Ритуал тьмы - Хардебуш Кристоф - Страница 24

Никколо с отсутствующим видом кивнул. Сам он не обладал никакими склонностями к музыке.

— Можем пострелять в саду, — предложил Байрон. — У меня превосходные пистолеты, а из-за дождя в последнее время мы ими почти не пользовались.

— А мне тут так уютно, — покачал головой Шелли, поднимая бутылку. — Может, бренди?

— Perché no[27]? — рассеянно ответил Никколо по-итальянски.

Шелли налил ему, а Байрон тут же принялся рассказывать историю о придворном шуте-карлике по имени Перкео[28], который всегда произносил эти слова, когда ему предлагали выпить, и поэтому каждый день пил очень много вина.

— И когда он уже состарился, врач посоветовал ему пить поменьше алкоголя. Несмотря на весь свой скепсис, карлик выпил стакан воды — впервые в жизни! На следующий же день умер.

— Свидетельствует ли это о том, что врачи — это плохо, или же о том, что вино — это хорошо? — осведомился Никколо.

Он заметил, что с уходом Полидори у всех улучшилось настроение. Доктор был чересчур надменным, и это всегда мешало в разговоре с ним. К тому же он недолюбливал Шелли и во всем пытался уязвить его, что делало общение в компании еще сложнее — а ведь говорить с этими талантливейшими людьми и без того было непросто.

— Я знаю очень хороших врачей, — отозвался Байрон, немного подумав.

— А я — плохое вино, — добавил Шелли.

Все рассмеялись. Шелли сунул руку в карман своего сюртука, который он никогда не застегивал, как, впрочем, и верхние пуговицы рубашки, так что его широкий воротник всегда неопрятно торчал. Поморщившись, словно от боли, Перси склонился набок, и Никколо заметил в его руке бутылочку с белой этикеткой.

— Боли? — весело спросил Байрон.

Кивнув, Шелли открыл бутылку и отхлебнул плескавшуюся в ней жидкость.

— У меня тоже, — лорд протянул руку и, сделав глоток, передал бутылку Никколо.

— У меня ничего не болит.

— Немного опиума не повредит, даже если вы не страдаете от боли, — Байрон подтвердил подозрения Вивиани.

— Но разве от него не чувствуешь слабость? Не становишься пассивным и сонным?

— Нет, это всего лишь глупый предрассудок. Скорее я склонен отметить, что опиум усиливает то настроение, в котором я находился до того, как его принял. Иногда от опиума я чувствую, что полон энергии, и мне хочется двигаться, а иногда становится острее мой ум, и тогда я часами могу вести интереснейшие разговоры.

Никколо неуверенно взял бутылочку. Поднеся ее к губам, он почувствовал резкий запах алкоголя.

— Маленький глоток, — посоветовал Шелли.

Вивиани отхлебнул немного. Вкус у опиумной настойки был неприятный, резкий и горький, чувствовалась крепость. Юноша закашлялся.

— Да, это горькое лекарство, — с некоторым злорадством отметил Байрон.

Шелли вновь спрятал бутылку, а Никколо, справившись наконец с кашлем, начал прислушиваться к своим внутренним ощущениям. Он пытался понять, начал ли уже действовать напиток, но не знал, чего следует ожидать.

Тем временем Байрон и Шелли завели разговор об идеализме. Лорд укорял своего друга в том, что он не смотрит на мир с позиций здравого реализма.

— Нашему времени не нужен ни идеализм, ни реализм. Нужно поменьше религиозности, муштры, порядка и побольше свободы. Нам нужны Мильтоны и Моры, а адвокатов и политиков у нас и так хватает. Нужно создать новую утопию, противостоять тиранам, найти место, где будут царить ученость и искусства. Путь туда укажет литература, ведь словом можно изменить мир!

— У истоков революции во Франции тоже стояли идеалисты, — напомнил Байрон.

— И если бы мир не отреагировал на них с таким страхом и ненавистью, все было бы хорошо. То, что в Париже дело дошло до применения силы, связано с войной.

— И с ненавистью к тиранам, — поддержал поэта Никколо, хотя французов у него на родине со времен Наполеона не очень любили. — Если бы эта страна была более просвещенной, всего этого насилия не произошло бы.

