя про Юлю. Как она тебе нравится? — В голосе его было что-то деланное.

— Как она мне нравится? — переспросил я. — Да может ли она вообще нравиться?

— Ну нет, не говори, — уже искренне прорвалось у него. — Это настоящая женщина.

— Что? Духи, чулки? — спросил я с насмешкой.

— Да, и духи, и чулки, и все. Ты еще мальчик, Глеб. А я хорошо знаю женщин. Не забудь, что я из мира кулис, не такой дундук, как ты.

— Ты что же, долго обретался в этом мире? — спросил я.

— Да после пажеского, сразу как начался этот содом.

— Какой содом?

— Ну, революция, что ты не понимаешь? С тобой можно терпение потерять.

Вот новость. Значит, Борис кончил пажеский корпус? Но, по-видимому, он считал меня таким беспросветным дундуком, что не боялся говорить кой о чем открыто. Ну конечно, если он бывший паж, то революция для него только и есть, что содом.

— Возвращаюсь к вопросу о Юле, — вновь протрезвел Борис. — Что она за человек? Что у нее за дела вне больницы? Я ее постоянно вижу около того грека в киоске. Что у них общего?

— Не могу сказать, — искренне ответил я. — Я ее еле знаю, а грека и вовсе.

— А вот ты приглядись, — посоветовал он. — Давай вместе, в четыре глаза.

Эти слова меня резанули. Неужели он мог подумать, что я буду сплетничать о женщине. Борис продолжал:

— Ты слышал, наверно, от Толмачевых, что ее отец уехал к Дутову...

— К какому Дутову?

— Слушай, ты начинаешь действовать мне на нервы. «Какому Дутову, какому Дутову»! Атаман Дутов, глава белого правительства в Оренбурге, надежда казачества. Что же, ты не знаешь, что ее отец был членом его правительства?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами.

— Отец ее, инженер Баранович, был, как мне сказали, самое уважаемое лицо здесь, большой бонвиван и картежник (конечно, на провинциальные масштабы); он уехал, а Юля осталась с кем-то, но не здесь, в Фергане, а где-то дальше, вот до конца я не разобрался. Так ты ничего не слышал, жаль, жаль... А знать следовало бы. Может, разузнаешь побольше про нее?

— Вот удивительно, — перебил я, — как же, по-твоему, я могу разузнать? Я сижу целый день здесь, и всё.

— Но у тебя есть знакомые.

— Кто же? Сколько я знаю, никого.

— Ну, Паша, Листер, — вырвалось у него почти против воли.

Ах, вот кого он имел в виду! Я пожал плечами:

— Знаешь, узнавай сам. Я плохой сыщик.

Несколько раздраженный, он уехал.

3

После отъезда Ратаевского я долго сидел и упорно думал о том, как мог Паша рекомендовать в экспедицию отъявленного беляка? Чем занимается Борис, болтаясь целыми днями в городе? Каковы его намерения? Что он разнюхивает и для какой цели пытается меня использовать?

На все эти вопросы я не мог дать ответа, так как не имел достаточно материала для суждения. Но, зайдя в тупик, я сказал себе:

«Все же я должен сделать хоть какие-нибудь выводы. Неужели ничего нельзя сообразить и я впрямь дундук, как выразился только что Ратаевский? Эту задачу необходимо решить или приблизиться к ее решению.

Задачу! Правильное слово! Но что такое задача? Это когда дается несколько известных величин и требуется найти по ним неизвестную. Точно так же и здесь. С той лишь разницей, что тут отправляться надо от известных фактов, анализировать, суммировать их, и тогда, может быть, откроются неизвестные.

16
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело