Ритуал тьмы - Хардебуш Кристоф - Страница 51

— Да, — тихо пробормотал он, едва открывая рот.

И делал он это не из-за холода. Жиакомо было страшно. Конечно, эта мысль была абсурдна, но ему казалось, что Тени попытаются схватить его и проникнуть в его тело через рот, если он не будет настороже.

— Все идет своим чередом. Колеса завертелись, и теперь их не остановить. Я горжусь тобой, горжусь всеми вами. Никто не мог бы даже пожелать себе более преданных и усердных отпрысков.

— Благодарю.

— Но вы должны кое о чем знать. Церковь пытается обрести былую силу. Вам нужно быть готовыми, когда она вновь спустит своих цепных псов. У нас еще много дел, сын мой.

Жиакомо подождал немного, но было тихо. В конце концов он повернулся и вышел из комнаты. Ему было трудно не перейти на бег, и Жиакомо показалось, что сзади раздался тихий смех, но, должно быть, он ошибся, ведь во Тьме не было места для эмоций, уж это-то он знал. Он собирался выполнить приказ, хотя и не понимал, каковы причины для таких действий. Все эти кражи, подкупы, шантаж, убийства… Жиакомо понимал, что за всем этим кроется какой-то план, но вот что это за план, он разгадать так и не смог. Впрочем, это обстоятельство чуть ли не радовало его — Жиакомо не знал, сможет ли он жить с этим знанием.

Когда ему обещали бессмертие и великую власть, он не знал, какую цену ему придется платить. Ослепленный жадностью, Жиакомо даже не спрашивал об этом. Но цена оказалась высока, и каждую ночь он терял часть былого сознания. Жиакомо чувствовал, что постепенно теряет рассудок. Тьма в нем была неутолима, и она неуклонно пожирала его душу.

Запыхавшись, Никколо откинулся на спинку сиденья. Эсмеральда еще на мгновение осталась на нем, а затем перебралась па место напротив и начала застегивать порванную блузку. Когда юноша отвернулся, пряча глаза, она хрипло рассмеялась.

— Теперь ты смущаешься? Стыдишься меня, милый? Было неплохо, правда? Это заставило тебя забыть о той, другой?

— Какой еще другой? — спросил Никколо, поправляя рубашку и штаны.

— Даже не будучи магом, любая женщина поймет, что ты страдаешь от неразделенной любви, глупыш, — невозмутимо ответила Эсмеральда.

Внезапно Никколо стало неуютно в душной карете.

— Я не хочу об этом говорить, — пробормотал он.

Огонь, столь неожиданно вспыхнувший в его душе, погас столь же быстро, как и разгорелся, и теперь юноша не знал, что ему сказать или сделать.

Отдернув занавеску, Никколо выглянул в окно. Карета ехала по улице, где находилась его гостиница. Он постучал тростью в потолок и, когда Карло отодвинул заслонку, приказал остановиться. Если кучер и заметил, что произошло в карете, виду он не подал.

— Если хочешь, Карло отвезет тебя домой, — сказал девушке Никколо.

— Спасибо, это очень мило с твоей стороны, — ответила она, и юноша не понял, смеется она над ним или говорит серьезно. — Надеюсь, ты получил от проведенного вместе времени столько же удовольствия, что и я.

— Конечно, — сунув руку в карман, он достал маленький кошель с деньгами. — Мне хотелось бы как-то отплатить тебе… за потраченное время.

— Не волнуйся. Ты уже отплатил.

Смущенно кивнув, Никколо встал и, словно спасаясь бегством, выбрался из кареты. Пододвинувшись к окну, Эсмеральда помахала ему рукой. Не сводя с девушки глаз, Никколо постучал по крыше кареты, давая Карло сигнал трогаться.

Немного постояв на улице, юноша собрался с мыслями и направился к гостинице. В окнах уже горели огни, на небе светила полная луна, окруженная рваными облаками. Края облаков окрасились серебристым светом.

— Мсье? — К Никколо подошел какой-то молодой человек. — Вы мсье Вивиани?

— Да, — итальянец недовольно кивнул. — Чем могу помочь?

Этот человек был ненамного старше Никколо, но выше и шире в плечах. На его верхней губе виднелись густые усы.

— Я рассыльный, — он сунул руку в карман темного пальто. — Мне поручили кое-что вам передать.

