Ждать ли добрых вестей? - Аткинсон Кейт - Страница 16

Сейди навострила уши: Реджи еще когда различит машину доктора Траппер, а Сейди уже услышала. Собачий восторг читался лишь в мелкой дрожи хвоста, но если погладить — почувствуешь, как все собачье тело наэлектризовано предвкушением. И деткино тоже. Едва он видел, как доктор Траппер входит в кухню, восторг сотрясал его плотное тельце, — детка готовился взмыть в воздух и тянул толстые ручки к матери.

— Тпру, ковбой, полегче, — засмеялась доктор Траппер, ловя его и крепко обнимая.

Вместе с нею в дом ворвалось ледяное облако. В руках у доктора Траппер, как обычно, дорогая сумка «Малберри» («„Бейсуотер“ — красота, правда, Реджи?»), которую мистер Траппер подарил ей в сентябре на день рождения, а на локте висит черный костюм в пакете — у нее три одинаковых костюма в ротации, один на ней, второй в гардеробе, третий в химчистке.

— Quelle horreur, — сказала она, театрально содрогаясь. — И впрямь суровой зимою под ветром студеным.[48] Я там окоченела.

— Дубак, — согласилась Реджи.

— Вот ветер подул, зимою дохнул, куда же воробышку деться?

— Насколько я знаю, доктор Т., в амбаре ячмень, и хоть целый день воробышек может там греться.[49]

— У вас тут все нормально, Реджи?

— Ну знамо дело, доктор Т.

— А как мое сокровище? — спросила доктор Траппер, тычась носом детке в шею («Мне кажется, он съедобный»), и сердце у Реджи сжалось, его свело крошечной болью — Реджи не поняла, с чего бы, вот только это так грустно (ужас как грустно), что никто не помнит, как был совсем маленьким. Реджи все на свете отдала бы, чтобы снова стать маленькой, чтобы ее обняла мамуля. Ну или доктор Траппер. Да кто угодно. Явно не Билли.

— Так грустно, что он этого не запомнит, — сказала она. (Может, грусть у доктора Траппер заразная?)

— Иногда забывать неплохо, — ответила та. — Вчера в половине шестого я встретил двух свинок без шляп и ботинок, даю вам честное слово.[50]

Мамуля обнимала и целовала Реджи то и дело. Еще до Гэри и до Мужчины-Который-Был-До-Гэри они в обнимку сидели вечерами на диване, ели чипсы или еду навынос. Реджи любила обхватить мамулю за талию — чувствовать удобный жировой валик и мягкий живот. («Мой живот — бегемот», — говорила мамуля.) И всё; нежнейшие воспоминания Реджи — о том, как она смотрит «Скорую помощь», ест куриный чоу мейн и чувствует под рукой мамулино запасное колесо. Ерунда какая-то, если вдуматься. Казалось бы, две жизни сплелись — надеешься, что выйдет нечто большее. Вот доктор Траппер с сыном накопят удивительные воспоминания — будут спускаться на каноэ по Амазонке, карабкаться на Альпы, слушать оперу в Ковент-Гардене, смотреть Шекспира в Стратфорде, весной уезжать в Париж, а на Новый год — в Вену, и от доктора Траппер не останется лишь альбома с фотографиями, на которых она сама на себя не похожа. Странно представлять, как детка вырастает в мальчика, а потом в мужчину. Он же просто детка.

— Мой личный маленький принц, — проворковала ему доктор Траппер.

— Все мы короли да королевы, доктор Т., — сказала Реджи.

— А Нил уже пришел?

— Мистер Траппер? Нет.

— Он сидит с ребенком. Надеюсь, не забыл. Я иду в «Дженнерс» с Шейлой, у них сегодня рождественская распродажа. Бесплатный бокал вина, пирожки, гимны — такого рода. Может, ты со мной? Ой, я забыла — сегодня же среда? Тебе надо к подруге.

— Мисс Макдональд мне не то чтобы подруга, — ответила Реджи. — Боже сохрани.

Доктор Траппер с деткой на руках всегда провожала Реджи до крыльца и смотрела, как та идет по дорожке. Доктор Траппер учила ребенка махать на прощание, шевелила его рукой туда-сюда, как будто он чревовещательская кукла, и твердила (скорее детке, чем Реджи): «Пока, Реджи, пока». Сейди сидела рядом и выстукивала свое прощание хвостом по плиткам.

После мамулиной смерти Реджи все пыталась вспомнить последние минуты. Вдвоем (таксист не помогал) они с мамулей взгромоздили в машину огромный уродливый чемодан — чемодан, набитый дешевыми топами «все напоказ», тонкими летними брюками, и еще там был купальник из кошмарной оранжевой лайкры, такой откровенный, что аж неловко, и он стал, как выяснилось, последним ее одеянием, если не считать савана, в котором ее похоронили (поскольку в мамулином гардеробе не нашлось ничего достойного вечности).

