Степень свободы - Юшина Яна "Sterva" - Страница 17

    Эта игра в начале кажется холостой. 

         Татьяна Ткачева-Демидова

Та, что рискнёт казаться, не обещает быть. Память её глазаста. Не предлагай полцарства, не поступай в рабы. Длинная цепь свиданий в этом аду дика. Ближний горит за дальних. Страсти горизонтальны, прочее – вертикаль. Страсти обетованны. Как объяснить ещё, если забинтовали смирными рукавами ночь, а она влечёт. Чётками междометий губы стирает вхлам. Важно себе пометить – тут пригодится медик, тот, кто отыщет клад, вскроет грудную клетку [финт разводным ключом]. Чувства взрослеют к лету. Осень же вносит лепту – пробует на крючок и проникает в область нежности, травит кровь. Вы прокололись оба. Если покинешь образ, дверь за собой закрой. Если решишь остаться, пластырем залепив кровное святотатство, лёгкой тоской потаскан, можешь нажать "repeat".

Стены вокзала меня скачали прямо из папки "Москва_сентябрь".

Он позвонил и сказал "скучаю", долгому выдоху посвятя

Всё, что не смел обернуть словами, всё, что не смог обнажить и взять.

А за окном поезда сновали, было дождливо, темно, нельзя.

Классика жанра, когда молчишь и пробуешь паузу, измельчив

Самого сложного из мальчишек, самого слабого из мужчин

На занимательные детали. Женщинам нравится расчленять

Тех, чей диагноз и так летален. Девочкам нравится причинять

Эту неловкость, которой равных не предусмотрено. Мы молчим

Жанрово, образно, панорамно – универсальные палачи

Пройденных вброд.

Развивалась осень в качестве драмы. Вокзал немел

Из солидарности с отголосьем странной молитвы по тишине

[новая версия – для айфона]. Я представляла, как Он курил,

Хмурое небо с его балкона, ржавые клёны – поводыри

В первое общее, чашку с чаем, тёмную куртку не по плечу.

Женщины очень легко прощают. Тех, на кого не осталось чувств.

           [для узкого круга лиц]

Нас не уносят ветры – нас держат крыши. Мы, в свою очередь, держим стакан и слово

За идиотов, которых не будет ближе, если сентябрь подозрителен и неловок.

Нас, безусловно, глупо не опасаться – пальцев в переплетении, губ в игристом.

Осень – такая девочка – леди Санса – просто мечта любого авантюриста,

Но без автографа Мартина на форзаце.

Путаясь в образах, сложно казаться проще, сложно писать доступно о запрещённом.

Это как будто прятаться в богороще и ощущать условную защищённость,

А представлять толпу, палача и площадь.

Город у нас в раскладе всегда крестовый, осенью опалён, потому опален.

Каждый, кто был вдохновением арестован, перебирая струны случайных спален,

Знает его значенье в игре престолов.

Всё, что могло случиться, уже случилось. Произошло, исполнилось, наступило.

Камера вышла в утро – собрать лучистость, так за чумой выходят во время пира.

Щёлкнул затвор, и на снимке кристально чисто.

Последнюю ночь забываешь быстрей всего.

По-моему, просто память идёт на помощь,

И ты её с этой женщиной не знакомишь,

Циничной ухмылкой сдерживая зевок.

В число твоих фишек не входит болеть не_той.

Поскольку из гадких утят и простых лягушек

Принцесс не случается. Вскользь помечтаешь в душе,

Вернёшься на землю и выключишь монитор.

Над пропастью сна, там, где луны горят во ржи,

Твой памятный опыт, который нечестно нажит,

Последнюю ночь защищает. Но только нашу.

А после неё не считается, ты не жил.

Последняя ночь чертовщиной не солит внутрь,

Не просит пощады, не клинит тебя по полной.

А первую помнишь, настолько детально помнишь,

Что хочется выпить. И сдохнуть. И всё вернуть.

     Запах лета 

     и запах тлена на пороге его исхода. 

             Амаро

I

запах лета всегда тревожен в ожидании окончанья.

спелый август натянет вожжи так, что прошлое укачает,

в пыль впечатывая подковы ради счастья [давно не метод].

рядом с осенью припаркован, парк наносит её приметы

верноподдаными мазками, устремляясь за новой драмой.

если прошлое отпускает, остальное прижмётся рамкой,

как щекой.

распахнув казарму, убегает солдат удачи

за оранжевыми глазами – в сентябри и немного дальше,

в октябри и немного глубже.

а потом, покорив глубины,

возвращается, самый лучший,

и становится нелюбимым.

II

только пуля хранит солдата, если пулю поймал зубами.

потому как она задаток сентябрей, что верны забаве

измеряться в дешёвых рюмках и словами бросаться в окна.

потому как она, тварюга, в дуло вечности смотрит волком.

но обратно не примет дуло, показательно сплюнет на пол.

девять граммов, а всё же дура, девять граммов, а всё же баба.

по дороге до медсанбата открываются небеса, и

только пуля хранит солдата, если я о нём не писала.

Выходя из утра, как из наркоза, допиваешь то, что ещё осталось.

И почти Иванушкой станет козлик.

Но внутри сентябрь, пустота и старость.

Прохудился Бог, засорилась карма. Небеса студёней дамасской стали.

Прободная осень стоит за кадром – ради всех, что губы твои листали

[если сможешь вспомнить – попробуй сверить, а не сможешь вспомнить – забудь, не парься].

Лишь одна волшебно целует веки, лишь одна небрежно ломает пальцы.

Попроси добить тебя и пощады – предложи ей выбор, давно пора бы.

А затем в стихи приходи – прощаться [пусть они рассыпятся на караты –

красота умножится в обречённом]

Но пока в запое, в тумане, в прозе

Отбирает мысли твои девчонка с невозможным именем Очень_Осень,

Завершиться точкой равно кощунству.

Сквозняки измучались на дилемме

И шестым назначили это чувство, не трудясь придумать определенье.

   был же кто-то родиться должен оловянным твоим солдатом. 

           Ник Туманов

Гнаться за сказками – это стандарт.

Если надумаешь, сделай красиво.

Может прийти оловянный солдат, ржавая фляга полна керосина,

Шрам, ни за что пересекший кадык, в жилистых пальцах – огниво и кремень.

Дверь распахнёт и попросит воды, не замечая твоей наготы

Под безнадёгой цветов в ноябре. И

Нежность заставит себя излучать, неблагодарная. Господи, как же

Сложно признаться: "Ну, ладно, ничья, Ганс Христиан, озорной старикашка!"

Огненной станет живая вода раньше, чем мальчиком станет козлёнок.