Незнакомец сделал шаг к Никколо, в его руке блеснул клинок.

Вивиани настолько растерялся, что не успел отреагировать. Лезвие вошло ему в живот, хотелось кричать, но боль поднялась к груди, поразила легкие, сжала горло, так что с губ сорвался только хрип. Никколо пошатнулся и чуть было не упал, но незнакомец, подхватив его, прижал к себе. Обхватив итальянца за плечи, словно пьяного, нападавший потащил его в переулок.

Нож по-прежнему торчал у Никколо из живота, прямо под ребрами, раскаленная боль пронзала все тело. Юноша хотел оглянуться, узнать, что происходит, но мир распался на тысячи осколков, на свет и тень, пустые окна и темные очертания домов. Никколо не понимал, что все это значит. Его занесли в переулок и бросили на землю, в грязь.

Тело изогнулось, пальцы сжались на рукояти клинка. Перед глазами все поплыло, замерцали какие-то огоньки, по щекам от боли покатились слезы.

Прежде чем он успел вытащить кинжал из тела, его пальцы разжали. Никколо хотел бы сопротивляться, но силы покидали его, и сейчас он мог только дышать. От каждого прикосновения к клинку по телу проходили волны боли, даже втягивать воздух стало сложно. Он почувствовал, как из раны хлынула кровь, заливая рубашку и штаны.

— Больно, да? Покайся перед Господом, сейчас все закончится.

Никколо сфокусировал взгляд на нападавшем. Улыбнувшись, незнакомец кивнул ему — почти дружеский жест.

Он мог ударить во второй раз в любой момент. Первое ранение было смертельным, Никколо это знал, но ему не хотелось умирать, только не так, не в этом грязном переулке, когда он еще не успел попросить у Валентины прощения.

Лезвие пронзило плоть, взрезало жилы его тела, но не только. Казалось, оно разрезало какую-то нить в его душе, спали какие-то путы, и теперь что-то рвалось наружу, скрытое от мира, голодное, ведомое жаждой жизни. Оно освободилось, и у Никколо потемнело в глазах.

Теперь боль отошла на второй план. Да, она еще осталась, но уже не имела никакого значения, как и кровь, льющая из раны, грязь в переулке, лицо незнакомца, да и весь мир в целом.

По телу Никколо прошла экстатическая дрожь. На мгновение ему подумалось, что это, должно быть, смерть — в ней нет ничего плохого, наоборот, она вызывает возвышенные чувства. Вот только он не умер. Дрожь продолжалась, усиливалась, проникла в самую глубь его тела, дошла до центра его естества.

И тело начало меняться. Так чувствуешь себя, когда собираешься зевнуть, но рот еще не открыл. Ощущение было и телесным, и духовным, и Никколо не мог ему противостоять.

Он чувствовал, как удлиняются одни кости и укорачиваются другие, как плоть принимает новые очертания, как натягивается кожа. Все рациональные мысли исчезли, оставался только этот момент, и не более того.

Лицо деформировалось, и юноша застонал, когда челюсти начали вытягиваться вперед. Зубы тоже удлинились, стали больше, прочнее, острее. Одежда порвалась — ей нечего было противопоставить мощи его тела. Кожа покрылась мехом, и от ткани остались одни лохмотья.

Что-то ударило Никколо, пронзило его меняющуюся плоть, но рана тут же закрылась, как только из нее вынули клинок.

Никколо зажмурился, наслаждаясь столь молниеносными переменами в своем теле. Его охватила животная радость, и, запрокинув голову, вервольф завыл.

Когда он вновь открыл глаза, мир изменился — пропали цвета и остались только свет и тень, зато повсюду царили запахи, придававшие всему очертания и смысл.

— Чудовище!

Это был даже не крик, а сдавленный хрип, исполненный ужаса. Видоизмененная, огромная голова Никколо повернулась. Он еще чувствовал остатки боли в теле, словно эхо от крика, и от этого ощущения пришел в ярость. Сжав лапу, он замахнулся и зарычал.

Незнакомец отступил на пару шагов. От него пахло страхом, но не только. Никколо чувствовал старый, темный запах, разжигавший его ярость. Не спуская с нападавшего глаз, вервольф, пригнувшись, коснулся передними лапами земли.