Команда бесстрашных бойцов - Володихин Дмитрий Михайлович - Страница 40
- Предыдущая
- 40/64
- Следующая
– Извини, старик. Ты сам просил когда-то, – начал без предисловий генерал.
«Дела обстоят хуже, чем я думал. Он считает меня больным идиотом».
– Послушай, Даня... Я просил, и я подтверждаю свою просьбу.
У генерала в глазах – по килотонне удивления. Гвоздь понял, что нашел верный тон и решил его в дальнейшем придерживаться.
– Так вот, Даня, наверное, я дал тебе повод заподозрить во мне зависимость от наркотиков...
Даня усмехнулся.
«Каких кренделей я тут навытворял? Кажется, ничего особенного не было...»
– И ты прав, поступая со мной таким образом. Но я не уверен в правильности диагноза. Посмотри на меня, похож ли я на доходягу? Ведь я пребываю в неплохой физической форме...
Генерал посмотрел на него. Перед ним лежал скелет, едва обтянутый кожей, лицо – черное, вены на ногах – все в фиолетовых пятнах, зрачки по сковородке, запах немытой скотины сбивает с ног от самого порога.
По тому, как дернулось лицо генерала, Гвоздь понял: ошибочка. Не с той стороны зашел. Хотя, по идее, чем это он производит столь неблагоприятное впечатление? Малость похудел, так для здоровья одна польза.
– Давай заключим маленькое пари, Даня.
– Какое, Гвоздь?
– Ты продержишь меня сутки, двое... сколько хочешь в подобном положении, хотя оно для меня и обременительно. Убедившись в полном отсутствии зависимости, ты освободишь меня. И когда-нибудь... когда такого рода действия понадобятся на самом деле, ты проделаешь всё в полном соответствии с нашим уговором.
Гвоздь с тревогой почувствовал, до чего же сложно ему сдерживаться. Какая-то черная слепая гадина перла изнутри, она требовала заорать в лицо этому подонку: «Ты у меня в доме, щенок, дерьмо! А ну, отпусти меня, на кой ляд я тебя только выкормил, змееныша! Живо!» С гадиной было очень трудно справиться. Гвоздь едва унимал нервную дрожь в пальцах.
– А если ты запросишь дозняк хотя бы раз за весь срок пари, тогда как поступим?
– Значит, ты был прав, и я в полном твоем распоряжении.
Даня поднялся со стула.
– Отлично. Договорились. Неделя.
– Что... неделя?
– Ты отлично все понял, старик. Срок пари – неделя.
Гвоздь готов был разорваться от бешенства. Неделя! Да он за неделю тут совсем... Впрочем, что он тут за неделю? Да ничего. Нонсенс. Отлично переживет.
– По рукам, Даня.
Генерал колебался. Он хотел уйти и, одновременно, не менее того желал поговорить по душам. Заранее знал, какой выйдет фальшивый и ядовитый разговор, но перебороть себя не смог:
– Гвоздяра... Выдержишь неделю, так я тебя, барбоса, на руках носить стану. И Прялку тебе, и чего покрупнее... даром. Ты только выдержи, я очень тебя прошу.
Повернулся и ушел. С-сволочь. Змееныш. Ненавижу.
Весь день Гвоздь был мил, тих, спокоен. Улыбался. Заводил умные разговоры то с Катей, то с Тэйки. Есть Гвоздю не хотелось совершенно. Генерал почему-то не подходил к нему.
О пари Даня своей команде рассказал.
Ночью Гвоздь тяжко ворочался на койке, никак не мог заснуть. Любая поза раздражала его.
Слушая шумы из соседней комнаты, Катя опечалилась:
– Неудобно ему, бедняге...
– А может, ты ошибся, Даня? – встряла Тэйки.
– Спите обе! – резко ответил генерал.
На утро Гвоздь захотел поесть, и Катя принесла ему завтрак в свежескроенной посуде. Узник взглянул на лохань с едой и ощутил, как гадина вырвалась на свободу. Последним движением, которое еще контролировал он, человек, Гвоздь поднес тару с питьем ко рту и сделал несколько судорожных глотков. Лохань с завтраком полетела в Катю. Гадина разорвала ему рот криком, и Гвоздь орал, орал неизвестно что, потом он сам не мог вспомнить, какую пакость бросал в лицо Кате. Но, кажется, средство не попросил. Потом, когда очнулся, когда гадина отпустила его, мастер увидел Катино лицо. Оно было цвета полнолуния.
Узник чувствовал себя уставшим и выжатым. Без сил он опустился на подушку.