— У тирании много форм, — Байрон смерил его задумчивым взглядом. — Тирания государства. Тирания слова. Тирания духа.

— Свобода — вот главная заповедь, — возбужденно воскликнул Шелли. — А ее враг — конформизм. Нужно уничтожить все, что пропитано ложью, пусть это и считается традиционным. Свобода и любовь, вот что должно стать новым идеалом.

Никколо внимательно слушал эти слова. Разговор вился в воздухе серебристой нитью, и юноше казалось, что он видит, как мысли витают над головами поэтов, сливаясь в единый поток, а он, Никколо, плавает в этом потоке и его тело становится легким, как в воде. Он купался в их словах, словно в теплом, нагретом лучами солнца озере.

— Я буду рад, если мы отставим эти формальности, — вдруг предложил Байрон. — Если вы не возражаете.

Изумленно посмотрев на него, Вивиани кивнул.

— Конечно, я буду этому очень рад.

— Зови меня Джордж, — предложил Байрон.

— Или Альбе, — добавил Шелли.

— Почему Альбе?

— Лорд Байрон, Л.Б., к тому же напоминает слово «албанец», — ухмыльнулся Перси.

— К твоим услугам, Джордж. Ты тоже можешь звать меня Никколо.

— Тогда я очень рад, что ты примкнул к нашей компании, Никколо, — с улыбкой объявил лорд.

Склонив голову к плечу, юноша нерешительно посмотрел па Байрона. Со времени его первого визита на виллу Никколо занимали некоторые вопросы, и теперь, опьяненный коньяком и опиумом, он почти решился задать их.

— О чем задумался, друг мой? — подбодрил его лорд.

Набравшись мужества, Вивиани откашлялся.

— Скажи, а правда то, что говорят о тебе местные жители?

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду, Никколо, — Байрон удивленно приподнял брови. — Я не демонопоклонник и не Люцифер собственной персоной. Это неправда. Если же ты говоришь о других слухах…

Он многозначительно улыбнулся, и Никколо, покраснев, пожалел о том, что вообще завел этот разговор.

— Да, вообще-то я имею в виду другие слухи, — неуверенно протянул он. — В особенности те, которые касаются Клэр, то есть, я хочу сказать, госпожи Клэрмон.

Он увидел, что Байрон и Шелли переглянулись.

— Боюсь, этот слух я не могу опровергнуть, — лорд нарочито вздохнул. — Я был полон решимости сопротивляться очарованию нашей юной Клэр, но оказалось очень сложно оставаться стоиком, когда это восемнадцатилетнее создание проехало тысячи миль, чтобы меня, так сказать, лишить моих стоических убеждений. Так что я признаю себя виновным. Да, я поддался ее чарам, и время от времени мы делим ложе, хотя и не идеалы.

— А чары ее неодолимы, — поддакнул Шелли, делая красноречивый жест рукой, намекавший на пышные формы Клэр.

Вивиани чувствовал, как горят его щеки, и сейчас отдал бы все на свете, чтобы скрыть свое смущение. Но раз уж он вкусил плод с древа познания, то стоило ли останавливаться?

— А ты, Перси?

— Наш дорогой Перси ценит в женщинах не столько дамские прелести, хотя Мэри ими и не обделена, но разум. Он говорит, что может спорить с ней, как с мужчиной, когда они остаются наедине.

— Да, это действительно так, — подтвердил Шелли. — Любви не нужно благословление священника, Никколо. Она либо есть, либо нет. И я не знаю, как обряд бракосочетания может что-то изменить в моих чувствах к Мэри.

— Может быть, благословение священника ничего и не значит, но лучше следи за тем, чтобы на тебя не обрушилось проклятие нашего доброго доктора.

Байрон и Шелли захихикали, как мальчишки. Их смех оказался настолько заразительным, что и Вивиани не удержался.

— Ну а ты, Никколо? — отсмеявшись, спросил Байрон. — Cherchez la femme[29]! Кто она, королева твоего Парнаса? Кто окрыляет твои слова?

Перед внутренним взором Вивиани предстали прекрасные черты Валентины. Он мечтательно закрыл глаза.

— А почему вы думаете, что такая женщина вообще существует? — вдруг заупрямился он.