Ипатия - Кингсли Чарльз - Страница 57

• Предыдущая
• 57/78
• Следующая

Юноша вспомнил, что надо узнать, крещеная ли сестра и дрожащим голосом спросил:

– Ты крещена?

– Крещена?! – повторила Пелагия, очевидно не понимая значения этого слова.

– Да! Епископом… в церкви?

– Ах, вот что, – заговорила она, – теперь я припоминаю… Мне было четыре года. Да, да, помню водоем и женщин, которые раздевались… Меня тоже выкупали, и старик окунул мою голову три раза в воду… Я забыла, зачем это делали, – так много лет прошло с тех пор. Потом на меня, кажется, надели белое платье.

Филимон отступил от нее, глубоко вздохнув.

– Несчастное дитя. Да смилуется Господь над тобой!

– Разве он не простит? Ты ведь примирился со мной, а он, надеюсь, добрее тебя. Почему же он меня не простит?

– Он простил тебя при крещении, и вторичная милость невозможна, пока ты…

– Пока я не покину своего возлюбленного! – вне себя воскликнула Пелагия.

– Когда Господь простил святую Магдалину и сказал ей, что вера спасла ее, – подумай сама, – продолжала ли она жить после этого во грехе, предаваясь мирским удовольствиям? Бог простил ее, но сама она не могла забыть свой грех. И твои грехи могут искупить только слезы раскаяния.

– Но я ничего не знала! Я не добивалась крещения, не просила его. О, жестокие родители, зачем вы со мною это сделали? А Бог? Зачем он меня так рано простил? Я не решаюсь идти в пустыню! Я не могу! Посмотри, какая я нежная! Я бы умерла там от холода и голода. Я бы там с ума сошла от страха! О, брат мой, так вот что значит Евангелие христиан! Зачем я должна стать такой несчастной, и кто поручится, что Бог простит меня наконец? Правда ли все это, Мириам? Скажи мне что-нибудь, или я сойду с ума!

– Да, – сказала насмешливо Мириам, – таково Евангелие, такова утешительная весть искупления, согласно учению назареян.

– Я пойду с тобой! – воскликнул Филимон. – Я пойду с тобой и никогда тебя не покину. Мне нужно очиститься от собственных грехов, – и дай Бог, чтобы это мне удалось. Я поставлю твою келью рядом с моей; любвеобильные монахи станут нас поучать, днем и ночью мы будем молиться за себя и друг за друга и не расстанемся до самой смерти.

– Лучше уж сразу покончить с собой! – в отчаянии воскликнула Пелагия и упала на пол.

Филимон хотел поднять ее, но Мириам схватила его за руку и быстро прошептала:

– Не обезумел ли ты? Ты разрушаешь собственные планы. Зачем ты сказал ей все это вместо того, чтобы выждать время? Дай срок, она соберется с мыслями и добровольно расстанется со своим возлюбленным. Ах, моя бедная любимица! Даже мы, евреи, не отказывали хоть в некоторой надежде такому жалкому невежественному существу, хотя нам отлично известно, что все вы, язычники, обречены на геенну огненную.

– А почему она осталась невежественной? Ты, презренная, ответственна за ее воспитание. Ты ввергла ее в пучину разврата и позора! Ты сумела вытравить в ней воспоминание о религии, к которой ее приобщило крещение!

– Тем лучше для нее, если это воспоминание не может сделать ее счастливее. Лучше сразу после смерти очутиться в геенне, чем томиться всю жизнь в беспредельном страхе. Не сердись на меня. Старая еврейка все-таки питает к тебе расположение, хотя ты и презираешь ее. Пелагия выйдет замуж за гота.

– За этого африканского еретика?

– Она сделает его правоверным, если ты этого пожелаешь. Во всяком случае, если ты хочешь овладеть ею, влияй нее так, как я. Тебе представлялся удобный случай, но ты не сумел им воспользоваться. Теперь настал мой черед. Пелагия, дорогая моя, вставай и мужайся! Пойдем ко мне и приготовим любовный напиток для твоего воина… Ручаюсь, что через сутки он полюбит тебя сильнее прежнего.

– Нет, – произнесла Пелагия, поднимая голову. – не надо мне ни любовных напитков, ни яда.

– Яда? Ах ты, дурочка! Разве ты сомневаешься в искусстве старой еврейки? Не считаешь ли ты, что я способна лишить его рассудка?

