Чего боятся ангелы - Харрис К. С. - Страница 3

• Предыдущая
• 3/70
• Следующая

Но ничто не могло уничтожить запах, этот липкий, тошнотворный запах крови, свечного воска, и ощущение острого полового возбуждения, пропитавшего воздух.

Несмотря на приближающийся полдень, свет, который просачивался сквозь витражные окна в апсиде церкви Сент Мэтью на Полях, был слабым и рассеянным.

Сэр Генри Лавджой, главный магистрат Вестминстера на Куин-сквер, окинул взглядом забрызганные кровью стены придела и лужи застывающей крови, такие темные и жуткие на белом мраморе алтарных ступеней. По его теории, в те дни, когда желтый туман смертоносной хваткой держал Лондон за горло, уровень жестоких убийств и убийств из ревности возрастал.

Но город давно не видел подобного зверства.

У стены придела Богоматери все еще лежало маленькое, зловеще неподвижное тело, покрытое простыней, темной и заскорузлой от такого количества крови. Лавджою пришлось сделать над собой усилие, чтобы подойти к трупу. Наклонившись, он приподнял край простыни и вздохнул.

Эта женщина была при жизни хорошенькой и молодой. Конечно, любая безвременная смерть – трагедия. Но ни один мужчина, который когда-либо в жизни любил женщину или с гордостью и страхом наблюдал первые робкие шаги ребенка, не может смотреть на такую юную красоту, не испытывая особенно тяжкой скорби и жгучего гнева.

Лавджой, хрустнув коленками, присел на корточки рядом с жертвой, не сводя взгляда с бледного, окровавленного лица.

– Не знаете, кто она была?

Кроме него в приделе находился высокий, хорошо сложенный мужчина лет тридцати с небольшим со светлыми, по моде взбитыми волосами. Эдуард Мэйтланд, старший констебль на Куин-сквер, был, естественно, вызван сюда в первую очередь и вел расследование до прибытия сэра Генри.

– Актриса, – ответил он, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, словно медленная, методичная работа сэра Генри его раздражала. – Мисс Рэйчел Йорк.

– А, то-то она показалась мне знакомой, – громко сглотнув, Лавджой снял простыню с тела жертвы и заставил себя посмотреть на нее.

Горло девушки было рассечено несколькими длинными, жестокими ударами. Понятно, откуда столько крови, подумал магистрат. Но смерть Рэйчел Йорк не была ни быстрой, ни легкой. Кулаки сжаты от боли, на бледной обнаженной коже запястий и предплечий видны уродливые черные синяки, кожа на левой скуле рассечена сильным ударом. Разорванное, смятое платье из изумрудного атласа и располосованный бархатный плащ говорили сами за себя.

– Как понимаю, он сделал-таки с ней, что хотел, – сказал Лавджой.

Мэйтланд качнулся с носка на пятку своих дорогих сапог и так и застыл, глядя не на девушку, а на высокое сине-красное стекло восточного витража.

– Да, сэр. В этом нет никакого сомнения.

Всепроникающий запах спермы все еще висел в воздухе, мешаясь с тяжелым металлическим запахом крови и лицемерным ароматом воска и благовоний. Он окинул взглядом точеные ноги девушки и нахмурился.

– Она так и лежала тут, когда вы нашли ее?

– Нет, сэр. Тело находилось перед алтарем. Мне показалось, что не дело ему там оставаться. В конце концов, мы в церкви.

Лавджой встал, снова вернулся взглядом к забрызганным кровью мраморным стенам. Все свечи на алтаре оплыли и потухли. Наверное, это она зажгла их перед смертью, подумал он. Зачем? Из благочестия? Или потому, что боялась темноты?

Вслух же он спросил:

– Как думаете, что тут произошло?

Брови Мэйтланда на миг предательски сошлись над переносицей, но лицо его тут же разгладилось. Было очевидно, что такой вопрос ему в голову не приходил.

– Не знаю, сэр. Церковный сторож нашел ее сегодня утром, когда пришел отпирать церковь. – Он достал блокнот из кармана сюртука и открыл его, напоказ хвастаясь вниманием к подробностям, что иногда нервировало Лавджоя. – Мистер Джем Каммингс. Ни он, ни преподобный… – шуршание страничек, – преподобный Джеймс Макдермот, судя по их словам, никогда прежде ее не видели.