– Извини, пожалуйста... Трудно смириться с некоторыми вещами. Надеюсь, хотя бы пари я не нарушил?
Катя отрицательно покачала головой.
– Ничего. Ничего. Просто тебе сейчас плохо. Поспи...
Второй день дался ему труднее. Кажется, он позволил себе пару бранных слов разок... другой... третий. Катя молча улыбалась ему, и ее улыбка бесила мастера еще больше. Да кто она такая!
Вечером Гвоздь позвал к себе Даню. Мастер хотел сказать ему очень много, но собрал остатки воли и вышвырнул из своей речи все самое поганое.
– Даня... Даниил Уваров! Я когда-то спас тебе жизнь. Я тебя кормил, поил и учил. Я пустил тебя в свой дом тогда и разрешил тебе привести под мою крышу трех тупоумных обормотов сейчас. Чем же ты отплатил мне? Я хозяин этого места, слышишь ты, хозяин! Моя воля здесь – закон! А ты приковал меня, как последний бандит... Я... вот что хотел сказать тебе, Даня: у тебя нет чести. Ты предатель, Даня. Я знаю, ты не освободишь меня, я и не прошу, но ты должен знать: другом я больше тебя не считаю. Нельзя держать предателя в друзьях.
Гвоздь очень наделся пронять генерала. Такими вещами его можно было пронять, во всяком случае – раньше.
– Всё? – спокойно осведомился Даня.
И мастер плюнул в него.
Даня вышел, хлопнув дверью сильнее, нежели сделал бы это спокойный человек.
– Предатель! Преда-атель! – неслось ему в спину.
Генерал прислонился спиной к двери и крепко выругался.
– Если опять позовет меня этот шибздик, – сказал он, обращаясь к Кате, – не зови, не пойду.
– Но как же...
– Так же.
– Это ведь действительно его дом...
– Пошел он в жопу со своим домом!
Затем, чуть сбавив тон, добавил:
– Карауль его, Катя, глаз с него не спускай.
...На вторую ночь мастер выл и стонал. Катя дважды заходила к нему, и он дважды посылал ее подальше.
На рассвете, когда все еще спали, Кате показалось, будто Гвоздь негромко зовет ее. Она зашла к нему в третий раз. Так и есть, узник ждал сиделку.
– Прости меня за все те гадости, которые я наговорил. Прости, Катя. Я давно хотел тебе сказать, да все никак не мог собраться с духом. Я... люблю тебя. Люблю уже давно, с того самого дня, как увидел в первый раз. Помнишь, была осень, стояла теплынь...
– Помню, – ответила Катя, слегка оторопев.
– Я умираю, мне осталось всего ничего. Даня прав, со мной кончено. Больше я ни на что не годен. Двое-трое суток, и начнется кризис, а сил нет, и я, конечно, уйду от вас... на небесные склады продуктов.
Катины глаза наполнились слезами.
– Добудь мне... хоть каплю, хоть пару крупинок... ради моей любви и ради моей смерти. Катя! Мне все равно. Мне уже все равно. Если тебе не противно, поцелуй меня... Если ты жалеешь старого мастера, дай ему умереть без мучений. Не говори Дане, не огорчай сорванца. Пусть думает: вот, Гвоздь поправится, мы спасем Гвоздя... Не отнимай у парня любимую игрушку. Мы-то с тобой взрослые люди, мы знаем, чего стоит жизнь. А жизни у меня осталась всего одна пригоршня. Катя! Ка-тень-ка...
Гвоздь плакал.
И она уже начала прикидывать, где бы ему раздобыть ту самую последнюю порцию, предсмертную. Вдруг одно обстоятельство сбило ее.
– Гвоздь... это было весной.
– А?
– Плохой из тебя влюбленный, милый мастер. Первый раз ты увидел меня весной. Точно, стояла теплынь. Но только в мае, Гвоздь, в мае.
Узник откинулся на подушки и закрыл глаза. Голосом, лишенным всяких чувств, он произнес:
– Да ты просто фригидная сука. За какие заслуги тебя, старую корову, в хозяйстве держат? Ведь даже подоить нельзя.
Катя хлопнула дверью, как давеча сделал это генерал. Три пары глаз встретили ее по эту сторону. Команда не спала. Все всё слышали.
Немо бесстрастно сказал:
– Мне очень хорошо, когда ты рядом, Катя.
Тэйки воскликнула:
– Не обращай внимания на обторчанного придурка. Ты боец – высший класс!
А Даня спросил без затей:
– Видишь?
– Ты мудрее, чем я думала, Даня...
Тут она зарыдала всерьез и бросилась к нему на грудь.
- Предыдущая
- 40/64
- Следующая