– Нет! Я не хочу ни напитков, ни колдовства. Он должен или любить меня по-настоящему, или окончательно бросить. Пусть он меня любит ради меня самой, считая, что я достойна его привязанности и уважения, а иначе мне лучше умереть!

– Один сумасброднее другого! – воскликнула Мириам вне себя. – Тихо! Слышите шаги по лестнице?

Кто-то поднимался по ступеням тяжелой походкой. Все трое испуганно замолчали. Филимон подумал, что его ищут монахи, Мириам боялась телохранителей Ореста, который с минуты на минуту мог схватить ее, а Пелагия в неопределенном смятении страшилась всех и каждого.

– Нет ли у тебя рядом комнаты?! – спросила еврейка.

– Нет.

Старуха закусила губы и вытащила кинжал. Пелагия закуталась в плащ и стояла, дрожа и наклонив голову, как бы в ожидании нового удара.

Дверь распахнулась и вошли… не монахи и не телохранители, а Вульф и Смид.

– Ай да молодой монах! – воскликнул Смид с громким смехом. – Да здесь и женщины! А ты занимаешься своим прежним ремеслом, достойная привратница ада? Ну, идите пока, у нас есть небольшое дело к этому молодому человеку!

И Мириам вместе с Пелагией проскользнули мимо ничего не подозревавших готов, а затем быстро спустились по лестнице.

– Молодая женщина, кажется, смутилась… Ну, Вульф, говори потише, а я стану у двери, чтобы никто не подслушивал.

Филимон вопросительно взглянул на своих неожиданных посетителей. По какому праву вторглись они в такой скорбный час в его личную жизнь? Но его сейчас же обезоружил старый Вульф, который приблизился к нему и, заглянув в глаза юноше, дружески протянул ему свою большую, грубую руку.

Филимон крепко пожал ее, а затем зарыдал, закрывая лицо руками.

– Ты хорошо поступил. Ты храбрый парень. Если бы, ты даже погиб, то такой смерти никому не следует стыдиться.

– Так вы были там?

– Да.

– Но это еще не все, – добавил Смид, догадываясь как больно юноше сознавать, что и они были свидетелями позорного торжества его сестры. – Некоторые из нас хотели спрыгнуть вниз и прочистить тебе дорогу своими мечами. По крайней мере я знаю одного человека, у которого кровь сразу застыла в жилах. Подлые собаки! Мне хотелось бы хоть один час покрошить их, прежде чем я успею умереть.

– И еще покрошишь, – заметил Вульф. – Не правда ли, юноша, ты хотел бы получить сестру в свою полную власть?

– Да, но это тщетное желание! Никогда она не покинет своего амалийца!

– Уверен ли ты в этом?

– Она сама мне сказала это за несколько мгновений до вашего прихода. Женщина, которую вы застали у меня – Пелагия.

У Смида вырвался возглас удивления.

– Ах, если бы я ее узнал! Клянусь душами моих предков, она убедилась бы тогда, что сюда легче попасть, чем вернуться домой.

– Тише, Смид, – так лучше. Скажи мне, парень, решишься ли ты взять Пелагию с собой, если я передам ее в твои руки?

Филимон колебался.

– Вы видели, на что я могу отважиться, но прибегать к насилию – нехорошо.

– Ну, философией ты можешь заниматься наедине с самим собой. Я сделал тебе предложение, на которое, по моему мнению, всякий здравомыслящий человек, а тем более безумный монах, может дать только один ответ.

– Викинг, ты забываешь о деньгах, – с улыбкой заметил Смид.

– Нет, но по-моему, парень этот не настолько подл, чтобы колебаться из-за этого. Впрочем, надо тебе сказать, что мы обещаем отослать Пелагии все ее вещи и подарки амалийца. Что же касается дома, то мы вскоре избавим ее от своего пребывания, так как намерены устроиться на более широкую ногу, как выражаются торгаши. Ну, что ты скажешь на это?

– Ее деньги! Те деньги! Да простит ее Господь! – отведя Филимон. – Неужели вы считаете меня таким презренным?! Теперь я решился! Скажите, что мне делать, я на все готов.

– Знаешь ли ты переулок, который тянется вдоль левой стены дома вплоть до канала?

– Да, знаю.

– А дверь в угловой башне, у самой пристани?

– Тоже знаю.

– Будь там завтра, через час после заката солнца, с дюжиной здоровых монахов, и ты получишь то, что мы тебе передадим. Все остальное уже твое, а не наше дело.

• Предыдущая
• 57/78
• Следующая