– Они запирают церковь каждый вечер, так?

– Да, сэр. – Мэйтланд снова сверился с блокнотом. – Ровно в восемь.

Наклонившись, Лавджой тщательно прикрыл простыней останки Рэйчел Йорк, лишь на мгновение помедлив, чтобы еще раз взглянуть на ее бледное, красивое лицо. Она чем-то походила на француженку – такие светлые локоны, широко расставленные карие глаза и короткая верхняя губка часто встречаются в Нормандии. Он видел ее на прошлой неделе вместе с Кэт Болейн в ковент-гарденской постановке «Как вам это понравится». Ее талант и красота вызывали у всех восхищение. Он хорошо помнил, как девушки, держась за руки, вышли на финальный поклон. Глаза ее тогда сверкали, на лице цвела широкая улыбка, актриса сияла торжеством и радостью.

Он резко опустил простыню на застывшее, окровавленное лицо и отвернулся. Сузив глаза, он окинул взглядом старую церковь, боковые приделы и широкие транченты, хоры и апсиду.

– А этот самый мистер Каммингс… он прошлым вечером заходил сюда, в придел Богоматери, прежде чем запереть дверь?

Мэйтланд покачал головой.

Сторож сказал, что заглядывал сюда с хоров, громко окликнул, нет ли тут кого, предупредил, что запирает церковь. Но сам он в придел не заходил, сэр. А с хоров он ее не смог бы увидеть, я сам проверял.

Лавджой кивнул. В сыром холоде церкви некоторые лужицы крови еще не окончательно засохли. Блестящие и частые, они мрачно посверкивали в свете фонаря, и он тщательно старался не наступать в них, медленно обходя придел. За последние шесть часов в церкви так натоптали, что восстановить состояние пола до прихода сторожа не представлялось возможным. Но все же казалось непочтительным, кощунственным топтаться по крови несчастной девушки, лежавшей у стены. И потому Лавджой старался не наступать на ее кровь.

Он остановился перед ступенями маленького мраморного алтаря. Здесь крови было больше всего, тут ее и нашли. Фонарь с разбитым стеклом лежал на боку. Он обернулся, нашел своего констебля и спросил:

– Как думаете, кто был последним в приделе Богоматери?

И снова Мэйтланд стал копаться в записях. Все для пущего эффекта, Лавджой это знал. Эдуард Мэйтланд мог прочесть все содержимое своей записной книжки по памяти. Но ему казалось, что шуршание страничками по поводу каждого отдельного факта или личности придает весу его словам.

– Проверяем пока, – медленно проговорил он ради пущей важности. – Но похоже, это была миссис Уильям Нэкери, вдова галантерейщика. Приходит в придел Богоматери каждый вечер примерно в половине пятого и молится где-то двадцать – тридцать минут. Она показала, что уходила из церкви последней, где-то около пяти.

Лавджой окинул взглядом заляпанные кровью стены и натянуто улыбнулся, что вовсе не говорило о его хорошем настроении.

– Похоже, мы с полным правом можем предположить, что ее убили именно здесь.

Мэйтланд осторожно прокашлялся. Он всегда начинал беспокоиться, когда Лавджой принимался подытоживать очевидное.

– Мне тоже так кажется, сэр.

– Это означает, что убийство произошло прошлым вечером между пятью и восемью.

– Именно так, сэр. – Констебль снова прокашлялся. – Мы нашли ее ридикюль в двух-трех футах от тела. Он был открыт, так что большая часть содержимого вывалилась. Но бумажник не исчез. Золотое ожерелье и серьги по-прежнему при ней.

– Короче говоря, это не ограбление.

– Нет, сэр.

– Но вы говорите, что ридикюль был открыт? Интересно, он упал и открылся, когда она выронила его, или преступник что-то в нем искал? – Лавджой снова оглядел каменный придел, ощутил, как сырой холод просачивается сквозь подметки его сапог. Он засунул руки в перчатках глубоко в карманы плаща, жалея, что забыл дома шарф. – Я жду, констебль.

Открытый красивый лоб Эдуарда Мэйтленда пошел морщинками от недоумения.

– Сэр?

– Вы сказали мне, что вам показалось, будто бы здесь необходимо мое личное присутствие.

Недоумение перешло в самодовольную улыбку.

• Предыдущая
• 3/70
• Следующая