Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович - Страница 7

Тогда-то, за пару дней до моего отъезда, воспользовавшись тем, что Федор ненадолго куда-то отлучился, Ксения, оставшись со мной наедине, торопливо огляделась по сторонам и шепотом уверила меня, чтобы я не переживал о них, ибо она сама возьмется за уговоры и сделает все как надо.

Признаться, я не поверил, что у нее получится, но попытка не пытка, да и не оставалось у меня иного выхода, как согласно кивнуть и больше к треклятым мощам не возвращаться.

Ну-ка, ну-ка, как там у нас с ними?

Я пригляделся повнимательнее и облегченно улыбнулся. А ведь сдержала Ксения Борисовна слово. Как и чем она воздействовала на брата – неизвестно, но факт налицо – вон она, знакомая шкатулка, в руках одного из стариков.

Интересно, кто это так в нее вцепился? Ах да, спасибо Федору, просветил ранее – казанский митрополит Гермоген, в чью епархию, кстати, входит кусок наших с царевичем земель из числа тех, что на востоке. Вид суровый, мрачный, взирает подозрительно, в том числе и на меня.

Ну и пускай. Главное, что ларец с мощами у него в руках.

Ай да царевна! И я с благодарностью повернулся к ней, но тут же что-то неприятно кольнуло в сердце. Пригляделся повнимательнее, постаравшись смотреть на нее холодно и по возможности беспристрастно, пытаясь понять, по какой такой причине раздался этот тревожный звоночек.

Получилось с трудом, но то, что девушка на сей раз почти не накрасилась, я заметить сумел.

Жаль. Просто очень жаль!

Учитывая, в каком обилии местные дамы накладывают на лицо румяна и белила, я рассчитывал, что Ксения Борисовна хорошо загримирует всю свою красоту, а так...

Получалась ходячая реклама: «Краше русских девушек в мире лишь... русские царевны, среди которых самая обворожительная...», а дальше и говорить ничего не надо – стой да любуйся.

Ну да, вот она передо мной. Тоже изрядно волнуется, вот только и это ей во вред, в смысле, она от этого стала еще краше. Белые щеки с легким румянцем, алые губы и... глаза.

Нет, глазищи!

Ну и счастливчик тот, кто достанется ей в мужья. Хотя да, я ведь и сам знаю его – Квентин.

Впрочем, сейчас куда важнее иной вопрос: «Как уберечь деваху до венца?» Та еще проблемка, учитывая красу, которую никуда не спрячешь.

Сам виноват.

Надо было бы напомнить ей перед отъездом, чтоб не забыла «наштукатуриться», и желательно в три слоя, причем непременно доверить дело тому самому «стилисту», который успешно загубил все ее очарование вечером того памятного дня, когда удалось спасти их от убийц. У меня же голова в ту пору была занята совершенно иными мыслями, вот я и упустил из виду.

К сожалению, зараза-девка, которая ее малевала, именно сегодня, как назло, не проявила всех своих «потрясающих талантов» и практически не изуродовала лица царевны, как я надеялся. Скорее уж напротив – легкие мазки лишь подчеркнули ее красоту.

Впрочем, как выяснилось ближе к вечеру, девка была не виновата. Это сама Ксения приказала ей, чтобы та не больно усердствовала.

– Думалось, окромя братца, мне тут блистать не перед кем, а ему я всякая хороша, – простодушно пояснила она мне. – Вот я и велела Плющихе, чтоб та лишь мазнула меня для прилику, дабы уж вовсе срамно не гляделось, и все.

Увы, но все это выяснилось потом, а тут ничего исправить уже нельзя, и мне оставалось только тоскливо вздохнуть, а в душе поклясться, что завтра я непременно с самого утра растолкую этой самой Плющихе, когда и какую красоту наводить на царевну.

В смысле, губить, но об этом умолчим.

Сейчас же оставалось лишь надеяться, что Дмитрию будет не до того.

Шуйского не было – старик вновь якобы занемог, так что место по правую руку от царевича было свободно. Его я и занял.

Басманов, стоящий по левую руку от престолоблюстителя, был еще более бледным, нежели Годунов, но тут причина иная – ранение. Встал он с постели первый раз всего пять дней назад, но, когда пришел вызов от Дмитрия, невесть каким образом узнал о нем и самолично заявился на мое подворье.

