Секира и меч - Зайцев Сергей Михайлович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/87
• Следующая

Петр Отшельник спросил:

— Где Гийом-кузнец?

Гийом выпел из толпы:

— Путь наш был труден. Мы потеряли много людей. Хотя и обрели немало достойных. Но вот мы здесь.

Петр был серьезен, однако за серьезностью этой не мог скрыть радость:

— Чем больше нас тут соберется, тем ближе Иерусалим. Потери… Они будут, конечно. Но великие дела не вершатся с легкостью. Самые сильные дойдут. И исполнят миссию, какую возложил на нас Бог!

Рядом с этим монахом стоял некий рыцарь. Он сказал:

— Горе неверным! Я уже вижу потоки их крови…

Потом Петр Отшельник отвел для вновь прибывших крестоносцев место на пустыре и сказал, что еду для них греки подвезут только завтра, а пока, кто хочет, может ловить в море рыбу или, быть может, у кого-то есть деньги, — тот пусть купит себе еду у греков:

— Но помните: греки — народ вредный. Они нас звали, молили о помощи. А когда мы пришли, не очень охотно дают нам еду. Подняли на хлеб цену. Можно подумать, что у них каждый год неурожай…

Рыцарь сказал:

— Зачем покупать у них то, что можно отнять?

Монах поморщился:

— Здесь я не соглашусь с тобой, Вальтер. Греки такие же христиане, как и мы. Поэтому следует их уважать. К тому же они еще должны переправить нас на тот берег пролива. Совсем ни к чему с ними ссориться.

Рыцарь усмехнулся:

— Кабы они нас уважали…

Однако монах не дал ему сказать:

— Твои люди первыми нарушили соглашение, стали грабить греков — останавливать на дорогах купцов.

— Мои люди недовольны, — бросил рыцарь. — Разве можно назвать едой те помои, что нам привозят?

Петр Отшельник покачал головой:

— Твои люди правдами и неправдами проникают в город и устраивают там дебоши, погромы, пьянки с оргиями. Это раздражает власти. На нас уже жалуются императору.

Рыцарь улыбнулся лишь уголками рта:

— Мои воины — живые люди. Им хочется развлечений.

Монах неодобрительно взглянул на него:

— Твои воины — развратное племя. А ты никак не наведешь среди них порядок. Если так дело пойдет дальше, то нам не с кем будет идти в Иерусалим. Мы растеряем все войско по тавернам и по постелям блудных дев. Блудниц здесь предостаточно, чтобы поглотить и не такое войско!..

Рыцарь вздохнул и пошел на попятную:

— Это верно, сей град силен развратом. И я ничего не могу поделать со своими людьми. Разве что начать головы сечь. Я надеюсь, на том берегу, в виду опасности, они поведут себя иначе…

Отшельник кивнул:

— А до тех пор… что ж! Головы секи. Нам нельзя сейчас ссориться с греками. Еще много наших на подходе — их нужно обождать.

Рыцарь напомнил:

— Император обещал нас кормить.

— Худо-бедно, но он держит слово. Оглядись! Легко ли прокормить такую ораву?

Так, за этой беседой Петр Отшельник и рыцарь Вальтер удалились. А прибывшие крестьяне принялись размещаться на древней византийской земле. Вбивали колья, ставили шатры, выкапывали ямы для очагов, обкладывали их камнями…

А между крестьянами уже сновали предприимчивые разряженные греки. Они предлагали за «разумную» цену хлеб, вино, жареную рыбу, дрова… Глеб спросил у торговцев, сколько стоит один хлеб.

— О! Недорого, — воскликнул грек. — Такому красивому дешево продам…

И он назвал цену.

Глеб прогнал этого торговца, ибо тот запросил столько денег, за сколько в Чернигове можно было купить овцу.

Через минуту уже Моника замахивалась на этого торговца палкой и кричала:

— Их, и правда, не назовешь ни щедрыми, ни великодушными. Они выжимают номисмы и марки из наших бед. Они наживаются на нашем голоде. Подлое племя торгашей, для которых нет ничего святого!..

Однако уже этим вечером император Алексей прислал для прибывших еду. Воловьи упряжки тянули по дороге от города восемь громадных котлов, а африканцы-рабы тащили на плечах корзины с хлебом. Несколько десятков воинов, хорошо вооруженных, закованных в броню, охраняли этот обоз. Их командиры — декархи — уже выстраивали толпу голодных крестоносцев в очередь. А чиновник орфанотроф кричал декархам, чтобы те следили: на один рот — не больше половника.

