Степень свободы - Юшина Яна "Sterva" - Страница 16

Из одних вырастают суки, из других вырастают сабы.

всякому слову по праву дана расплата. 

       Ник Туманов

я ощущаю тебя как данность. как наваждение. как лекарство. это другим на тебя гадалось, чтоб от бессонницы отвлекаться. это другим по тебе болелось, маленьким женщинам вне рассудка [детская яростная валентность правилам логики неподсудна]. я же иначе смотрю на вещи, каждое слово твоё надрезав, чтобы у старых и у новейших горькие смолы текли на срезах. я отпускаю тебя тебе же – яблоко яблоне, рану ране. ад не нуждается в потерпевших от неумеренного сгоранья. мальчик, которому мало маний, ты априори необретаем, даже носивший меня в кармане, где атлантиды равны китаям и заполняют моря и реки. твой указатель ещё не сломан, помни, что главное в человеке – это попытка родиться словом.

мне бы начаться в тебе сначала... 

        Ник Туманов

то, что однажды во мне зачато, выберет время когда начаться. это случайный билет на чартер. чартеры в осень летают часто – за вдохновением на изломе [сам выбираешь: пера ли, шпаги]. суки крылатые. повезло им. но не об этом.

пока мы спали, маятник бился в экстазе насмерть, стрелки на диске менял ролями. где-то за памятью был не назван, не зафиксирован, не проявлен общий диагноз – один-единый. вряд ли мы были к нему готовы, разумом ждущие середины, только бумажной, а не голдовой, но обоюдно необходимой.

если однажды заснуть тигрицей, то на рассвете приснятся джунгли. я просыпаюсь, и счастье длится – каждой строкой, по нему дежурной. словно молитва, дробясь на титры, мчит по периметру кинозала. не тормози его, не датируй.

спи, чтобы я о тебе писала.

Забредать в себя походами без ночёвок,

Если память пытается выгореть/полинять –

Это так же потрясающе, как Ткачёва,

Читающая меня

На пятнадцатом этаже, где низложен город

За окном, и раскрыт портал, выдающий рок.

Там никто не крикнет в спину: "Держите вора!" –

Если я шнурок

Продеваю в небо, чтоб выносить на запястье,

Разрешить родиться облаком на ладонь.

Я не знаю, что бывает для нас опасней:

То, что было до

Или то, что настаёт, настигает после

[принудив отдаться слову с приставкой "на"].

Я ещё боюсь смотреть, как стирает осень

Имена,

Как полощет ливнем, плохо скрывая ярость,

Доводя до чужой, до кипельной чистоты.

Но потом, конечно, окажется: зря боялась.

И придут зонты.

Нет ничего святого. Нет ни одной святой.

Вытри рассвет с винтовок, туго перебинтован кадровой запятой, маленькой и стерильной. Пусть наступает мир. Солнце из пластилина. Стереоистерия – взрывы забытых мин. Всё подлежит пробелу. Всё, что под ним лежит. Флаги приходят в белом и конфискуют бегло мёртвые падежи. Звёздная хворь погонам стала почти мала.

Наша война спокойна. Наша война покорна.

Наша война могла сделать тебя взрослее, сделать меня нежней.

Август уже расстрелян, а потому острее необходимость в ней – в осени – новой крови, чтобы она текла, в осени – новой кровле.

Поздно включать героя, если твоя игла яростно просит ломки, в женской руке дрожа. Нашей войне неловко. Пишутся эпилоги и изменяют жанр.

      Мы обретаем друг в друге голос. 

      Соприкасаемся в точке "Осень". 

         Лина Сальникова 

зная, что я не первый из приходящих следом... 

     Ник Туманов

Чувство осени – предвкушенье.

Чувство осени – привыканье.

Ты нуждаешься в акушере, чтоб, из осени вытекая, появиться на свет любимым, поцелованным ею в темя. Клёны сплёвывают рубины, обнажаются перед теми, кто не в теме и в теме – равно, перед близкими и чужими. Осень дьявольски толерантна, принимая тебя в режиме ожидания. Выбирая, как отдаться твоим печалям телефонными номерами, что годами не отвечали, но внезапно решили сдаться почему-то.

Не потому ли, что захочется грязных танцев тем ассолям, что не тонули под кровавыми парусами занавесок в ночных притонах, чтоб они позвонили сами и молчали совсем не томно, но тревожно и нестерпимо, а минувшие их мужчины собирались и вместе пили, если водке не разучились.

Имя осени – непостижность.

Имя осени – непременность.

Ты, естественно, упростишь и перекрестишься – отгремело.

Только длится полёт вороний, если небо накрыть стаканом. И стихи, если их хоронишь, в подреберье тебя толкают. Разбирают тебя по лицам, по местам тебя разбирают, на бумагу хотят пролиться, непростого чего-то ради. В них довольно прекрасных леди, длинноногих и красноротых, но, увы, ни одна не едет до случайного поворота. Эти женщины бесполезны, обесценены в номинале для историй твоей болезни.

Осень знает: нужна иная.

Осень просится в содержанки, не сдаваясь и не взрослея, оставаясь в конечном шаге от единственной и последней.

клевер следы повяжет на узелки и петли

тот кто уже не важен псом сторожит ворота

пламя с ладони лижет

и не бывает ближе

в мороке безбородом в самой его купели

этого приворота

не перебить цепями

не перелить водою

молодец мой неволен

молодец мой не воин

я развожу руками вижу его в колодце

водит его тропинка водит изводит тихо

в лунах не зря топила не молоко а лихо

ворона отпускала

всё-таки отыскала

сказано да свершится

сказано да начнётся

лунная высь качнётся

звёздами забросает

вымолит голосами

молодца из колодца

тропка его плутает не прекращает длиться

тропка его неволит прямо ко мне выводит

если приляжет силы взять от сырой землицы

я начинаю сниться

и над его кудрями были и небылицы

и без меня не пьётся

и без меня неймётся

долго ли далеко ли

прячу глаза в колодец

но никого не вижу

словно сгустились воды

а обернулась – вот он

сказано да настало

сказано да явилось

ныне ему здесь место

рядом со мной

и только