Езды, правда, от него до меня всего ничего – метров сто, если не меньше, но ему и того хватило. Он даже наверх в мой кабинет-опочивальню подниматься отказался, сославшись на то, что пожаловал ненадолго, а потому ни к чему, и я тоже настаивать не стал – тяжело мужику на второй этаж лезть, а предлагать помощь, так, чего доброго, обидится.

И едва он, тяжело дыша, бледный словно смерть, уселся на лавку, как сразу завел речь о том, что выезжать встречать государя нам надо бы вместе.

Признаться, поначалу я кинулся его отговаривать лишь потому, что на самом деле мой путь лежал в совершенно иную, можно сказать, противоположную сторону.

Боярин упирался, и я хотел уж было сдаться, только отправить его одного с обещанием догнать позже – точь-в-точь как он меня совсем недавно по дороге в Серпухов, но тут мне пришло в голову, что делать это нежелательно.

Я, конечно, собираюсь отсюда исчезнуть, но ни к чему говорить этому миру, чтобы он горел синим пламенем и пусть будет что будет.

Это у Людовика, запамятовал, которого по счету, любимая фраза была: «После нас хоть потоп», а нам потопов не надо.

Не согласен я на них.

Категорически.

Особенно на Руси.

Да и вообще, это время для меня оказалось весьма гостеприимным, если не считать некоторых мелких негативных нюансов. Подумаешь, чуть не зарубили, чуть не съели, чуть не умер с голоду, чуть не ограбили, чуть не посадили, чуть не убили, чуть не расстреляли, чуть не сгноили в темнице, ну и потом еще раз пять чуть не убили, но в целом...

Следовательно, и расставаться с семнадцатым веком надо соответственно, то есть с вежливостью, каковая заключается в том, чтобы сделать максимум. И если я собираюсь дать деру в такой ответственный момент, то надо хотя бы организовать все так, чтобы вся планируемая церемония встречи прошла без сучка и задоринки, а посему Басманову лучше остаться в Москве.

Уговорил я Петра Федоровича еле-еле, сославшись на то, что должен же хоть кто-то в мое отсутствие присмотреть за организацией встречи.

Подразумевал при этом, что и Годунову будет на кого кивнуть, если что-то из ритуала придется Дмитрию не по нраву. Вон, мол, твой верный клеврет все знал и со всем согласился, потому и подумалось, что удастся угодить.

Басманов еще поупирался, но я вовремя вспомнил про саму грамотку государя и ткнул в нее пальцем, а там черным по белому было ясно указано, чтоб я «не умыслил тревожить болезного боярина».

Догадываюсь, что написано это было, скорее всего, не из-за горячей заботы о Петре Федоровиче, а совсем по иной, куда более прозаичной причине, но это меня не интересовало. Главное, наши с Дмитрием точки зрения совпадали, и такого совместного бумажно-словесного нажима Басманов не выдержал, сдавшись.

Народу на Пожаре видимо-невидимо, но возле нас пустота.

Последняя сотня моих ратников с одной стороны наглухо разрезала площадь пополам от Фроловских ворот и до самой Варварки. Стрельцы стояли с другой стороны ворот второй линией, создавая таким образом коридор, который прямо перед нами, сделав резкий поворот в сторону каменных торговых рядов, уходил вдоль них вниз, к стенам Китай-города.

Словом, мы находились как раз в этой развилке.

Дмитрию выставленное мною оцепление не понравилось, хотя я накануне, еще в Коломенском, все объяснил ему подробно и тогда он со всем согласился. Государь даже остановил коня, увидев, что все польские роты, следующие в голове процессии, уже зашли во второй коридор, параллельный предназначенному для царя, и теперь, по сути, находятся в окружении стрельцов.

Ну да, на схеме, которую я показывал Дмитрию, все выглядело вполне логично.

В самом деле, не пробиваться же государю через своих людей, поэтому куда лучше, если следующие впереди сразу займут место рядышком, по соседству, оставив парадный вход пустующим для свободного проезда государя.

Вот только оно на чертеже и на словах логично и безопасно, зато сейчас, на площади, все выглядело совершенно иначе и весьма зловеще.