Похлебка, какую наконец дождались Глеб и побратимы, оказалась очень жидкая, бледно-зеленого цвета и дурно пахла. А хлеб был черствый. Однако все были так голодны, что никто и не думал жаловаться. Никто не вылил похлебку на землю, а хлеб никто не раскрошил птицам.

Воины императора с сочувствием смотрели на толпы крестьян и, о чем-то переговариваясь, качали головами.

Они прождали под стенами Константинополя еще две недели.

Новых отрядов крестьян становилось все меньше. Те единицы, что прибывали, уже вряд ли что-то могли решить.

Горожане и власти города становились все менее терпимыми, поскольку полчища крестоносцев — злых, голодных — так и рыскали по всей округе, грабили торговцев, везущих товары в Константинополь, воровали скот, угоняли лошадей, издевались над местными жителями, насиловали женщин и пьянствовали, пьянствовали… Каким-то образом — скорее всего морем, а может, через подкуп стражи — самые отчаянные из крестоносцев умудрялись попадать в город. Здесь, напившись вина, они бесчинствовали, орали свои варварские песни, устраивали дикие пляски на площадях, придирались к мирным жителям, лезли к ним в дома, воровали из храмов дорогую утварь и пытались на рынках продать ее… Стража во множестве ловила крестоносцев на улицах и выдворяла их за ворота. Среди горожан горько шутили: «Кто бы спас нас от этих спасителей!». А к императору рекой текли жалобы.

Петр Отшельник давно уж поговаривал о переправе на другой берег пролива. Петр говорил своим людям, что в тех землях, через которые они пойдут, некогда правил царь Крез. Он невероятно был богат. Никто до сих пор не может похвастать богатством, большим, нежели было у него… Значит, идти крестоносцам через очень богатые земли:

— Там мы забудем, братья, что такое голод. Вшей и блох мы оставим на этом берегу, а на том в наших сумах сразу заведется звонкая монета.

Монах знал, чем привлечь простого человека; очень обнадеживали крестоносцев такие его речи. И на тот берег, что высился за проливом, они смотрели с жадностью и спрашивали друг друга: «Когда же? Когда греки дадут нам корабли?..».

Петр Отшельник уже трижды ходил во дворец к императору. Но Алексей Комнин, чрезмерно занятый делами, все никак не мог принять его.

А однажды явился сам. После «выхода» в храм, после молебна повернул не во дворец, а к Влахернским воротам. Окруженный не менее чем двумястами воинов, император Алексей Комнин приехал на пустыри в золоченой колеснице вместе с юной дочерью. Та, как видно, хотела посмотреть на крестоносцев вблизи.

Остановившись возле лагеря, Алексей не стал выходить из колесницы. С возвышения ее хотел говорить с этими людьми.

Крестьяне со всех сторон поспешно стекались к колеснице. Всем хотелось услышать, что скажет император. Да и посмотреть на него было очень любопытно.

Алексей Комнин был не старый еще человек. Чело его венчала золотая корона, а на плечи был накинут пурпурный плащ. Дочь его Анна не отличалась особой красотой, но была нежна. И многие из крестоносцев смотрели на нее с удовольствием.

Воины императора стали возле колесницы плотным кольцом, плечо к плечу. Защищенные стальными доспехами, они выстроили из своих тел несокрушимую стену. Пентеконтархи не велели крестоносцам подходить вплотную к этой стене.

Послушать императора пришел весь лагерь, за исключением раненых и больных. В первых рядах крестоносцев стояли Петр Отшельник, рыцарь Вальтер, кузнец Гийом и другие уважаемые люди, вожди. Глеб с побратимами тоже были недалеко от колесницы. И Васил-болгарин с ними. Он уже перестал выступать в качестве толмача, ибо побратимы за несколько недель жизни в лагере и общения с крестоносцами и греками научились неплохо понимать и язык Гийома, и язык Ганса, и язык греческий.

Император Алексей в своей речи называл крестоносцев латинянами. Он сказал, что назавтра, еще затемно доблестное крестоносное воинство погрузится на галеры и будет переправлено на малоазийский берег пролива.

• Предыдущая
• 53/87
• Следующая