Реджи не помнила, какое у мамули было лицо, когда та уезжала на каникулы, — скорее всего, полное надежд. И последних мамулиных слов она тоже не помнила, хотя наверняка среди них было «до свидания». «Скоро вернусь» — обычно мамуля прощалась так. Je reviens. Первая половина так и недоговоренной фразы. Реджи надеялась, что потом будет все то же самое, только наоборот, vale atque ave: мамуля в аэропорту, мамуля в самолете, мамуля приземляется в Эдинбурге, садится в такси, подъезжает, выходит из такси, подзагорелая и слегка, наверное, пополневшая, и говорит: «Привет». Но ничего этого не случилось, «скоро вернусь» — неисполненное обещание. Ее последние слова — ложь.

Реджи помнила, как такси отъезжало, а она махала вслед, но обернулась ли мамуля, помахала — или все возилась с чемоданом? Воспоминание было тусклое, наполовину выдуманное, чего не хватало — сочинила. Когда с тобой прощаются, будь внимательна, запоминай — а вдруг это в последний раз? Все первое приятно, чего не скажешь о последнем.

Доктор Траппер стояла на крыльце, как на портрете в раме, детка хватал ее за волосы, Сейди с обожанием взирала снизу вверх. Под костюмом у доктора Траппер — белая футболка. Как всегда, черные лодочки на низком каблуке, совсем прозрачные колготки, на шее тонкая нитка жемчуга, такие же жемчужинки в ушах. И детка — его Реджи тоже видела, детку в матроске, сунул палец в рот, сжимает обрывок зеленого одеяла и той же рукой цепляется за волосы доктора Траппер, как пассажир метро за ремень в вагоне.

А потом доктор Траппер отвернулась и ушла в дом.

Реджи стояла на автобусной остановке, читала «Большие надежды», и тут чья-то рука сжала ей шею сзади, и не успела Реджи рот открыть, как что-то жестко ткнулось ей в поясницу, а в ухо угрожающе прошептали:

— Ни звука, я вооружен.

— Ага, ну знамо дело, — прошептала Реджи. Пощупала сзади, нашла «оружие». — Мятные пастилки? — саркастически переспросила она. — Ой-ой-ой, умру от страха.

— Суперсильный вкус, — улыбнулся, точнее говоря, ухмыльнулся Билли.

— Ха-ха, блядь.

В доме доктора Траппер Реджи никогда не ругалась. И она, и доктор Траппер (которая утверждала, что «в молодости ругалась как сапожник», во что Реджи слабо верилось) использовали безвредные эвфемизмы, поминали всякую чепуху, что попадалась на глаза, — сахар, шипучку, ракушки, чашки с блюдцами, но встреча с братом требовала выражений посильнее, чем «блямс и помоги мне Боб». Реджи вздохнула. Если б мамуля сказала Реджи последние слова, они как пить дать были бы таковы: «Присматривай за братом». Реджи помнила, как они были детьми, как Билли был ее героем и защитником, как она брала с него пример, как он присматривал за ней. Она не предаст эти воспоминания о Билли, пусть сам Билли и предает их каждый божий день.

Ему девятнадцать, старше Реджи на три года, и хотя, вообще-то, он не помнил отца, у него по крайней мере были фотографии, на которых они с отцом вдвоем, — доказательство того, что когда-то они существовали на планете одновременно. Обычно на этих снимках Билли держит какое-нибудь оружие из своего игрушечного арсенала — пластмассовый меч, бластер, лук со стрелами. Когда повзрослел, сменил реквизит на воздушки и карманные ножи. Бог весть, чем он вооружен теперь. Вероятно, ракетными установками.

Видимо, Билли унаследовал любовь к оружию от отца. У мамули были выцветшие фотографии — муж-солдат с однополчанами в пустыне, и у всех большие винтовки. Как-то отец в увольнительную контрабандой притащил домой «сувенир» — тяжелый и уродливый русский пистолет, который мамуля хранила в коробке на верхней полке чулана, веря, как это ни абсурдно, что Билли не узнает. Не могла придумать, как избавиться от пистолета: «Не с мусором же выносить — вдруг детё найдет». И в полицию не отнесешь — мамуля была очень законопослушная, но к полиции питала неприязнь, и не только потому, что полицейские вечно скреблись в дверь из-за Билли, — мамуля же из Блэргаури, деревенская девчонка, а отец ее, судя по всему, помаленьку браконьерил.